Арнальд Индридасон - Каменный мешок
— Говорили, он потому это сделал, что не смог пережить трагедии.
— Не смог пережить? В каком смысле?
— В прямом.
— Не понимаю…
— По крайней мере, так говорили. Я думаю, говорили правду.
— Но какой трагедии он не смог пережить?
— Да гибели дочери, — сказала Эльза. — Он повесился после того, как она пропала.
17
Эрленд придумал наконец, о чем говорить с дочерью. Сутки, проведенные в Национальной библиотеке, не прошли даром. Ему даже позволили, в виде исключения, полистать оригиналы старинных изданий, а не отправили, как обычно, смотреть микрофильмы. Эрленду нравилось брать старые газеты и журналы в руки, слушать характерный шелест старой, пожелтевшей бумаги — ему казалось, что так он ближе прикасается к прошлому, сохраненному на этих страницах на веки вечные.
Так что теперь у Эрленда под рукой имелась целая гора сведений из рейкьявикских газет и журналов за 1910 год, посвященных прохождению кометы Галлея. За кометой, как полагается, тянулся хвост из газов, и газы эти, как тогда писали, якобы смертельны для всего живого.
Поздним-поздним вечером газетных тонн глотатель вошел в палату к Еве Линд и принялся рассказывать ей историю обнаружения скелета на Ямном пригорке. Начал с археологов, с их палатки над котлованом, с ленты, которой они огородили место раскопок, и со Скарпхедина с его желтыми клыками, такими большими, что рот едва закрывается. Потом поведал про смородиновые кусты, передал слова Роберта про некую скрюченную зеленую женщину. Затем подошел черед истории Беньямина Кнудсена и его невесты, которую в один прекрасный день как корова языком слизнула, а там — и рассказа Хёскульда, который снимал у Беньямина дом и помнил слухи о женщине, жившей на Пригорке до него и якобы зачатой в газгольдере. В ту самую ночь, когда исландцы ждали конца света.
— В тот год умер Марк Твен, — добавил Эрленд.
Значит, комета Галлея. Она на всех парах неслась прямиком навстречу Земле, таща за собой гигантский ядовитый хвост. Писали, мол, даже если комета не столкнется с Землей, разбив последнюю вдребезги, то планета обязательно пройдет через хвост, и все живое отправится к праотцам;[45] самые чувствительные натуры воображали себе собственный конец в огне и одновременно дожде из синильной кислоты. Страх перед кометой обуял весь мир, не только бедных исландцев. В Австро-Венгрии, в Триесте и в Далмации, люди принялись продавать все, что имели, за гроши, дабы устроить себе напоследок пирушку, ведь до всеобщего конца остались считаные дни. В Швейцарии учебные заведения для девушек из высших слоев общества опустели — семьи хотели провести последние дни вместе с дочерьми и сгореть с ними в едином пламени. Паника была настолько серьезной, что священникам вменили в обязанность читать публичные лекции по астрономии — вдруг получится втолковать толпе, в чем дело, и хотя бы немного унять ужас.
В Рейкьявике, как сообщалось, многие женщины отказывались вставать с постели, скованные страхом конца света, а в народе ходили слухи, будто бы голод, случившийся весной того года, как раз из-за кометы. Старики кивали, подтверждая, что вот, мол, и в прошлый раз, когда проходила комета, в стране был неурожай.
В те годы общественное мнение, особенно в Рейкьявике, сходилось на том, что будущее страны связано с газом. На улицах города появились газовые фонари — впрочем, их было недостаточно, чтобы можно было говорить о настоящем уличном освещении, — и в домах тоже пользовались газовым светом. В итоге муниципальные власти решили, что пора взять быка за рога и построить современную газовую станцию на окраине города — и тем самым обеспечить потребности в газе и современных рейкьявикцев, и будущих поколений. Город заключил соглашение с немецкой газовой компанией, и на остров прибыл инженер Карл Франке из Бремена, а с ним другие специалисты. Результатом их трудов стало появление Рейкьявикской газовой станции, введенной в эксплуатацию осенью 1910 года.
Сам главный газгольдер был огромный, объемом в 1500 кубометров. В народе его называли Пузырем, потому что он плавал в бассейне с водой и поднимался и опускался в зависимости от того, сколько в нем было газа.[46] Никогда еще рейкьявикцы не видели такого чуда — какая гигантская штука, да еще созданная руками человека! — и со всего города к месту строительства стекались толпы народу, поглядеть, как идут дела.
К 18 мая 1910 года[47] строительные работы подходили к концу, и вечером того дня внутрь пустого газгольдера забралась группа горожан. Прошел слух, будто бы газгольдер — единственное место в городе, да что там, во всей стране, где есть шанс пережить прохождение планеты через хвост ядовитых газов. Через пару часов по городу разнеслась весть, что в газгольдере пирушка да веселье, и туда подтянулось еще больше народу. Не пропускать же, в самом деле, празднование конца света!
Наутро про ночные бдения в газгольдере знал уже весь город и окрестности. Говорили, будто бы все, кто был внутри, перепились до полусмерти и к утру дошли до свального греха, но тут стало ясно, что конец света откладывается на неопределенный срок — комета Галлея почему-то не врезалась в Землю, а прохождение сквозь якобы ядовитый хвост осталось решительно никем не замеченным.
Разумеется, народ стал говорить, мол, после пирушки в газгольдере появилась на свет целая куча детей, и кто знает, вещал Эрленд Еве Линд, вдруг судьба и правда настигла одного из них много лет спустя на Ямном пригорке.
— Дом, в котором располагалась контора начальника газовой станции, стоит до сих пор, — продолжал Эрленд.
Интересно, слышит она меня или нет?
— Но больше от газовой станции не осталось ничего. Как оказалось, будущее было не за газом, а за электричеством. Станцию возвели на улице Красной реки, в том самом месте, где сейчас Крышка. В 1910 году это был уже, конечно, анахронизм, но все же имелась от газовой станции и польза — в плохую погоду, в морозы и особенно по ночам туда стекались бездомные, ища крыши над головой и тепла от горящего газа. Целые толпы народу проводили там долгие зимние вечера.
Ева Линд лежала без движения, ничем не показывая, что слышит Эрленда. Но он и не надеялся ничего заметить на ее лице. Он вообще не верил в чудеса. Вздохнув, он улыбнулся — надо же, какие в жизни бывают совпадения! — и продолжил:
— Участок земли, где стояла газовая станция, назывался Эльзино болото. После того как станцию снесли, а газгольдер демонтировали, Эльзино болото многие годы оставалось незастроенным. А потом там возвели большой дом и отдали его рейкьявикской полиции. Там находится мой кабинет. Вот прямо в том самом месте, где некогда возвышался газгольдер конца света.
— Кстати, о конце света, — добавил Эрленд, помолчав. — Мы ведь все, каждый день, ждем его. В той или иной форме, комета тут вовсе не обязательна. У нас у каждого есть свой собственный, личный конец света. Некоторые сами призывают его на свою голову. Некоторые принимают его с распростертыми объятиями. Некоторые пытаются от него спрятаться. Почти все его боятся. Говорят о нем с уважением. Но только не ты. Ты ни о чем никогда в жизни не говорила с уважением. И своего собственного конца света ты совсем не боишься.
Эрленд замолчал. Глядя на неподвижное лицо дочери под кислородной маской, он все думал, а есть ли какой-то смысл вот так сидеть и рассказывать ей то да се, ведь он готов поклясться, она не расслышала ни единого его слова. Он вспомнил, что ему говорил врач, мол, ему самому станет легче от таких разговоров, и решил, что врач все-таки прав. И то дело, ведь ему редко когда удавалось поговорить с Евой по-человечески, спокойно, без крика. Они ведь все время ссорились, все их встречи проходили под аккомпанемент взаимной ругани, так что им нечасто удавалось просто побыть друг с другом и поговорить как следует.
С другой стороны, нельзя сказать, будто сегодня мы говорим «друг с другом», горько усмехнулся Эрленд. Ведь что у нас тут? Я говорю, а она не слушает.
В этом смысле между ними ничего не переменилось.
Может быть, я ей не о том рассказываю. Зачем ей, в самом деле, слушать про скелеты да газовые станции, про кометы да свальный грех. Может, ей хочется послушать про что-то совсем другое. Про себя. Про нас.
Он встал, наклонился к дочери, поцеловал ее в лоб, вышел из палаты и, в глубокой задумчивости, повернул не направо, а налево. Вместо того чтобы направиться к выходу из здания, он пошел в противоположную сторону, совершенно этого не заметив, мимо других палат отделения интенсивной терапии, с окошками, задернутыми темными занавесками, где лежали, находясь меж жизнью и смертью, другие больные, подключенные к разнообразным хитроумным приборам. Эрленд понял, что попал куда-то не туда, лишь уткнувшись в тупик в другом конце коридора. Он уже было собирался развернуться и пойти обратно, как вдруг из последней палаты вышла небольшого роста женщина и от неожиданности наступила ему на ногу.
