Алексей Макеев - Чистосердечное убийство
«Значит, стоит подождать, — решил Гуров. — В таком состоянии Захаров долго на кафедре не пробудет. Здоровья не хватит. А пить в наше время в стенах университета не всякий рискнет. Вот слесарь из здешней котельной, если бы таковая существовала, тот да, осмелился бы. А доцент вряд ли.
Гуров не ошибся. Захаров показался за воротами университетского городка через тридцать пять минут. Он выглядел недовольным, постоянно морщил лицо и хмурил брови.
«Может, приезжал у кого-нибудь занять? Вдруг ему похмелиться не на что?» — с надеждой подумал Гуров.
— Доброе утро, Владимир Константинович! — как можно жизнерадостнее и громче произнес полковник, загораживая Захарову дорогу. — Ого! Я вижу, оно у вас не совсем доброе. Вам требуется лечение, причем незамедлительное. Хотите пивка холодненького? Тут в двух шагах в тенечке есть местечко, укрытое от посторонних глаз. Оно уже работает! Представьте, всего один бокал пива — и головная боль уходит. Второй — и вы снова человек, опять видите весь мир в ярких красках. И приятный собеседник рядом!
Захаров не очень упирался и позволил отвести себя в уличное кафе, расположенное в двух кварталах от университета. Ученый муж виновато и болезненно улыбался, облизывая пересохшие губы. Он даже не стал ничего говорить, когда Гуров заказал себе сок. В такие минуты истинного душевного и телесного страдания главное не то, что пьет собеседник.
— Плохо выглядите, Владимир Константинович! — уже серьезно заметил Лев Иванович, потягивая сок. — Говорят, что вы пить стали. А ведь я слышал о вас как о талантливом ученом, прекрасном педагоге. Студенты вас любят и на кафедре вас ценят.
— Все бренно в этом мире, — чуть осоловевшим голосом ответил Захаров. — Вы думаете, это все даром нам дается? Нет уж, никто ничего без платы не вручает. Преподносит одно, а берет другое.
— У вас этот «никто» берет здоровье, — с укором сказал Гуров.
— Здоровье? — Захаров поднял на собеседника хмельные глаза. — Ничего вы не понимаете в науке. Вы кто? Крутитесь среди актрис, хозяек салонов красоты. У вас другое мировосприятие и потребление жизни. А нам требуется не здоровье, а возможность реализовать себя в науке. Именно в ней! — Эколог выставил вверх указательный палец и многозначительно покачал им.
— Вам не дают себя реализовать?
— Дают, но не полностью, — ответил Захаров, посмотрев в пустой бокал.
Видимо, какая-то сила воли в нем еще была, потому что решительно отставил эту посудину и попросил принести ему кофе.
— Вы до сих пор занимаетесь тем же делом, за которое взялись еще на студенческой скамье, — напомнил Гуров. — Вы защитили по этой теме кандидатскую…
— Не так! — Захаров покачал головой. — Я занимался тем, что мне давали. Сначала как студенту, потом как аспиранту. Теперь я захотел изучать то, что мне ближе, интереснее, и получил по рукам! Не лезь, это политика, наши дела. А ты лучше режь лягушек. Вот скажите, а зачем мне их резать? Я же не физиолог, а биолог, специалист по экологии. Вы знаете, что это за наука такая? Уверен, что нет.
— И что же?
— Сейчас благодаря журналистам и ученым-популистам экологией стали называть все то, что имеет отношение к состоянию природной среды, ее равновесию, загрязнению. Нет, экология — это наука, которая изучает взаимодействие живых организмов в определенной среде. Я вот хотел бы заниматься условиями обитания типичных организмов, показать изменение популяций, установить, как идет смещение природных зон в настоящее время, и сделать прогноз.
— Валяйте, — разрешил Гуров. — Те люди, которые занимаются сельским хозяйством, вам будут аплодировать.
— Не будут! Потому что я не стану этим заниматься. Знаете, почему так? Потому что я не Ломоносов, не хочу наживать себе врагов, не справлюсь с таким их количеством. Я не боец, не общественный деятель. Я не умею враждовать, побеждать и, как это называется, держать удар. Я просто ученый.
— И кто вам мешает, не хочет, чтобы именно доцент Захаров занимался?..
— Тихо! — Захаров приложил палец к губам. — Меня купили! Я честный человек, всегда соблюдаю договоры. Что-то я запутался. Пиво, что ли, чересчур крепкое? Ладно, все равно. Я пошел на сделку с совестью. Ее условия надо выполнять. Одно из них — это никому ни-ни!..
— А как же природа?
— А что природа? — Захаров пьяно улыбнулся. — Экосистема сама восстановится, потому что потенциал у нее очень велик. Либо этого не произойдет. Тогда здесь возникнет другая система. Не будут тут больше дрофы жить, но разве стоит из-за этого стреляться? Да и без бобров не помрем. Не это главное. Важно не уничтожать систему как таковую, а все изменения природа проведет сама. А они нефть сливают. Вот это уже плохо.
— Кто сливает? — насторожился Гуров. — Нефтеперерабатывающий завод?
— А я не знаю. Мне неинтересно. Просто я видел там, в бывших дрофиных полях, участок с рыхлой землей. Небольшой такой. И следы нефтепродуктов. Я образцы почвы брал на анализ, и он показал. Может, они там нефть сливали в чистом поле, я же не знаю. Мне заплатили, чтобы я не лез. Вот я так и поступаю.
— Нефть, ботинки, — пробормотал Гуров, глядя на Захарова.
— Что? Ботинки? Нет, при чем тут они? Я в сапогах копал. А потом в районной администрации, где я пытался найти карты с границами хозяйств, мне встречается Жигаленков и грозит заявлением. Мол, я умышленно дискредитирую завод, занимаюсь травлей. Что у меня нет доказательств. А Коновалов ведь ни слова не сказал, только руками разводил. Все они там в сговоре.
— Жигаленков к Коновалову приходил в администрацию? — спросил Гуров наудачу.
— Не знаю, мы в коридоре встретились, и он давай на меня наезжать. На черта мне все это нужно? Склочничать с ними, разбираться!..
— А кто такой Жигаленков? Он с нефтеперерабатывающего завода?
— Да, оттуда. — Захаров вяло махнул рукой и заявил: — Ладно, пойду я домой. Мне полежать надо, а потом еще поработать. У меня экзамен скоро, билеты готовить надо.
Гуров не стал мешать, отговаривать и предлагать посидеть еще. Не зря Штирлиц говорил про то, что надо уметь не только войти в разговор, но и выйти из него. В данном случае Захаров сам принял решение уйти. Ну и пусть идет. Не надо, чтобы в голове ученого мужа засело гвоздем, что Лев Иванович его расспрашивал о чем-то. Кто такой Жигаленков? Не слишком ли много следов нефти вокруг — на ботинках, на свежей рыхлой земле?..
Гуров посмотрел на часы и подумал, что надо брать быка за рога, пока они под рукой. Он вернулся в университетский городок и отправился искать заведующую кафедрой экологии. Ему повезло, Лидию Ивановну Смирнову он застал в ее собственном кабинете.
Усталая женщина с пучком волос на затылке сидела за большим старомодным столом, который, наверное, когда-то перевезли в новое здание из старого корпуса университета. Было в облике этого стола что-то, напоминавшее о старой профессуре, маститых бородачах в академических шапочках. Гуров сразу зауважал этот стол и тех людей, которые не бросили его, привезли сюда и установили в кабинете руководителя кафедры, рядом с современной мебелью.
Женщина, сидевшая за этим столом, чем-то была похожа на него. Не внешне, боже упаси даже сравнивать. Но что-то в ее облике, в осанке, во взгляде было от того времени, когда ученых уважали, искренне считали их цветом нации.
Гуров облегченно вздохнул, потому что понял, что перед Смирновой он не сможет валять ваньку, изображать из себя кого-то, просто врать ей. Это было очень здорово — честно, на равных поговорить с таким человеком, просить у него помощи. Ведь после таких разработок, какую, например, Гуров учинил недавно Захарову, на душе всегда остается небольшой, но весьма неприятный осадок. Даже если тебе не за что уважать этого человека, то обманывать его все равно не очень приятно.
— Здравствуйте, — приоткрыв дверь кабинета, сказал Гуров. — Вы Смирнова Лидия Ивановна?
— Да, проходите. Слушаю вас, — снимая очки и чуть откидываясь на спинку кресла, ответила женщина.
— Лидия Ивановна, моя фамилия Гуров. Я полковник полиции, работаю в Москве, в Главном управлении уголовного розыска. Зовут меня Львом Ивановичем.
Женщина с достоинством приняла в руки служебное удостоверение, неторопливо, внимательно прочитала содержимое, аккуратно сложила документ и вернула его гостю.
— Прошу садиться. — Она показала на стул, стоявший напротив стола. — Что же вас привело в стены университета, Лев Иванович?
— Мне нужно поговорить с вами, Лидия Ивановна.
— Со мной? — удивилась женщина.
— Я могу вас попросить, чтобы наша беседа осталась строго между нами? Она касается вопросов, которые пока составляют следственную тайну.
— Даже не знаю. — Смирнова не особенно смутилась, но стала задумчиво теребить очки. — Видите ли, мне не хотелось бы влезать в какие-то тайны, тем более чужие. Прошу понять меня правильно, потому что каждому человеку это свойственно — неприятие тайн. Люди любят открытость. Тайна потому и не разглашается, что это непременно приведет к неприятностям, вызовет беспокойство. Так стоит ли?
