Ксения Баженова - Убить своего дракона
— Мамуль, привет. Ты знаешь, я хочу подстричься и покраситься посветлее. Можешь мне денег одолжить?
Мать поперхнулась, откашлялась:
— Вот это дело говоришь, Лариса. Зачет. Нет, пятерка с плюсом. Дай мне сумку. Столько хватит?
— Ага. Спасибо, мам. И знаешь, я хочу устроиться на работу.
— Давай, Лариса, пора уже. Я позвоню кому-нибудь.
Лара не ходила в парикмахерскую сто пятьдесят лет. Она уже забыла, как ей нравилось в детстве, когда мастер, нажимая педаль кресла, поднимал ее повыше, и ноги болтались. В брюнетку она красилась сама, постоянно получая от матери втык за испачканную ванну.
— Вот прямо так кардинально?
— Кардинально, но не совсем коротко.
Волосы черными снопиками бесшумно падали на пол у высокого кресла. Оставшиеся превратились в светло-каштановые. Лариса смотрела на свой изменившийся облик, и он ей нравился. Большие зеленые глаза стали совсем огромными. Новая прическа — новая жизнь. Давно следовало это сделать.
— Да ты красавица, детка! — резюмировала парикмахерша, довольно осматривая свою работу.
* * *Для поступления на исторический он не добрал баллов. И тут на семейную сцену вышел отец. Размахивая сигаретой, произнес агитационный спич о том, что не беда, есть «свои» люди на юридическом, за юристами — будущее, мелькающее кадрами боевиков и триллеров. Сын сильно сомневался, знал по его же рассказам о скуке судебных будней, но тут была произнесена фраза, глубоко его затронувшая.
— Можешь, конечно, стать адвокатом. Волка ноги кормят. — И жирная точка сигаретой в пепельницу.
Хотел сказать что-то еще, но в дверях появилась мать, прижимая к груди большой предмет, завернутый в белую ткань:
— Вот смотри, что мы нашли в старой перегородке, которую сломали. Может, ты объяснишь нам, как это туда попало? — спросила она, разворачивая и укладывая на стол огромную толстую книгу.
Отец снова закурил и открыл первую страницу:
— Тебе лучше знать. Я полагаю, в этом фолианте вся рабочая жизнь твоего деда.
— Это мы уже поняли. Но как и почему она оказалась замурованной?
— Думаю, сама перегородка была возведена именно для нее, как иконостас для иконы.
— Тогда об этом должен был знать мой отец, но он никогда не обращал внимания на эту стенку.
— Ее могли сделать, скажем, летом, когда его не было дома. И, если я не ошибаюсь, — отец открыл последнюю страницу, — ее построили в тридцать пятом году, когда ему было десять лет.
— Девять.
— Вот здесь стоят даты: 1910–1935. «Книга заговоров южных славян» В начале работы он еще мог себе позволить поездить по Восточной Европе и России. Видишь: Сербия, Болгария, Украина, Словения, Польша. Но в 1935-м эта рукопись могла означать только одно: лагеря, смерть, горе. Он ее замуровал до лучших дней. Такие были годы! Приходилось казаться не тем, кто ты есть. Человеком-дубльфастом.
— Оборотнем? — спросил сын, глядя ему в глаза.
— Да! Что-то в этом роде. Сталин очень уважал Ивана Грозного и, предполагаю, знал легенды, которые ходили о ночных разбойствах Малюты Скуратова. Поговаривали, что тот посредством заговора превращался в волка. Да и само название «Книга заговоров южных славян»… Ты ж понимаешь!
— Малюта был оборотнем?
— Так гласит легенда. Фольклор! — Он захлопнул фолиант. — Теперь понимаю, почему ты пошел на исторический. Так тому и быть! Но первый курс тебе придется провести на юридическом, потом переведешься. Я уж постараюсь, чтобы ты туда попал, не зря же прадед замуровал эту книгу. Хвалю! Такие дела надо продолжать.
— А что ты имел в виду, когда говорил насчет того, что волка ноги кормят?
— Последнее дело быть адвокатом, не побегаешь — не поешь. Надо быть хитрым и оборотистым.
— Понятно.
Книга прадеда изучалась им тщательно, каждый пункт и подпункт были прочитаны и осознаны, пока он не наткнулся на строки:
«Идет человек и плачет. Его спрашивает Богородица: „Что с тобой?“ Он отвечает: „Жена-вдовица кинула на меня меховую шапку, волчью шкуру, страшную обувь“. Богородица говорит: „Я отведу тебя к найденному колодцу, там женщина тебя обмоет водой“». (Вост. Сербия, от кикиморы, которая нападает на дороге.)
Вот он, «найденный» колодец! Сработал пусковой механизм, и отныне это поведет его по жизни. Все стало сразу похоже на судьбу, на мировоззрение, а не на болезнь. Уже то, что он не может физически превратиться в волка, его успокаивало, но ему более страшна была возможность трансформироваться в него психологически, ведь приступы агрессии его не покидали. И каждый раз предвестником приступа было непроходящее желание залезть под стол. Но в новой маминой кухне уже не было для него места.
Учиться на юридическом ему очень понравилось: все эти законы, права, кодексы. Как и его ритуалы, они контролировали социум и были ему понятны и горячо им любимы. Он сразу снискал себе славу одного из лучших студентов на курсе. Детский девиз все делать без поспешности и волнения стал его натурой. Он вытянулся и возмужал.
Он долго разглядывал себя в зеркале. Он все делал долго. Походка была размеренная, неторопливая. Подозрительный человек мог бы решить, будто он что-то скрывает или чего-то избегает. Но коллеги и знакомые уже привыкли к его невозмутимости и изысканности манер. Даже при обсуждении тем необычайно волнующих или щекотливых тон его не менялся. Казалось, что ему одинаково недоступны удовольствия и неудовольствия.
— Из вас, молодой человек, выйдет отменный судья! — говорили ему профессора.
Но он-то знал, кого ноги кормят. Окончив университет в невнятные и голодные восьмидесятые, он развернул адвокатскую деятельность, о которой ходили легенды. За глаза его звали «оборотнем». Он выкупил соседнюю квартиру, и теперь они с мамой занимали весь этаж, там же он устроил и свою адвокатскую контору.
Для полного счастья ему надо было отыскать «найденный» колодец… Если два человека — профессор и повариха — указали ему на него, значит, он существует!
Еще много чего поведала ему старинная книга с пожелтевшими ветхими страницами о тайном и притягательном мире ворожбы и колдовства, но главной ее заслугой, спасибо прадеду, стала надежда на спасение.
* * *В тот день Марк долго бродил по даче. Несколько раз ставил последний прослушанный Ольгой диск, который так и остался в магнитофоне. С ее уходом что-то надломилось в его душе; она окуталась черным мистическим трауром и отделила повседневную жизнь от внутреннего мира. И если в повседневной жизни уход Ольги поставил точку на определенном периоде существования, то внутренний мир ждал продолжения и «хеппи-энда». Марк сознательно ерничал, называя так свою надежду, чтобы снизить градус ожидания. Он так долго готовился к этому, всю жизнь. Наконец был разработан четкий план, и безумный пасьянс сложился. Он нашел колодец, и тот достался ему. А дальше будь что будет, главное — решающая завтрашняя ночь должна остаться за ним.
Вчера Марк принес домой сухое осиновое полешко с крутого склона у пруда и потом сидел на веранде за ранним ужином: греческим салатом и бутылкой белого вина. Он готовил себя к последнему броску, к тяжелой работе рук и души, а главное, ума, который всячески сопротивлялся задуманному: издевался, сомневался, высмеивал и унижал. Марк плеснул в стакан немного вина, но, подумав о том, что ему предстоит, не стал пить, позволил себе только сигару. За окном стало темнеть, значит, пора начинать, все должно быть готово к завтрашнему полнолунию. Он отнес на кухню грязную посуду, тщательно ее вымыл, поставил на место и, не выдержав напряжения, все-таки опрокинул рюмку коньяка. С этого момента он должен поститься. «Не вкушать пищу от звезды до звезды». Так было написано в книге. Значит, сутки. Последние сутки его тайны. Марк долго выбирал на кухне подходящий нож, долго смотрел на осиновое полено. Наконец, собравшись с духом и выпив еще глоток коньяка, он вымыл стакан и взялся за работу. Начал выстругивать неумелыми движениями фигурку волка. Вырезать по наитию, без навыка, как получится. Но чтобы было похоже — и хвост, и четыре лапы, и морда. Часы отстукивали секунды, минуты, часы. Скоро его пальцы покрылись саднящими мозолями, а фигурка пятнами крови, но Марк видел, что получалось, и был доволен, хоть пальцы немели. Две недавно полученные раны болели особенно. Сгорбленная спина затекала, и он иногда ложился на пол, чтобы отдохнуть. Однако делал это редко, когда уже совсем невозможно было работать, потому что боялся не успеть. Он менял ножи, пробовал использовать резиновые перчатки, но каждый раз руки, заново приступавшие к работе, становились все более чувствительными. Перед ним лежал Молитвослов, и Марк громким голосом, чтобы не заснуть, читал подряд все молитвы и заставлял себя думать об освобождении. Когда день перевалил за вторую половину, а усталость и боль походили уже на адские муки, он даже подумал, а не бросить ли ему все это, жил же как-то, и то, что он собирается предпринять — подсказала всего лишь книга, история, легенда, миф. Вдруг ничего не получится, а столько страданий. В который раз лег на пол разгрузить спину и в ту же секунду внезапно провалился в другую реальность и вынырнул из нее в ледяном поту, с колотящимся комком внутри, увидев перед собой деревянную пасть волчонка, на которой, как в макросъемке, медленно пробивались жесткие черные волосы. Он вскочил и застонал от боли и страха: сколько времени он проспал? Показалось, что прошло несколько дней. Марк в панике посмотрел на часы мобильника, у которого он отключил звук: куча неотвеченных вызовов, число стояло сегодняшнее. Он выдохнул: ну ничего, полчаса не страшно. Короткий сон не принес ему отдохновения, свинцовая голова отказывалась соображать, но он продолжал, стиснув зубы, долбить ножиком осиновую деревяшку. За окном стемнело, когда он, наконец, последним дрожащим росчерком ножа обозначил кривую перекошенную пасть. Раненая рука болела нестерпимо, он сказал себе, что принимает эту боль. Не обращать на нее внимания не мог, только, сжав зубы, терпел. Потому что — он чувствовал это четко — освобождение наступит или сейчас, или никогда.
