Татьяна Устинова - Неразрезанные страницы
– Ты ненормальная?! В ране наверняка осталась какая-нибудь гадость! Стекло или ржавчина с твоей лампы…
– Алекс, – заныла Маня, – давай ты просто йодом помажешь, и все дела, а? Я не могу сейчас ни в какой пункт, зачем это надо, и у меня сил никаких нет все равно…
Он не останавливал ее. Он точно знал, что ехать все равно придется – чинить ее сломанную руку. Но ей можно пока об этом не говорить.
Он стянул с нее джинсы, она покорно переступила ногами, и куда-то делся. Пока Маня соображала, куда именно он мог деться, Алекс вернулся и повел ее в ванную.
– Можешь влезть?
Ванна у Мани была старинная, с высокими бортами и на выгнутых львиных лапах. Помещалась она прямо посреди ванной комнаты, и Алекс в прежние времена, пока еще не решил стать свободным, подолгу лежал в ней и рассматривал лепнину. В Маниной ванной была еще и лепнина!..
…Если б ты не решил от нее освободиться, все было бы по-другому! Жизнь пошла бы в другую сторону. Ты на пушечный выстрел не подпустил бы к ней этих уродов, которые ломали ей пальцы и били лампой по голове!
Но ты решил освободиться и оставил ее справляться, как она умеет. Ты не мужик. Ты совершенно свободная безмозглая бабочка-капустница. Теперь лети – в любом свободно выбранном направлении!..
Держась за бортик правой рукой, охая, голая Маня Поливанова кое-как перебралась в ванну, и Алекс стал лить горячую воду ей на спину и на голову.
– Может, ты сядешь?
Она покорно села. Белые пузырящиеся струи горячей воды били ей в лицо, попадали на губы, и она пила воду, казавшуюся сладкой.
Алекс открутил крышку с первой попавшейся банки с шампунем и щедро намылил ее короткие волосы. Он мылил, стараясь, чтобы пена не попадала ей в глаза, сердце у него бухало, и он думал только о том, что бросил Маню одну, потому что ему очень нужна была свобода.
Маня, нашарив шланг, направила струю себе в лицо. Оказывается, это такое счастье – помыться. Просто сидеть в ванне и поливать себя! Эта волшебная, чудесная, удивительная вода сейчас смоет все беды и унижения, и останется прежняя Маня, которая умела писать романы и радоваться жизни.
Алекс забрал у нее душ и стал смывать пену.
– Представляешь, – пожаловалась Маня, не открывая глаз, – я не могу написать ни одного слова, давно уже!.. Я даже не могу написать «настурция»!
– Ты все можешь, – сказал он странным голосом. – И при чем тут настурция?
– Ну, просто мне нравится слово.
– Как они разрешили тебе поговорить со мной? Уговорила?
– Обманула. Сказала, что ты француз и прилетел ко мне на любовное свидание. Сказала, что у тебя есть ключи и ты вот-вот нагрянешь. Мол, ты просто так не отстанешь. Они поверили, а дальше дело техники. И спасибо, что ты так рьяно названивал!
– Пожалуйста.
– В самом деле, Алекс! Если б тебе не пришло в голову трезвонить каждые пять минут, они бы ни за что не поверили, что ты такой настырный и у нас свидание! А они поверили и велели мне сказать, чтоб ты не приезжал.
Алекс вспомнил, как она говорила с ним по телефону на своем невозможном, чудовищном французском и он поначалу ничего не понял, а потом стал понимать.
Он стал понимать, и в голове у него вдруг прояснилось, и он аккуратно положил в холодильник, перед которым стоял, свои темные очки. И захлопнул дверцу.
И его жизнь повернула совсем в другую сторону. В который раз?..
– А почему ты приехал с этим… как его? – Тут она вытерла физиономию ладошкой и открыла глаза. – Представляешь, я забыла, как его зовут!
– Его зовут Денис Столетов.
– Точно! – обрадовалась она.
– Я приехал с ним, потому что мы договорились встретиться. Я хотел кое-что у него уточнить. Мы поговорили с тобой, я положил трубку, и он позвонил в дверь.
– Лучше бы ты милицию, то есть полицию, вызвал.
– Мне некогда было вызывать полицию. Вылезай.
Маня вылезла из ванны, и он завернул ее в полотенце.
Бедная моя, думал он, не переставая. Бедная моя девочка.
– А если бы ты с ними не справился?
– Маня.
– Нет, но двое мирных граждан, один писатель, а другой журналист, на двоих бандитов! А если бы они были вооружены и очень опасны?
– Маня.
– А если бы они стали в тебя стрелять?!
– Они не стали в меня стрелять. – Тут он вдруг рассердился – на нее, на себя и на жизнь, повернувшую в другую сторону! – Я знал, что их двое. Ты по телефону сказала, что заманишь их на кухню. У меня есть ключи. И я служил в армии! И Денис служил, я спросил у него по дороге.
– Что толку от вашей армии?
– От армии, может, и нет никакого толку, но мы были… готовы. А эти твои гопники – нет. Только и всего.
– Да вы, батенька, Джеймс Бонд, – радостно сказала голая Маня Поливанова, притянула Алекса к себе и обняла изо всех сил горячими мокрыми руками, левая кисть висела плетью. И поцеловала в щеку. – Спасибо тебе.
…Ничего хуже этого она не могла сказать и сделать!..
Только поблагодарить, вот так – искренне, дружески и голышом.
Нет, было еще что-то плохое, трудное, кажется, вчера, или в прошлом веке, или в прошлой жизни, она тогда тоже сказала что-то очень бодрым голосом, а потом еще потрепала его по плечу, а потом помахала рукой на прощание, но сейчас пережить ее «спасибо» он не смог.
Он сунул ей в руки полотенце и ушел.
Он дошел до двери спальни, за которой громко разговаривали и кто-то коротко хохотнул, потом все смолкло, и опять заговорили.
…Ты снова собираешься сбежать. Конечно, это ведь самое легкое! Ты не можешь на нее смотреть, тебя выворачивает наизнанку, когда ты просто представляешь, как эти двое били ее по голове, плевали в лицо и наступали ботинками на пальцы – на ее пальцы, которые ты так хорошо знаешь, длинные, нервные, без всякого маникюра. А уж представить ты себе можешь все, что угодно – ты же как-никак писатель! Тебя тошнит от одной мысли, что она осталась одна, без всякой надежды на спасение. Ты начинаешь шумно и коротко дышать, когда думаешь, как она боялась! Боялась, но все-таки придумала, как спастись, а ты все это время размышлял о свободе, варил кофе, скучным голосом назначал встречу Дэну, вспоминал давешний ресторан! Если бы тебе не втемяшилось в голову срочно позвонить ей и объяснить – опять что-то про свою свободу! – она бы так и сидела на кухне с уродами, которые издевались над ней, смеялись над ней и разворотили всю ее домашнюю, очень личную жизнь, даже в компьютер залезли, скоты!..
…Ты не можешь на нее смотреть, потому что соскучился по ней, как щенок, по ее телу, запаху, коже. По тайным местечкам, известным только тебе одному. И тебе стыдно за себя – ты должен жалеть ее, а ты ее хочешь!..
…Конечно, сейчас уйти – самое простое. Ты всегда так и делал: выходил, закрывал за собой дверь, и то, что оставалось у тебя за спиной, переставало существовать. Потом ты долго мусолил чувство вины, если хотелось мусолить, или переживал обиду, если хотелось переживать. В любом случае сразу за дверью для тебя начиналась свобода, а уж с чувством ли вины, нет ли – какая разница.
Так что вперед. Давай. В любом, свободно выбранном направлении, как безмозглая бабочка-капустница.
– А куда Поливанову дели? – громко спросили за дверью. – А?! Нет, я вас спрашиваю, где Поливанова?!
Алекс взялся за ручку.
Сейчас он выйдет и… и объяснит всем, где Поливанова.
И оглянулся.
Маня стояла в дверях ванной, держа полотенце здоровой рукой, и щурилась по сторонам, как крот, видимо, пыталась сообразить, где ее очки. Она всегда очень смешно щурилась.
В один шаг Алекс оказался рядом, обнял ее, и прижал, и сдавил, и сунул нос в мокрые растрепанные волосы.
– Я тебя люблю.
– Не плачь, Алекс.
– Я тебя люблю.
– Ты испугался за меня.
– Я тебя люблю.
Она бросила полотенце, на которое он наступил, и обняла его, опять изо всех сил. Она даже скулила, прижимаясь к нему, так ей хотелось, чтобы не осталось ничего от сегодняшнего вечера – ни звуков, ни запахов, ни воспоминаний, чтобы все место занял он, он один, и тогда все встанет на свои места!.. Спине, за которую он держал ее, было больно, и руке, которой она пыталась его обнимать, было больно тоже, но это оказалась какая-то целебная боль, как будто физическая могла прогнать или излечить душевную.
Мане Поливановой казалось, что могла.
Она откинула голову, близоруко посмотрела и убрала волосы с его физиономии.
– Когда ты в последний раз брился?
– Не знаю.
– Я уверена, что ты теперь перестанешь бриться. Тебе некогда бриться, ты же страдаешь!..
– Я страдаю, Маня.
Он тоже смотрел на нее, близко-близко, и поцеловал в губы, и она ответила ему сразу, как отвечала всегда, и стало горячо и трудно дышать, и ледяной застывший простор у него в голове дрогнул, развалился на куски, и они посыпались, посыпались, пылающие и обжигающие, как головешки.
Разве лед может гореть и превращаться в головешки?..
– Не плачь, Алекс. Ты меня спас. Мы спаслись. – И вдруг спросила серьезно: – Это ты?..
Он кивнул.
…Это я. Это совершенно точно я, и ничего лучше этого ты не могла у меня спросить!..
