Елена Михалкова - Рыцарь нашего времени

– И он согласился? – поразился Сергей.

– Да. Потом, оправдываясь, Ланселот все объяснял своим «кобелизмом», как он это называл...

– Оправдываясь?!

– Ну хорошо, не оправдываясь, а просто объясняясь. Бабенка была его давней любовницей, по которой он сходил с ума, – между прочим, она его бросила, и, полагаю, именно этим объяснялась его тяга к ней. Силотский не терпел поражений. Когда она позвонила ночью, спустя два месяца после разрыва, и попросила его приехать, недвусмысленно сказав, чего она от него хочет, Силотский не выдержал. Он поговорил с другом, упросил его проявить понимание, и Николай, к огромному облегчению Дмитрия Арсеньевича, не просто не стал возражать – напротив, он сам предложил Ланселоту вернуться часам к одиннадцати, за час до приезда Владислава Захаровича. У него, как сказал Чешкин, в голове вертелась одна идея, которую он хотел записать, и эта идея так его увлекла, что он готов был начать немедленно, а присутствие Ланселота его сдерживало. Когда Силотский уходил в предвкушении постельных радостей, Николай уже сидел за столом и писал, махнул ему вслед рукой и даже не встал, чтобы проводить до двери. Разумеется, Дмитрий Арсеньевич рассказывал потом, что он видел перед собой совершенно здорового, искренне увлеченного своим делом человека, который не хотел, чтобы ему мешали.

– Думаю, в какой-то степени так оно и было, – мрачно сказал Сергей.

– Я тоже так думаю, – согласился Илюшин. – Но очевидно, увлечен он был совсем не тем, о чем думал Силотский, потому что ровно через десять минут после его ухода Чешкин выбросился из окна. Что он пережил в эти десять минут – одному богу известно! Его нашли сразу, несмотря на позднее время, потому что свидетельница видела, как все произошло, – пожилая женщина прогуливала собаку. Она их соседка по дому, знала всю семью... Вызвала и милицию, и «Скорую», но врач, как ты понимаешь, мог только диагностировать смерть. Николай разбился сразу.

– Могу себе представить, как семья Чешкиных должна ненавидеть Силотского, – протянул Бабкин, перед которым в новом свете предстало появление на кладбище младшей сестры Николая Чешкина.

– В голосе его сестры я ненависти не заметил, как ни удивительно, – покачал головой Макар. – Зато могу тебе сказать, что Крапивин и Швейцман год после того случая не разговаривали с Ланселотом. Вообще. Прервали с ним всякие отношения. Они, как и Владислав Захарович, считали его виновным в смерти Коли, а Швейцман прямо заявил, что Дмитрий пытался оправдать себя тем, что не заметил в Чешкине никаких признаков заболевания – на самом деле они были, просто Ланселот увидел то, что хотел увидеть.

– А почему отношения возобновились? – нахмурился Сергей.

– Крапивин утверждает, что Силотский вымолил у них прощение. Этими самыми словами сказал: «вымолил прощение». С любовницей Дмитрий порвал, пытался выразить старику Чешкину свои соболезнования, но тот его даже видеть не мог. А вот Полина отнеслась к Силотскому куда мягче, чем дед.

– Странно.

– Да, мне тоже. Но нам слишком мало известно, а все, что мы знаем, – исходит от одного человека.

– Дениса Крапивина?

– Верно. Полина Чешкина отказалась говорить со мной о смерти брата, сказала только: «Обратитесь к Денису, он вам все расскажет».

– Когда это случилось?

– Три года назад.

– И сколько сейчас лет Владиславу Захаровичу? – поинтересовался Сергей.

– Чуть больше семидесяти. Три года назад он был полон сил, и неизвестно, насколько ухудшилось его здоровье за это время.

Они вышли из машины, Бабкин осмотрелся, и, не заметив ничего подозрительного, медленно направился к кафе, обдумывая рассказ Илюшина.

– Нам нужно побеседовать с Чешкиным, – сказал Макар, догоняя его. – Я понимаю, – перебил он Сергея, собиравшегося что-то возразить, – следственная группа будет отрабатывать мотив личной неприязни и неизбежно выйдет на подробности самоубийства одного из четырех друзей, но это вовсе не означает, что нам с тобой нужно самоустраниться и заниматься только поисками Качкова.

– Я вовсе не это хотел сказать, – проворчал тот. – Естественно, нужно разговаривать и с Чешкиным, и с его внучкой. Я только хотел добавить, что, кажется, знаю еще одного человека, который принимал непосредственное участие в той истории, случившейся три года назад.

Макар остановился.

– И кого же? – удивленно спросил он.

– Ту самую любовницу, к которой уехал Ланселот. Готов поставить наш обед про заклад, что ее зовут Мария Томша, и именно с ней я разговаривал на кладбище.

Глава 9

Подходя к дому, Денис Крапивин посмотрел на часы. Почти одиннадцать вечера. Слишком поздно для него, пунктуального аккуратиста, даже возвращение домой старавшегося приурочить к определенному времени: восьми или девяти часам. Но отказать Ольге, тихим голосом умолявшей поужинать с ней, он не мог. Крапивин немного удивился, что она не попросила о встрече Швейцарца – с ним они быстро нашли общий язык, когда Ланселот их познакомил, а к Денису, как ему долгое время казалось, она испытывала сдержанную неприязнь. Он платил ей равнодушием – еще одна из Димкиных баб, красивая, но совершенно неинтересная. Очень пылкая внешне и какая-то замороженная внутри. Возможно, именно это сочетание и привлекло Ланселота, решившего в конце концов жениться на ней, но даже переход Ольги из статуса подружки в статус жены ничего не изменил в отношении Крапивина к ней.

Но после смерти мужа она словно цеплялась за Дениса, и не отозваться на ее умоляющий взгляд было невозможно. Наверное, ей просто страшно оставаться одной в роскошной квартире, отремонтированной Ланселотом. Возможно, ей так смертельно одиноко, что на роль компаньона годится даже он, друг ее покойного мужа, которого она всегда считала надменным сухарем, а по сути – полным ничтожеством.

Машина послушно отозвалась сигнализацией на нажатие кнопки, Денис сделал несколько шагов, поднял глаза на небо, по которому редко рассеялись мелкие звезды. «Звездное небо... в Москве... в апреле. Так непривычно видеть звездное небо».

– Молодой человек, вы не нуждаетесь в одиночестве?

Негромкий старческий ласковый голос раздался совсем рядом. Крапивин вздрогнул, решив, что вопрос ему послышался, перевел глаза на странного человека, незаметно подошедшего к нему. Это был старик интеллигентного вида, в опрятном пальто, чисто выбритый, и только в широко открытых голубых глазах бегало что-то нехорошее, заставляющее вмиг забыть и об интеллигентности, и об опрятности. Приглядевшись, Денис заметил, что на пальто старика небрежно нашиты карманы – крупными стежками, ниткой не в тон темной ткани, отвисающие так, что в них легко можно заглянуть. Старик переступил с ноги на ногу, нежно улыбнулся Крапивину, сунул руку в оттопыренный нагрудный карман и, вытащив оттуда небольшую банку из-под растворимого кофе, покачал ею перед лицом изумленного Дениса.

– Одиночество... – прошелестел старик. – Я его продаю, да. Хи-хи-хи! Все думают, что людям нужно общение, что они страдают без него. Ерунда! Смехотворная чушь! Они страдают оттого, что выбирают для себя неправильное одиночество, неподходящее им. А я могу исправить эту ошибку!

Крапивин оглянулся на охранника в будочке, но тот был далеко и не видел их.

– Я вам продам одиночество на развес. – Старик сунул кофейную банку обратно, принялся рыскать по карманам. – Какое вы хотите? У меня есть разное, выбирайте, не ошибитесь. Есть тоскливое одиночество с привкусом дешевого остывшего чая из пакетика, но ведь вам оно не нужно, верно? У вас оно уже имеется, – он усмехнулся, показав отменные вставные зубы. – Есть безмятежное одиночество, но оно куда дороже. О, а вот здесь – прошу вас, обратите внимание – одиночество перед долгожданной встречей, оч-чень специфические ощущения. Есть одиночество покойника – хотите?

Он смеялся, черт возьми! Смеялся, протягивая Крапивину дребезжащую баночку, крышка которой была криво заклеена грязным скотчем.

– А вот еще... – старик выудил малюсенький пузырек из-под лекарства, – имеется одиночество с оживающими вокруг вещами. Одиночество, в котором пишутся стихи! Очень дорого, но вам, – он наклонился к Денису, и на отшатнувшегося Крапивина пахнуло ладаном, – вам, любезный юноша, уступлю подешевле...

Денис обошел старика, быстрыми шагами взбежал по лестнице к подъезду. Старик остался стоять на месте, выкрикивая вслед:

– А звездное одиночество – не хотите? Правда, легко сойти с ума, зато какое удовольствие! Один! В целом космосе! А вокруг – звезды, звезды, звезды!

Эхо его высокого голоса еще звучало у Крапивина в ушах, когда он взбежал по лестнице на свой этаж, не дожидаясь лифта. И вздрогнул, заходя на площадку – ему показалось, что старик уже стоит здесь, поджидает его. Но в следующий миг понял, что фантазия сыграла с ним дурную шутку: стоящий к нему спиной человек был приземистым и плотным. Он обернулся, и с навалившейся тоской Денис узнал Томшу.