Александр Скрягин - Тайная геометрия
– А он что? – продолжал допрос майор.
– Да, ничего… Тут, как раз, ты на аллее и появился. Чего ты нахмурился, Ефим? – внимательно взглянула на майора Ангелина, как все женщины, чуткая к чужому настроению. – Я что-нибудь не так сказала?
Ефим встряхнулся.
– Конечно, не так.
– Что не так? – встревожилась спутница.
– Все не так! – нахмурился Ефим. – Надо было сказать правду! А именно, для этого мясника Мимикьянова человека подстрелить – одно удовольствие! Только и мечтает, как в кого-нибудь пулю всадить!
Когда он искоса взглянул на женщину, выражение ее лица показалось ему чересчур серьезным.
– Шутка! Все ты правильно сказала! – быстро произнес майор, и после небольшой паузы на всякий случай добавил: – Ты вообще, Ангелина, женщина умная!
– Правда? – заглянула ему в глаза Рогальская. – Ты, Ефим, на самом деле так думаешь, или, опять смеешься?
– Нисколько не смеюсь. Я на самом деле так думаю, – уверенно ответил Мимикьянов.
Ангелина Анатольевна расцвела.
– Можно подумать! Так, я тебе и поверила… – произнесла она, но выражение, проступившее на ее лице, говорило об обратном.
Даже маленькие морщинки вокруг глаз разгладились.
Они шли по Яблочной алее под руку. Словно семейная пара на прогулке.
Вокруг было безлюдно и тихо. Пахло хвоей и свежескошенной травой. Янтарные солнечные зайчики бегали по серому асфальту. Идиллия, да и только.
И вдруг…
Все изменилось.
Это произошло, когда они проходили мимо старой, еще с гипсовыми колоннами беседки, почти полностью укутанной плюшевым покрывалом вьющегося хмеля.
Ефим ощутил сильный удар в спину. Чтобы не опрокинуть вместе с собой женщину, он успел распрямить руку и полетел вперед головой к кирпичному основанию решетки плодопитомника. Ему удалось смягчить удар головы о камень выставленной вперед рукой. Он быстро перекатился в сторону и вскочил на ноги.
Окружающий мир выпал из его поля зрения всего на пару-тройку секунд. Но, когда мир снова открылся перед майором, он стал совсем иным. Никакой идиллией теперь и не пахло.
У темного входа в беседку стояли трое из тех Гочиных «баклажанов», что уже встречались сегодня на пути майора Мимиьянова.
К самому толстому из них тесно прижималась Ангелина Анатольевна. Баклажан одной рукой сжимал ее плечо, а другой держал тонкий стальной стержень, похожий на шампур для шашлыка. Его конец упирался в молочную кожу на высокой женской шее.
«Да, что же это за день сегодня такой! – мелькало у Ефима в голове. – Один за другим сюрпризы сыплются! И один лучше другого!»
– Гарик, Гарик! Это же я – Ангелина! – скосив глаза на захватившего ее мужчину, шептала Рогальская. – Ты что с ума сошел?
Но Гарик ей не отвечал. Он обратился к Ефиму.
– Ну, что, Академик, я же тебе говорил, если Гоча приглашает, отказываться не надо! Пойдем с нами, дорогой! Конечно, можешь и здесь оставаться, но тогда твою женщину, как барашка, на шампур наденем. Только шашлык делать не будем. Зачем? Что мы, папуасы какие? Людоеды дикие? Пусть в холодильнике лежит, пока на кладбище не повезут.
Толстый Гарик помолчал, ожидая ответа.
Не дождавшись, поторопил:
– Так, что, идешь с нами?
Загорелое лицо Аделаиды стало белым, будто его покрыли сметаной.
– Ладно, ладно, иду! – махнул рукой майор. – Иду! А ты отпускай женщину! А, то, если ее порежешь, я сам из тебя шашлык сделаю! Пожарю на медленном огне и собакам отдам. Понял меня?
– Ай, невежливый какой! А еще Академик! – обнажил белые зубы баклажан. – Ты сначала в машину сядь! А там мы посмотрим! А то ты, Академик, прыгать любишь, как заяц. Ну, – иди вперед! Машина за гаражом стоит! Гамлет, Казбек проводите, Академика!
Майор лихорадочно соображал.
И оставаться нельзя: Гочин порученец мог, в самом деле, проткнуть своей пикой Ангелину. И уходить нельзя: оставлять женщину в руках бандитов, поверивших в свою силу, слишком опасно.
Майор, пожалуй, впервые в жизни, совершенно не знал, что ему делать.
Но ничего делать и не пришлось.
Неожиданно рука бандита по имени Гарик отвела острие шампура от женской шеи. Затем его пальцы разжались, стальной стержень выпал из них и воткнулся в черную землю между двумя желтыми листьями.
Вторая рука, крепко обнимавшая женщину, бессильно упала вдоль туловища.
Освобожденная Ангелина бросилась к Ефиму.
Из беспросветной тьмы старой беседки медленно вышел на свет доцент классического университета Николаев. Он же шаман сойтов Тимбуту – Хитрый медведь.
Его глаза, в припухлых мешочках, были черны, как нефть.
Он посмотрел ими на троих мужчин, с потерянным видом, стоящих у беседки, и тихо махнул на них рукой:
– Идите домой, люди! – участливо произнес он. – Дома хорошо. На улице – плохо. Дома надо чай пить. А потом спать. Долго спать. Идите, идите!
Рослые загорелые мужчины послушно выстроились цепочкой, и медленно, будто лунатики, пошагали за угол железного гаража.
– Ой! Василий Иванович! – обрадовалась Аделаида. – Ты их загипнотизировал, да?
– Нет! – покачал головой Василий Иванович. – Нет. Это я одного духа попросил три чирмы на них бросить. Чирмы – это пиявки такие. Только они не кровь пьют, а эллингму. Ну, это, если по-русски говорить, жизненную силу. Но не ту, что в руках, ногах или желудке, а ту, что в голове. А мне Бобырган за одну услугу немного должен. Вот я у него и попросил три хороших голодных чирмы. Он дал.
Рогальская хотела что-то спросить, но лишь округлила глаза.
– Да, вы не беспокойтесь, – по своему понял выражение ее лица Николаев. – К утру они насосутся, сами отвалятся и снова к Бобыргану уползут. Он же их, собак, сладким либу кормит.
– А-а-а… – словно поняв разъяснения шамана, протянула Ангелина Анатольевна.
– Да, так что ничего с ними не случиться, – уверенно подтвердил Тимбуту. – Потише чуток станут, и все. Им только на пользу.
Ефим протянул шаману руку:
– Спасибо, Василий Иванович. Без тебя, я уж и не знал, что с этими придурками делать? Вдруг они бы… – он оглянулся на Рогальскую, – гадость какую-нибудь сотворили. А тут ты, – так кстати!..
Майор сделал паузу, поколебался, спрашивать или нет, но все-таки спросил:
– А ты, Василий Иванович, как в беседке-то оказался? Отдыхал, что ли?
Николаев почему-то задумался.
– Ну, да, – после паузы ответил он. – Шел. Устал. Решил отдохнуть. Ну, и немного задремал. Разморило что-то… Вдруг слышу – ругаются люди, кричат друг на друга. Посмотрел. О-о-о! – узкие глаза Николаева на секунду расширились. – Женщину обижают! Разве порядочные люди могут так с женщиной обращаться? Тебя, Ефим Алексеевич, против воли идти заставляют? Разве так хорошие люди поступают? Ну, я и пошел к Бобыргану. Попросил у него три чирмы. Он и дал три таких хороших жирненьких чирмы.
Ефим не знал, что и сказать.
– Ну, мне идти надо, – озабоченно произнес Хитрый Медведь. – Столько дел, столько дел! Еще билеты на самолет покупать надо… Да, из продуктов кое-что… Еще леску хорошую. Пойду я. До свиданья.
В воздухе неслышно звучала «Поэма экстаза» Александра Скрябина. Ефим не понимал: то ли звуки большого симфонического оркестра предсказывали большое счастье, то ли, напротив, – беспредельное горе.
Так и хотелось задать вопрос профессору Московской консерватории: «Что же вы хотите сказать, Александр Николаевич?»
29. Признание директора Лисоверта
Майору все-таки удалось запихнуть пресс-секретаря за металлическую дверь ее собственной квартиры.
Более того, ему удалось, прибегнув к насилию в отношении самого себя, не входить в квартиру, и остановиться перед дверью на лестничной площадке.
Нет, субботние испытания отнюдь не превратили Ефима в аскета. Наверное, этого не смог бы сделать сам главный дух природных сил Кокшу или даже дух духов могучий Бобырган.
Майор не стал аскетом. Но долг есть долг.
Майору очень нужно было задать пару вопросов Илье Сергеевичу Лисоверту.
И Мимикьянов устремился по проспекиу Науки к бетонному парусу «Топологии».
Кивнув вахтеру, он, прыгая через две ступени, побежал по лестнице на второй этаж, где располагался кабинет генерального директора.
И зря трудил ноги: надо было лишь задать вопрос бдительному стражу. Но – нетерпенье! Хочется, чтобы все планы исполнялись мгновенно. А так не бывает!
Сколько раз майор ругал себя за эту черту характера. «Поспешай медленно!» – повторял он себе фразу преподавателя оперативной работы Новосибирской спецшколы полковника Авдейчикова. И, вообще-то, майор с гордостью мог сказать, что, в конце концов, нетерпеливость своего характера ему удалось укротить. Но, – не до конца. Взлохмаченная нетерпеливость натуры все-таки иногда вырывалась на свободу.
Майор открыл дверь директорской приемной.
В ней никого не было.
Стул, обычно занимаемый всезнающей секретаршей Полиной Аркадьевной, пустовал. Но она явно находилась где-то в здании: работал компьютер. По его экрану, превратившемуся в виртуальный аквариум, плавали, виляя хвостами, почти круглые полосатые рыбы. На спинке стула висела на длинном тонком ремешке кожаная дамская сумочка. А уж этот-то предмет туалета никакая женщина, покидающая помещение ради большого мира, никогда не забудет.
