Алистер Маклин - Кукла на цепи. Дело длинноногих манекенщиц
Прошло с полчаса. Женщины работали непрерывно, а троица, сидящая подо мной, лишь изредка обменивалась репликами – в такой теплый и тихий день всякий разговор кажется излишним. Блаженную тишину почти не нарушали ни шелест сена, ни отдаленное жужжание… Поколебавшись, я решился на сигарету: достал из кармана пачку и спички, положил пиджак на пол, сверху – пистолет с глушителем и закурил, следя, чтобы дым не выползал в щели между досками.
Некоторое время спустя Герта взглянула на свои наручные часы размером примерно с кухонный будильник и что-то сказала Труди, та встала и дала Мэгги руку, чтобы помочь подняться. Вдвоем они направились к работавшим женщинам, вероятно, чтобы уговорить их сделать перерыв на завтрак. Герта тем временем расстелила на земле яркую салфетку, достала чашки и развернула еду.
Голос за моей спиной произнес:
– Не пытайтесь хвататься за пистолет. Вы умрете прежде, чем его коснетесь.
Я верил этому голосу. И не пытался даже взглянуть на пистолет.
– Повернитесь. Только помедленней.
Я повернулся так медленно, как только мог. Уж такой это был голос.
– Три шага от пистолета. Влево.
Никого не было видно, но слышно прекрасно. Я сделал три шага. Влево.
Сено у противоположной стены зашевелилось и из него вынырнули две фигуры: преподобный Таддеуш Гудбоди и Марсель, тот самый, уже подобный денди, которого я вчера избил и засадил в сейф в «Новом Бали». В руках у Гудбоди не было оружия, впрочем, оно ему и не требовалось – пушка, которую сжимал Марсель, была размерами в два обычных пистолета, и, судя по блеску в его узких черных немигающих глазах, он настойчиво искал хотя бы тени ослушания, чтобы ею воспользоваться. Не добавило мне оптимизма и то, что на ствол этого огнестрельного чудовища навинчен глушитель, делавший для них безразличным, сколько раз в меня стрелять, все равно никто ничего не услышит.
– Тут дьявольски душно, – пожаловался Гудбоди. – И щекотно, – он улыбнулся улыбкой, из-за которой малые дети, верно, потянулись бы к нему ручонками. – Надо сказать, дорогой майор, профессия приводит вас в самые неожиданные места.
– Профессия?
– Если мне не изменяет память, когда мы виделись в последний раз, вы выдавали себя за шофера такси.
– Ах, это… Держу пари, что несмотря на все вы не заявили на меня в полицию.
– Раздумал, – великодушно признал Гудбоди. Он подошел к месту, где лежал мой пистолет, поднял его и с отвращением сунул в сено. – Примитивное, неприятное оружие.
– В сущности, да, – согласился я. – В свои убийства вы предпочитаете вносить элемент утонченности.
– Что я и намерен вскоре продемонстрировать.
Гудбоди даже не давал себе труда понизить голос, в чем, правда, и не было нужды, потому что женщины из Хейлера как раз уселись за свой утренний кофе и даже с набитыми ртами ухитрялись говорить все разом. Гудбоди вытащил из сена брезентовый мешок и достал из него веревку.
– Будь внимателен, мой дорогой Марсель. Если господни Шерман сделает малейшее движение, хотя бы с виду безобидное, стреляй. Но не так, чтобы убить. В бедро.
Марсель провел кончиком языка по губам. Я от души надеялся, что вызванное учащенным сердцебиением колыхание моей рубашки он не сочтет чем-то таким, к чему надо отнестись подозрительно. Гудбоди легко подошел ко мне сзади, ловко затянул веревку на моем правом запястье, перебросил ее через потолочную балку, потом невероятно долго что-то там приспосабливал и наконец завязал узел на левом запястье. Мои ладони теперь были на уровне ушей. Затем он взял в руки второй кусок веревки.
– От присутствующего здесь моего приятеля Марселя, – произнес он доверительно, – я узнал, что вы довольно ловко пользуетесь руками. И, представляете, мне пришло в голову, что, возможно, вы не менее талантливы, если говорить о ногах, – он наклонился и связал мне щиколотки со старательностью, которая плохо отразилась на кровообращении в моих ступнях. – Кроме того, мне подумалось, что вы захотите вслух прокомментировать сцену, свидетелем которой вскоре станете. Мы бы предпочли обойтись без этих комментариев, – он затолкал мне в рот далекий от стерильности платок и обвязал его вторым, – Марсель, ты как считаешь, этого достаточно?
Глаза Марселя блеснули:
– У меня поручение к господину Шерману от господина Даррела.
– Ну-ну, мой дорогой, к чему такая спешка? Успеется. Пока мне бы хотелось, чтобы наш приятель обладал всем необходимым для восприятия – незамутненным взором, неослабленным слухом и острой мыслью, иначе ему трудно будет оценить все эстетические нюансы зрелища, которое мы для него приготовили.
– Разумеется, – послушно согласился Марсель и снова облизнул губы. – Но потом…
– Потом, – великодушно пообещал Гудбоди, – можешь передать ему столько поручений, сколько тебе понравится. Но помни: я хочу, чтобы он был еще жив, когда сегодня вечером рига заполыхает. Жаль, что мы не сможем наблюдать этого вблизи, – он и впрямь казался огорченным. – Вы и эта очаровательная молодая дама – вон там… Когда люди обнаружат на пожарище ваши обугленные останки, они легко сделают некоторые выводы насчет легкомысленных любовных утех. Курить в риге, как вы это только что делали, в высшей степени неосторожно. В высшей степени. Ну, я прощаюсь с вами и не говорю до свиданья. Хочу подойти поближе, чтобы лучше видеть танец сена. Это такой – красивый старинный обычай, надеюсь, вы со мной согласитесь.
Он ушел, оставив облизывающего губы Марселя. Не скажу, что мне было приятно оставаться с ним с глазу на глаз, но в данный момент это не имело значения. Я повернул голову и выглянул в щель между досок.
Женщины закончили трапезу и одна за другой поднимались на ноги. Труди и Мэгги находились прямо подо мной.
– Правда, пирожные были вкусные, Мэгги? – спросила Труди. – И кофе тоже.
– Все хорошо, Труди, просто прекрасно. Но я уже слишком долго тут сижу. У меня дела. Мне пора, – Мэгги вдруг замолкла и подняла глаза: – Что это?
Откуда-то тихо и спокойно зазвучали два аккордеона. Я не видел музыкантов. Похоже, звуки доносились из-за копны, которую женщины закончили укладывать перед завтраком.
Труди возбужденно вскочила и потянула за собой Мэгги.
– Танец сена! – выкрикнула она, как ребенок, получивший подарок в день рожденья. – Танец сена! Они будут его танцевать! Они делают это для тебя. Теперь ты – их подружка.
Женщины, все средних лет или старше, с лицами, пугающе лишенными всякого выражения, начали двигаться с какой-то медлительной точностью. Закинув вилы на плечи, как винтовки, они выстроились прямой шеренгой и, тяжело притопывая, начали раскачиваться то в одну, то в другую сторону, а их перевязанные лентами косы колыхались, в то время как музыка набирала силу. Они с серьезным видом выполнили пируэт, после чего вернулись к ритмичному раскачиванию туда и обратно. Я заметил, что шеренга постепенно изгибается, принимая форму полумесяца.
– Никогда в жизни не видел такого танца, – в голосе Марселя звучало удивление. Я тоже никогда такого не видел и с леденящей уверенностью знал, что никогда не захочу увидеть. Правда, все указывало на то, что у меня больше не будет возможности выражать какие бы то ни было желания.
Слова Труди зазвучали как эхо моих мыслей, но их зловещий смысл не дошел до Мэгги:
– Ты больше никогда не увидишь такого танца, Мэгги, – сказала она. – Он только начинается. Ах, смотри, ты им очень понравилась, они тебя приглашают!
– Меня?
– Да. Ты им нравишься. Иногда они приглашают меня. А сегодня – тебя.
– Мне уже пора.
– Ну я тебя очень прошу, Мэгги! Только на минутку. Тебе не придется ничего делать. Попросту постоишь напротив них. Ну, пожалуйста. Если ты откажешься, они обидятся.
Мэгги покорно рассмеялась:
– Ну ладно…
Несколькими мгновениями позже, тревожно озираясь, она уже стояла в центре полукруга, а образующие его женщины то приближались, то отдалялись от нее. Постепенно рисунок и темп танца изменялись и ускорялись, а танцующие образовали в конце концов замкнутый круг с Мэгги посредине. Круг этот сжимался и расширялся, сжимался и расширялся, женщины бесстрастно наклонялись, когда были всего ближе к Мэгги, и откидывали назад головы и косы, когда отодвигались от нее. В поле моего зрения появился Гудбоди, весело улыбающийся и словно бы косвенно участвующий в этом красивом старом танце. Он остановился рядом с Труди и положил ей руку на плечо, а она восторженно ему улыбнулась.
Я почувствовал прилив дурноты и хотел отвести взгляд, но тогда оставил бы Мэгги совсем одну. Не мог я ее оставить, хотя, бог свидетель, был не в состоянии хоть чем-нибудь ей помочь. На лице ее застыла смесь удивления и тревоги. Она неуверенно взглянула на Труди в просвет между двумя женщинами, а Труди широко улыбнулась и ободряюще помахала рукой.
