Ирина Вец - Восьмое слово Киндры
Ровно в полночь Генрих выключил в лаборатории свет и пробрался в галерею.
Фонарик ему так и не удалось достать. Пришлось воспользоваться импровизированным факелом – скрученное на конце палки тряпье он облил спиртом и поджег. Факел зачадил и высветил уходящий вглубь земли ход. По нему Каллер добрался до какого-то подземного коллектора и уже по колено в воде добрел до проема в стене. Еще одна галерея привела его в подвал костела. Разбуженный стуками снизу ксендз выпустил его на улицу, ничего не говоря, а только крестясь. Глоток свободы опьянил Генриха больше, чем стакан доброго красного вина. «Теперь идти от озера к следующему озеру, – подумал он, – а там Сувалки… Или можно сразу податься на хутора…» Железная дорога, автомобили исключались. Только пешком и только ночью…
Взяли его случайно через два дня. Под Сувалками он наскочил на немецкий патруль и был схвачен. Еще через сутки его доставили обратно на «объект А-12».
Вейдеман долго смотрел ему в глаза, прежде чем заговорить. Наконец произнес:
– Вы думаете будет суд? Эффельхорт пришлет адвоката?.. По законам военного времени вас…
– Расстреляют? – сглотнул слюну Каллер.
Шеф промолчал. Потом махнул рукой, и Генриха увели.
В маленькой душной келье с решетками на окнах было сумрачно и тихо. Мир сошелся в одну точку и стал сверчком. Теперь только это глупое насекомое делило с ним одну на двоих жизнь. «Тронут ли семью? – промелькнуло у Каллера в голове. – Нет… Не тронут… Прагматику Вейдеману сейчас не до этого…»
День закончился быстро, пролетела ночь. На следующее утро два дюжих санитара оседлали его и сам Вейдеман сделал ему из шприца внутривенную инъекцию.
– Фройлян Кнапп помогла мне доработать «ментазин-три»! – пояснил он. – Эффективность нового препарата пока не изучена, но будем надеяться, что он сохранил полезные свойства производных тиазола. Желаете, мы назовем его вашим именем? Каллерин!.. Кажется, звучит неплохо…
Оставшись один, Генрих закатил глаза. По его венам заструилось то, что было хуже всякой смерти. Забвение!
Долго ли он протянет? На этот вопрос не знал ответа никто. Оставалось ждать развязки. Вейдеман решил испытать новый препарат на изменнике, не удержавшись от маленькой мести. Повеситься? Не дадут! Да и не на чем… И вообще так хочется жить, что никогда он не решится покончить собой. Ну, если только в крайнем случае…
Первые перемены в своем состоянии Генрих почувствовал на третий день. Ему вдруг стало очень весело. Солнечный свет, пробивающийся через окошко, прыгал зайчиком по полу и веселил его. Но вот вспомнить вчерашний день он не смог. Не удалось воскресить из памяти и день предыдущий. Чем его кормили вчера? Что было на ужин позавчера? Вопросы так и остались без ответа. «Проклятый закон Рибо! – похолодел изнутри узник. – Оскуднение памяти всегда начинается с событий недавних и тянется к давнему прошлому… Неужели это стал действовать препарат?»
Прошел еще один день. Снова с утра были санитары и Вейдеман. Снова делали укол. Генрих почти до вечера просидел на корточках у стены. Опустошенность все больше и больше овладевала им, подтачивала сознание и гасила эмоции.
Одиночество не угнетало его. Долгие разговоры с самим собой были единственной отдушиной и еще попыткой сохранить себя. Он минутами твердил про себя: «Я – Каллер!.. Я – Каллер!.. Я – Каллер!..». Но слишком долгое повторение фамилии смазывало эффект – в какой-то момент он просто переставал понимать смысл повторяемых слов. С губ слетала какая-то бессмыслица: «Якалер!.. Якалер!.. Якалер!..» Что такое «якалер»? Зачем он произносит это странное нелепое буквосочетание? Приходилось на время умолкать и собираться с мыслями. Слава богу, воля еще была подвластна ему…
А потом он потерял счет дням. Сколько он здесь сидит? Когда его сюда посадили? Зачем? Неимоверных усилий стоило воспроизвести в памяти железнодорожный переезд, у которого его схватили. А что было потом? Словно смолистый туман окутал голову. Вейдеман! Почему он держит его здесь? Только пробившийся сквозь завесу неизвестности ксендз помог припомнить подземный ход и неудачную попытку к бегству.
Долго ли он протянет? Долго ли?…
И все же однажды утром он проснулся, а потом все лежал на кровати, уставившись мутными склерами в потолок. Где-то на окраинах сознания летали отголоски детской песенки. Кто напевал ему эту мелодию?
Открылась дверь и на пороге появился мужчина в белом халате. Вероятно, врач. Поставил еду на стул и сунул в руку ложку.
– Где я? – спросил он у вошедшего эскулапа. – Почему я здесь?..
– Разве вы не помните? – осведомился доктор.
– Это больница?.. – предположил он и испугался. – Что со мной?
– Вы помните ваше имя и фамилию? – задал вопрос врач, сосредоточенно глядя на него.
– Фамилию?.. Нет… Имя?.. Мне кажется меня зовут…
Он задумался и виновато улыбнулся.
– Нет… тоже не помню… Может быть, Вильнау?.. Хотя нет, Вильнау – это что-то другое…
– Что?
– Не могу сказать…
– А кто вы по профессии? Чем вы занимаетесь?
– Во дворе я видел солдат…
– Ну, и что?
– Может быть, я военный?.. Нет, не помню… Помню, что вокруг много стекла… И какие-то шкафы…
– Официант?
– Нет… Скорее… я работал в магазине, где продают посуду… А разве у вас нет моих документов?
– Документов при вас не было, – сказал доктор. – Но, может быть, вы помните, где родились и учились?
– Школа!.. Школу я помню. Здание из бурого кирпича… А город… Мне почему-то кажется, что Вильнау!
– Такого города нет!
– Тогда… не знаю…
– Хорошо, – кивнул врач. – Отложим до вечера. Постарайтесь вспомнить все из вашей прошлой жизни. Это важно!
Доктор удалился. Вечером он вернулся, чтобы расспросить его вновь. Беседа длилась почти час, но удрученно скрестивший руки на коленях Генрих так ничего и не вспомнил. Не вспомнил ни свое имя, ни свою фамилию, ни Вейдемана, ни свою мать…
– Вам не стоит волноваться, – заканчивая разговор, сказал врач. – Мы знаем, кто вы. Вы – Генрих Каллер… Вы были призваны в армию в начале войны, воевали на Восточном фронте, получили сильную контузию…
Генрих отрешенно посмотрел в сторону. В голове было пусто. Признать себя Генрихом Каллером было равнозначно тому, чтобы признать себя стулом или кроватью. Доктор похлопал его по плечу и участливо добавил:
– Ничего страшного не случилось! Просто вы потеряли память, но это поправимо. Завтра мы переведем вас в другую палату! Вы не должны опускать руки, сейчас война, Германия нуждается в вас. Вам нужно вернуться в строй и продолжать бить врага!..
На следующий день его перевели в комнату с видом на озеро. Перед домом сновали солдаты, переговариваясь между собой. Чужой неизвестный мир…
Потом ему принесли военную форму и попросили одеться. Прогулка с врачом чуть ободрила его. Даже без памяти можно было продолжать жить и получать от этой жизни маленькие удовольствия.
– У меня была семья, доктор? – спросил он, с надеждой глядя в глаза врачу.
Тот был немногословен и сдержан.
– Ваша семья погибла во время налета английских бомбардировщиков… Никого не осталось в живых…
А ближе к вечеру к нему в комнату пришла какая-то женщина, молча разделась и легла в кровать.
– Зачем это? – рассеянно поинтересовался Герих. – Вы кто?
– Я – Магда… – сказала шатенка. – Ты меня не помнишь?
– Нет, – пробормотал Каллер. – Вы медсестра?
– Сейчас это неважно… Иди ко мне…
Он сделал все, что требовалось – природные инстинкты взяли верх. Потом откинулся навзничь и тупо уставился в потолок.
– Завтра тебя, наверное, отправят в госпиталь для легкораненых под Берлином, – поведала Магда, прижимаясь к нему. – Вейдеман уже звонил Эффельхорту. Ты помнишь Эффельхорта?
– Нет, – признался Генрих. – Поскорей бы в часть. Может быть, там я вспомню кого-нибудь из сослуживцев!
– Безмозглая скотина!.. – разрыдавшись, выдавила из себя женщина.
Собрав в охапку свою одежду, в одной нижней рубашке она выбежала из комнаты.
Утром к нему пришел доктор Вейдеман. Предложил спуститься в подвал.
У длинного стола лежала Магда. Прядь спутанных волос спадала ей на щеку, глаза были прикрыты.
Генрих отшатнулся.
– Вы солдат, Каллер! – укорил его Вейдеман. – Вы не должны пугаться вида смерти!..
– Что с ней?
– Наглоталась барбитуратов! А потом еще запила их спиртом… Самоубийство!
– Зачем?
– Сдали нервы, я полагаю… Что она вам вчера говорила?
– Ничего… – пробормотал Генрих. – Мы ни о чем с ней не говорили…
– Я не верю вам, Каллер! Она вам что-нибудь передала? Какие-нибудь записи?
Допрос был неприятен Генриху. В чем он был виноват? Что надо было этому дотошному доктору?
– Многие считают, что память – это нечто вроде тысячи комнат без дверей в одном большом дворце, – начал вещать Вейдеман. – Пошел туда, взял одно, пошел сюда, взял другое… Это полная чушь! Память – это именно двери! Если они открыты, то мы способны ходить по комнатам и брать в них то, что нам надо. Их можно закрыть. Тогда мы бессильны – воспоминания становятся недоступны для нас. Но дело в том, что у всех этих дверей всегда один ключ! Открыв один замок, вы можете открыть и другой. Если блуждать по тысячам комнат, то рано или поздно вы попадете в ту, в которую стремитесь… Я ясно излагаю?
