Александр Чернобровкин - Мера прощения
На следующий день после дуэли ко мне зашел капитан, пьяненький, а потому веселый. Зашел, как я называю, на разговор под сигарету – короткий и очень важный. Дела, как он выразился, пакостные: по возвращении из прошлого рейса задолбали из-за убийства, теперь опять из-за него разборы будут. Я хотел напомнить ему его свидетельские показания, но решил приберечь «подарок» до более подходящего случая.
– Может, изолируем его? – предложил капитан, имея в виду третьего механика.
– Зачем?
– А вдруг он еще кого-нибудь? – выпалил капитан испуганно.
– За что ему убивать вас? – поддел я.
– Да нет, не меня!.. Меня, действительно, не за что, – произнес он так, будто оправдывался перед третьим механиком, пришедшим его грохнуть.
– Вас не тронет, меня – тоже, а на остальных нам наплевать, – успокоил я Мастера.
– Тебе, может, и наплевать, а я все-таки капитан: задолбают потом комиссиями, – признался он.
За честный ответ я перестал его мучить и обстоятельно объяснил, что третьему механику сейчас ни до кого нет дела. Если бы Андрея загнали в угол, тогда бы он, прорываясь, наделал трупов, а пока у него есть выход. Правда, я не сказал капитану, какой, чтобы не сглазить и чтобы не вздумал помешать. Мне надо, чтобы третий механик воспользовался этим выходом, думая, что там свобода, а на самом деле оказался в капкане.
Босфор проходили на моей ночной вахте. Место оживленное – пришлось попотеть. Хорошо еще, что ночью: днем здесь судов, катеров и лодок, как народу в воскресенье на базарной площади. Но все же я находил время выбежать на крыло. Делал вид, что интересуюсь достопримечательностями Стамбула. Многие исторические памятники ночью подсвечиваются, и кажется, что нет вокруг них современных домов, что редкие светящиеся окна, огни реклам и уличных фонарей – всего лишь отблески от памятников на воде, что мимо тебя проплывет средневековый город, а в крепости Румелихисары стоят на стенах в дозоре янычары с копьем в одной руке, щитом в другой и кривым ятаганом на поясе. Лишь освещенный мост, соединяющий Европу и Азию, выпадал из этой картины. Впрочем, он интересовал меня в последнюю очередь. Я смотрел на корму судна, надеясь увидеть, как с нее прыгнет в воду человек. Я сделаю вид, что не заметил. Раньше, когда наши военные корабли проходили Босфор, личный состав, свободный от вахт, выстраивался вдоль бортов с оружием в руках. Прыгнувшего в воду расстреливали на лету. Теперь нравы смягчились, да и стрелять мне не из чего. Я просто не объявлю тревогу «Человек за бортом».
Помню, в бытность мою четвертым помощником, попытался сбежать с нашего судна третий помощник, в заведовании которого находится судовая касса. Он закрыл сейф и каюту, отдал ключи старпому, сошел на берег якобы в увольнение и не вернулся. Вечером местные власти сообщили капитану, что третий помощник попросил политическое убежище. У всех наших капитанов есть инструкция, как действовать в подобных случаях. Судовая касса была изъята из сейфа, а местным властям сообщили, что ее украл перебежчик. Те, связанные межгосударственным соглашением о выдаче уголовных преступников, вынуждены были передать его нашим. Как мне говорили, этот парень до сих пор пилит сосны под охраной конвоиров. В следующий раз, если доживет, будем умнее. Надо было, попросив убежище, вернуться на судно с представителем власти и под его наблюдением сдать висящее на тебе имущество.
Так что я не завидую третьему механику, хотя и сочувствую ему: все-таки скорпион, пусть и не слишком умный. Лучший выход для него – утонуть, но говно ведь не тонет. К сожалению, я действительно ничего не увидел. А может, и хорошо: одним грехом меньше на моей, увы, не безгрешной душе.
Сменившись с вахты, я позвонил третьему механику. Звонил долго, мертвого бы поднял, но никто не притронулся к трубке. Я спустился в кают-компанию, наскоро позавтракал и попросил Раю разбудить меня к обеду. Все равно разбудят, но на час позже, а я не люблю заниматься делами на голодный желудок.
На обед я пришел в четверть первого. На столе, за которым сидят третий и четвертый механики, стояли чистые глубокие тарелки и полные стаканы с компотом. Я улыбнулся. Раиса, принесшая мне второе, заметила улыбку и все поняла. На ее лице появилось и сразу исчезло что-то вроде обожествления. Подвиг ты совершил или подлость – это женщине не важно, лишь бы они были такими большими, на какие способны немногие.
– Давно ищут? – спросил я.
– Минут десять... Четвертый механик позвонил, мол, менять его пора, ну и...
Проголодался бедолага-четвертый. Что ж, ведет себя, как и положено Желудку. Придется ему подождать, пока я пообедаю и скажу капитану, что делать дальше.
– У дневальной спрашивали?
– Ничего не знает, – ответила Рая. – Между ними давно все кончено.
Главное, что она на судне. Я был уверен, что не решится на «измену Родине», но все же... Выходит, любви больше нет. Наверное, не простил ей третий механик жертву, принесенную ради его спасения и приведшую к его разоблачению. Сложно угадать, как поступит влюбленная женщина, но теперь у следователя не будет особых трудностей. А у нас рады завести дело на «невозвращенца». Настолько рады, что признаются в ошибках при проведении предыдущего следствия и суда.
Когда я поднялся на мостик, там, кроме вахты, были капитан, начальник рации, старший и второй механики. Мастер строчил радиограмму о пропаже члена экипажа, а остальные командиры заглядывали ему через плечо, точно боялись, что впишет их виновниками случившегося. Троим из них – капитану, старшему механику и второму механику, как парторгу и исполняющему обязанности помполита, – потреплют нервы независимо от того, виновны или нет. Судя по кислым физиономиям, эта троица мысленно уже оправдывалась перед начальством.
– Не нашли? – спросил я.
Сергей Николаевич оторвался от бланка, скорчил гримасу обиженного ребенка.
– Знаешь уже, да? Вот так вот, ищи его теперь!
– Чего искать? Наверное, сидит сейчас в американском посольстве. Дневальную допрашивали?
– Спрашивали, – ответил второй механик.
– Спрашивать – мало, – сказал я и повернулся к Янцевичу, разрабатывающего полезные ископаемые пальцем в своем носу. – Приведи ее.
Нина казалась более кособокой, чем обычно. Может, потому, что стояла прямо, с гордо вскинутой головой – такими рисуют комсомолок на допросе в гестапо. Ну, мы не гестапо, мы хуже, потому что свои. Дневальная понимала это, и в глазах ее не было гордости, как не было и доверчивости и ожидания чуда. Была тоска, догорающая, еле заметная. И словно копоть от пылавшего недавно огня, вокруг глаз лежали тени. Вероятно, не спала всю ночь, значит...
Я догадывался, что она будет все отрицать, поэтому задал каверзный вопрос:
– Он один раз заходил к тебе ночью?
– Нет.
– Два?
– Да, – ответила она и, поняв, что выдала Андрея, глянула на меня с ужасом: сколько ты еще будешь мучать меня?!
Сколько надо, столько и буду. Начала говорить – продырявила свой щит, – и теперь я вытяну через дыру все, что успею, пока не додумаешься заткнуть ее.
– Сперва заходил, когда на вахте был?
– Нет.
– А четвертый механик утверждает, что во время вахты, – соврал я.
– Да, – подтвердила она.
– Ты отказалась, и он пришел после вахты?
– Да.
– Ты опять отказалась, и он выпрыгнул за борт один, да?
Нина не ответила. Обхватив руками подрагивающие плечи и склонив голову, она беззвучно плакала. Крупные слезинки выкатывались из уголков глаз, шустро сбегали по щекам к подбородку, там растекались и будто исчезали, всасываясь в кожу, чтобы снова появиться из глаз.
32
В порт мы пришли ранним утром. Теплоход, как зачумленный, поставили на край дальнего рейда, в стороне от всех. Сейчас налетит воронье, начнет клевать...
Я спустился в каюту, осмотрел ее. Есть такой способ рассчитаться с врагом – подсунуть ему что-нибудь перед таможенным досмотром. Сам иногда пользуюсь. Года три назад достал меня матрос, стоявший со мной вахту, я по пьянке и вколотил ему кулаками в голову уважение ко мне. Матросу не дошло, написал на меня рапорт капитану и обещал по приходу написать начальнику пароходства и парторгу. Дело, конечно, замяли бы, но я не привык надоедать просьбами по мелочам, чтобы не отказали в помощи в действительно сложной ситуации. На матроса я потратил два платка с люрексом. Никакого криминала в них не было бы, предъяви матрос их таможне, но платки были найдены спрятанными под сидение дивана, поэтому стали контрабандой. Больше я не встречал матроса на судах, а рапорта его никто всерьез не принимал, хотя писал он их долго и многим, включая Генерального секретаря.
Кто-то хотел и со мной проделать такой номер. Ничего чужого не обнаружив, я разложил на диване и столе купленные в рейсе шмотки и, уходя, остановился перед дверью, чтобы достать ключ из кармана и закрыть каюту: береженого бог бережет. У комингса был постелен коврик – подарок боцмана. Я часто цепляюсь за коврик, поэтому на нем всегда складки и один угол как бы загнут, насунувшись на комингс. Сейчас коврик был словно утюгом проглажен. Под ним лежал журнал «Плейбой». Как написал однажды безграмотный помполит о подобном случае, был обнаружен журнал с порнографией и однографией. Однография – это, наверное, снимок одного обнаженного тела. Кто подсунул мне журнал – выясним. Уверен, что не Маркони, поскольку знает: на него подумаю в первую очередь. Скорее всего, тот, на кого вообще не подумаю. Допустим, Раиса. Кто бы ни был, а наказать надо. И чтобы другим неповадно было, и потому, что люблю мстить. Месть – сладкое, как любовь, чувство, и только двум этим чувствам жертвуют жизнь.
