Ю Несбё - Красношейка
Потом Урия положил все свои сорок шиллингов под канделябр, и они вышли в тишину мягкого июньского вечера. На Вейбурггассе стояла мертвая тишина, но воздух был тяжелый, пропитанный дымом и пылью.
— Пойдем погуляем, — предложил Урия.
Ни он, ни она не знали, куда идут. Они повернули направо — на Кернтнерштрассе — и вдруг замерли на темной, пустынной площади Штефансплац.
— Боже мой, — восхищенно сказал Урия. Огромный собор перед ними заполнял собой юную ночь. — Это собор Святого Стефана?
— Да. — Хелена запрокинула голову, стараясь увидеть шпиль Южной башни — огромной черно-зеленой колокольни, вонзающейся в небо, в котором уже появились первые звезды.
Следующим, что запомнила Хелена, было как они стояли в соборе: белые лица людей, которые пытались в нем укрыться, плач детей и звуки органа. Рука об руку они пошли к алтарю — или это только ей снилось? Разве он тогда не прижал ее к себе и не сказал, что она должна быть с ним? А она тогда ответила ему: «Да, да, да» — шепотом, — а потом эти слова взлетели под купол, и эхо, усиливая, повторяло их снова и снова, отражаясь от голубя под сводом и от распятия, чтобы они сбылись. Не важно, было это наяву или нет, но эти слова были куда искреннее тех, что она произнесла после разговора с Андре Брокхардом: «Мы не можем быть вместе».
Их она тоже говорила, но где и когда?
Она рассказала обо всем матери — в тот же день, после полудня. Сказала, что не станет уезжать, но не сказала почему. Мать хотела было ее утешить, но Хелена не могла вынести ее пронзительного, оправдывающегося голоса, и заперлась у себя в спальне. И тут в дверь постучал Урия, и она решила забыть о страхе и больше ни о чем таком не думать. Может, он понял это, как только открыл дверь. Может, переступая порог, они заключили немой уговор прожить всю жизнь в эти несколько часов до отправления поезда.
— Мы не можем быть вместе.
Имя Андре Брокхарда было ядом у нее на языке, и она выплюнула его. Вместе со всем остальным: сказала ему о той доверенности, о том, что мать могут выкинуть на улицу и что отец иначе не сможет вернуться к нормальной жизни, и о Беатрисе, которой больше некуда будет деться. Да, в какой-то момент она все это сказала, но когда? В соборе? Или позже, когда они бежали к Филарморникерштрассе, где тротуары были покрыты осколками кирпича и стекла, а языки пламени из окон старой кондитерской освещали им путь к огромной, но сейчас безлюдной гостинице. Оказавшись внутри, они зажгли спичку, взяли первый попавшийся ключ со стены и побежали вверх по лестницам, покрытым такими толстыми коврами, что их топота совсем не было слышно. Казалось, привидения притаились в коридоре возле 342-го номера. Но вот они уже держат друг друга в объятьях, срывают друг с друга одежду, как будто и она тоже загорелась, и когда она почувствовала его дыхание на своей коже, она оцарапала его в кровь, а потом поцеловала ранки. И постоянно повторяла, так что это стало звучать как заклинание: «Мы не можем быть вместе».
Когда сирена умолкла, давая понять, что на этот раз бомбежка окончена, они лежали, крепко обнявшись, на окровавленных простынях и она плакала.
И все слилось в этом сплетении тел, а потом они заснули и видели сны. Что случилось в реальности, а что — только в ее сне, она не знала. Она проснулась среди ночи от шума дождя и оттого, что каким-то образом почувствовала, что его нет рядом, подошла к окну и посмотрела вниз, где дождь смывал с улиц пепел и грязь. Вот вода уже перехлестнула края тротуаров, вот чей-то открытый зонтик плывет по улице по направлению к Дунаю. Она подошла к кровати и опять легла спать. Когда она проснулась в следующий раз, за окном было светло, улицы высохли, а он лежал рядом, затаив дыхание. Она посмотрела на часы на ночном столике. До отправления поезда оставалось два часа. Она провела рукой по его лбу.
— Почему ты не дышишь? — прошептала она.
— Я только что проснулся. А ты тоже не дышишь.
Она прижалась к нему. Он был голый, теплый и потный.
— Значит, мы умерли.
— Да, — коротко ответил он.
— Ты уходил.
— Да.
Она почувствовала, как он дрожит.
— Но теперь ты вернулся, — сказала она.
Часть четвертая
Чистилище
Эпизод 35
Грузовой порт в Бьёрвике, 29 февраля 2000 года
Харри остановил машину у одного из бараков, в единственной ложбинке, которую смог найти в плоском как блин портовом районе Бьёрвика. Внезапная оттепель растопила снег, и ненадолго установилась приятная, солнечная, теплая погода. Контейнеры стояли, взгромоздясь друг на друга, будто гигантские кубики «Лего», и в ярком солнечном свете отбрасывали четкие тени на асфальт. Он шел между контейнеров. Судя по надписям и знакам, они прибыли из далеких мест: Тайвань, Буэнос-Айрес, Кейптаун. Харри остановился у края пристани, закрыл глаза и погрузился в размышления, вдыхая запах морской воды, нагревшейся на солнце смолы и работающего дизеля. Снова открыв глаза, Харри увидел проплывающий мимо датский паром. Он походил на холодильник. Плавучий холодильник, который возит туда-сюда одних и тех же людей.
Харри понимал, что уже слишком поздно искать тут следы встречи Хохнера с Урией, он даже не знал наверняка, здесь ли они встретились. Это вполне могло произойти и в Филипстаде. Но он все равно надеялся, что сможет найти здесь что-нибудь полезное, получить импульс к размышлениям.
Он пнул борт катера, нависший над пристанью. Может, раздобыть себе летом лодку и прокатиться по морю с отцом и Сестрёнышем? Отцу надо хоть иногда выбираться из дома, этот некогда общительный человек совершенно замкнулся в себе после того, как восемь лет назад умерла мама. А Сестрёныш и так нигде не бывает, хотя с виду по ней не скажешь, что у нее синдром Дауна.
Между контейнерами приземлилась птица. Лазоревка. Лазоревка за час может пролететь 28 километров. Это он знал от Эллен. А кряква — 62 километра. И ничего: жизнь у них обстоит примерно одинаково. Нет, пожалуй, с Сестрёнышем все не так страшно, куда больше Харри опасался за отца.
Харри попробовал сосредоточиться. Все, сказанное Хохнером, он изложил в докладе, слово в слово, но теперь пытался вспомнить его лицо, чтобы попытаться понять, что тот не сказал. Как выглядел Урия? От Хохнера удалось добиться не слишком многого, но когда кого-нибудь описываешь, первым делом рассказываешь о самом необычном, о том, что бросается в глаза. А Хохнер первым делом сказал, что у Урии голубые глаза. Навряд ли Хохнер считает голубые глаза такой уж редкостью, а значит, у Урии не было очевидных увечий, особой манеры говорить или двигаться. Он знает и английский и немецкий, бывал в Германии, в каком-то Зеннхайме. Харри проводил паром взглядом. Ушел. А может, Урия был моряком? Харри смотрел по карте, даже по карте Германии, но никакого Зеннхайма не нашел. Может, Хохнер просто придумал его? Но не важно.
Хохнер говорил, что Урия охвачен ненавистью. Так что, может быть, предположение Харри верное, и у этого человека есть какой-то личный мотив. Вот только что он ненавидит?
Солнце скрылось за островом Хуведё, и бриз со стороны Осло-фьорда сразу стал пронизывающим. Харри плотнее запахнулся в куртку и пошел обратно к машине. А эти полмиллиона — Урия получил их от заказчика или это его собственные деньги?
Харри достал мобильный телефон. Новенький, маленький «Нокиа», купленный всего лишь две недели назад. Харри долго упрямился, пока Эллен смогла переубедить его и заставила купить мобильник. Он набрал ее номер.
— Привет, Эллен, это Харри. Ты одна? О'кей. Прошу тебя, сосредоточься. Да, сыграем в игру. Готова?
Они делали так и раньше. «Игра» заключалась в том, что он говорил ключевые слова. Никаких фоновых сведений, никаких подсказок о том, что он сам думает, только маленькие порции информации, от одного до пяти слов в случайной последовательности. Этот метод они разрабатывали постоянно. Главное правило: чтобы этих порций было не меньше пяти, но не больше десяти. Саму идею предложил Харри после того, как Эллен поспорила с ним на ночное дежурство, что сможет запомнить расположение карт в колоде за две минуты, то есть глядя по две секунды на каждую карту. Харри проиграл три дежурства, прежде чем сдался. Потом она рассказала ему свой способ. Она не думала о картах как таковых, а связывала с каждой какого-нибудь человека или событие. Таким образом постепенно складывался небольшой рассказ. Он попробовал применить ее способ в работе. Иногда результат оказывался потрясающим.
— Мужчина семидесяти лет, — медленно говорил Харри. — Норвежец. Полмиллиона крон. Ожесточенность. Голубые глаза. Винтовка Мерклина. Говорит по-немецки. Без особых примет. Контрабандист в грузовом порту. Стрельбы в Шиене. Все.
Он сел за руль.
— Как ничего? Подумай. О'кей. Я думаю, что нужно этим заняться. В любом случае — спасибо. Пока.
