Алина Егорова - Колдовской оберег
– Мне достаточно. Но я мечтаю о театре и ради своей мечты многим пожертвовала бы. Я бы отказалась от обоих своих дипломов, стажа, должности, финансового благополучия и пошла бы снова учиться с нуля на актерский факультет, только по возрасту я уже туда опоздала. Мне в наступившем году исполнится тридцать лет.
– Ни фига себе! А так и не скажешь, – констатировала Юля. – Не, ну а че, выглядишь ты офигенно. У меня соседке только двадцатка, а ей спокойно можно пятнаху накидывать. Ей даже в четырнадцать сигареты продавали, паспорт не спрашивали, думали, что уже двадцать один. А ты худенькая, тебе с виду четвертак, не больше. Можно было бы двадцать два дать, но ты очень загруженная, интеллектом давишь, как начнешь говорить, так сразу становится понятно, сколько тебе лет.
– Спасибо, но смотрят не только на лицо, но и в документы.
– А че документы? Че теперь из-за документов, вешаться, что ли? А ты честно, што ль, отдала бы свои дипломы за то, чтобы скостить несколько лет? – хитро прищурилась Юля.
– Не задумываясь. Но в поезд юности не купишь билет. Давай по маленькой, – сказала Саша с тихой грустью и разлила по рюмкам ликер.
Новогодние выходные пролетели незаметно, оставив после себя приятную дымку воспоминаний. Со всеми, кто был в коттедже, Саша обменялась телефонами, но ни разу никому потом не звонила. Обычный жест вежливости, не предполагающий дальнейшего общения. Поэтому Саша через какое-то время записанные телефоны удалила. И вот однажды, спустя полтора месяца после поездки, раздался телефонный звонок.
– Я обо всем договорилась!
– О чем? – Не сразу узнала она Юлькин голос.
– Ну как же. Ты че?! Сама же хотела сесть в поезд юности, бла-бла-бла. Тебя минус девять устроит?
– Девять чего?
– Девять лет, дурында. Двадцать лет в паспорте тебя устроит?
– Да. Только я не понимаю…
– Че тут непонятного. Все просто, как огурец. Ты же в Лютне зарегистрирована?
– В Лютне.
– Я в Троицком. Мамка зарегистрировала, чтобы теткина хата, если че, мне досталась. Лютня и Троицкое – это разные районы. Доперло?
– Нет.
– В Троицком у меня начальником отдела полиции работает двоюродный дядька. Ну, доперло?
– Не совсем, – призналась Саша.
– Блин! Ну ты дурында! А еще две вышки имеешь! Ты меня спалишь. Я не могу по телефону тебе всего объяснять. Давай встретимся. Только быстро, а то дядька в отпуск намылился.
В кафе, где они встретились, Юля влетела, словно ужаленная. Она выглядела возбужденной, тараторила, говорила то громко, то тихо, хохотала, заговорщицки поглядывая по сторонам.
Саша, еще разговаривая с ней по телефону, почувствовала неладное. То, что Юля без царя в голове, она поняла еще в коттедже. Такая запросто втянет в историю, и, чтобы этого избежать, нужно держаться от нее подальше. В другой раз Саша так и поступила бы, но теперь что-то заставило прийти на встречу в это кафе и слушать ту ахинею, которую она несла.
Обмен документами, или, как называла Юля свою затею, обмен жизнями, ей представлялся простым и непринужденным, словно предстояло обменяться платьями – поначалу будет немного неудобно, а потом привыкнут.
Они должны будут обратиться в паспортные столы с заявлениями о выдаче новых паспортов. Юля поедет в Пятиречье и представится Александрой Леванцевой, Саша отправится в Троицкое и назовется Юлией Недорез. У обеих будут только свидетельства о рождении, остальные документы будто бы сгорели. В Пятиречье, к которому относится деревня Лютня, паспортистка приезжая и их в лицо не знает, в Троицком ни Юля, ни Саша и подавно никому не известны. На тех карточках, что хранятся в картотеках, фото мелкие, по ним личность толком не идентифицируешь, к тому же они родственницы и чем-то похожи друг на дружку. На худой конец, дядька-полицейский прикроет, Юля ему намекала.
– Что ты раздумываешь?! Соглашайся! – уговаривала Юля.
– Мне кажется, ничего не получится. Нас легко вычислят. Ну какие мне двадцать лет?! – сомневалась Саша.
– А ты сделай рожу проще и перестань нудить. Нудишь, как старая бабка! Ты даже можешь выглядеть на восемнадцать, если не будешь умничать.
– Я не знаю… А ты? Разве скажешь, что тебе двадцать девять лет?
– Если че, у меня хорошие гены. Ну не пью, не курю, спортом занимаюсь, вот и сохранилась. Ты актрисой стать хочешь? – надавила на больное Юля.
– Хочу.
* * *С утра у Семируковой возникло дурное предчувствие. Оно всегда давало о себе знать невесть откуда берущимися пессимистичными мыслями и пророчило какую-нибудь неприятность. Так и вышло. Только Валя пришла на работу, как позвонил Небесов и сообщил ей, что явилась одна гражданка, с которой ей, Валентине, будет небезынтересно встретиться.
– Что за гражданка и чем может быть интересна с ней встреча? – насторожилась следователь.
– Недорез Анастасия Михайловна. Жительница Южно-Сахалинска.
– Недорез? Актриса, что ли? Та вроде бы Юлия, – пробормотала Валя. – А нам она зачем?
Вопросы остались без ответа. Пообещав, что она сама скоро все узнает, интриган Небесов предложил принять Анастасию Михайловну сразу, поскольку та приехала издалека и вся на нервах.
– С такими тетками лучше не связываться! – посоветовал капитан.
Валя улыбнулась в ответ. Михаил уже не казался ей вредным опером, стремящимся уесть следователя. Она уже не ждала от него колкостей, и работалось так легче. Небесов ей даже стал по-своему нравиться.
Против того, чтобы принять Недорез сразу, Семирукова возражать не стала – у нее до обеда как раз было свободное время, тем более что ей самой стало любопытно, что это за однофамилица актрисы из Южно-Сахалинска. Может, это ее родственница? Или она как-то связана с недавним делом убийства Плюшева? Вроде бы все выяснили, дело передано в суд, а до суда Леванцеву отпустили из-под стражи.
Вскоре на пороге появилась женщина лет сорока пяти – пятидесяти. Толстый слой косметики и татуаж лица основательно маскировали ее возраст. Крупногабаритная, с безнадежно испорченными химической завивкой, вытравленными до белизны волосами, собранными в высокую «боярскую шапку», в кружевном девичьем платье, со школьной бижутерией и в модных туфлях на высоченных каблуках, женщина смотрелась нелепо. Валя, сама не жалующая высокие каблуки из-за того, что на них быстро устают ноги, подивилась, как на них ходит такая крупная женщина. Она украдкой посмотрела вниз, на ноги женщины, и заметила на них вздутые вены. «Зачем же так над собой измываться? – подумала Валя. – И каблуки мучить – вот-вот сломаются под весом тела».
– Здрасте! – бодро сказала та и прошла в кабинет.
Плюхнувшись на стул возле стола Семируковой, дама стала рыться в расшитой черным бисером сумочке, слишком маленькой для ее больших рук.
– Мне принесли телеграмму. Вот, – извлекла она серый листок бумаги со скупыми казенными строками, сунула его следователю и забарабанила по столу короткими пальцами в перстнях. – Вы видите это?! Нет, вы видите?
– Вижу, – ответила Валя, пробегая глазами по строкам.
«Извещаем вас, что Юлия Алексеевна Недорез находится в критическом состоянии и помещена в центральную клиническую больницу г. Санкт-Петербурга», – прочла она про себя.
– То есть вы, Анастасия Михайловна Недорез, родственница Юлии Недорез?
– Да, да, да… – закивала дама, раскачивая на своей голове «боярскую шапку». – Я ее мама!
– Очень приятно, – зачем-то сказала Валя, соображая, что занесло в их скромную обитель мать кинозвезды. – Вы подозреваете, что ваша дочь попала в больницу не случайно? Кстати, что с ней произошло?
– Во-первых, это не моя дочь. Тьфу ты! То есть Юля, конечно же, моя дочь, но ее в больнице нет. А вместо Юли… – женщина достала платок с кружевами и прижала его к глазам.
– Кто?
– Не она в больнице! – громко высморкалась Анастасия Михайловна. – Когда я получила эту телеграмму, вы даже не представляете, что я пережила!
– Представляю, – посочувствовала Валентина.
– А я говорю, не представляете! Скажите, у вас есть дети?
– Нет, – помотала головой Семирукова. Как же ей надоел этот вопрос и очевидный монолог после ответа на него! В другой раз она не стала бы отвечать на него, но сейчас чувствовала, что лучше не накалять ситуацию. Дамочка взрывная, ее только зацепи – разойдется, не остановишь.
– Вот именно – нет! Были бы у вас дети, и то до конца не представляли бы, каково мне, матери, узнать, что с моим ребенком случилась беда. Думаете, я не знаю, что такое критическое состояние? У меня троюродная тетка, царствие ей небесное, в критическом состоянии лежала. Это только называется так, для отвода глаз. На самом деле оно предсмертное! Врач сразу сказал, что шансов у нее никаких. Так и скончалась, бедняжка. Хорошо, хоть недолго мучилась, через неделю ушла.
Семирукова терпеливо ждала. Есть такой тип людей – им непременно нужно детально изложить все подробности, и прерывать их бесполезно – будет только хуже.
