Полина Дашкова - Место под солнцем
– Да, Сережа, у нее тоже кто-то был… – быстро проговорил Константин Иванович. – Она тоже не святая. Бывало, возвращалась под утро. – Он болезненно поморщился. – Не надо все это ворошить, я прошу тебя, Сережа, не надо.
– Ладно, Костя, не нервничай, я возьму дело под свой контроль. А насчет этих говнюков с телевидения, – генерал пожал плечами, – ну что я могу сказать? У нас всех помоями обливают, никто не застрахован, даже президент. Демократия, свобода слова, мать твою… Ты, Костя, не переживай. Это такая чушь по сравнению с твоим горем. Господи, как подумаю… – Генерал красиво, размашисто осенил себя крестным знамением. – Я Глеба помню маленьким. Такой был смешной пацан… Да, они с моим Володькой ровесники. Мы с тобой познакомились, когда они в школу пошли, в первый класс. Я детективный фильм консультировал, что-то про ограбление сберкассы. Капитаном был. А ты как раз играл капитана милиции, оперативника. Как кино-то называлось, не помнишь?
– Кажется, так и называлось: «Подвиг капитана милиции», – усмехнулся Калашников, – или что-то в этом роде… Нет, не помню, столько лет прошло.
– Тогда ведь кто консультировал наше кино? Генералы, полковники, не ниже. А ты настоял, чтобы тебе дали настоящего капитана с петровки, оперативника, чтобы все по правде. Помнишь, как мы с тобой ночь на твоей кухне просидели, спорили… Эх, Костя, счастливое было время, семьдесят первый год… Клара принесла горячие плюшки, чай, села с ними за стол и присоединилась к теплым ностальгическим воспоминаниям о счастливых семидесятых.
Проговорив с генеральской четой еще минут сорок, Калашников немного успокоился. Человек, выросший в советской системе, пропитанный ею с детства, он всегда предпочитал, чтобы к любой проблеме, возникающей в его жизни, был подключен кто-то знакомый, свой.
Ему было неприятно, тревожно от того, что какие-то чужие люди, оперативники, следователь, станут копаться в сложном, тонком мире семейных отношений его убитого сына. Дело даже не в том, что повалятся скелеты из шкафов и загрохочут костями на всю страну. Лучше, если кто-то свой будет держать под контролем работу чужих, равнодушных людей. Конечно, генерал не сумеет оградить семью от «желтой прессы», и, в общем, Калашников не об этом его просил. В его просьбе не содержалось ничего конкретного. Просто он счел нужным побывать у генерала. Так ему было спокойней. Раз придется иметь дело с работниками милиции, значит, надо заручиться высокой поддержкой – если есть такая возможность.
А скелеты из семейных шкафов все равно повалятся. От них никуда не денешься.
Глава 11
– Не вздумай брать трубку! – крикнула Жанночка из кухни. – Ты слышишь? Я потом возьму, у меня руки в муке.
Она готовила тесто к поминальному столу. Сегодня только суббота, до понедельника еще много времени, однако начать надо сейчас. Тесто должно сутки отлежаться в холодильнике.
Катин телефон надрывался. Десять минут назад Жанночка слушала, как в трубке молчат и дышат. С ней телефонная истеричка говорить не желала. Ждала, когда Катя возьмет трубку.
– Почему ты думаешь, что это непременно она? – спросила Катя и подошла к телефону.
– Слушай, Орлова, тебе интересно, кто все это придумал? – спросил знакомый хриплый голос. – Я ведь по просьбе звонила. Хочешь узнать, кто попросил?
– Очень просили? – тихо поинтересовалась Катя. – Долго уговаривали?
Катя взяла с книжной полки маленький диктофон.
К нему заранее был подсоединен специальный провод с присоской. Она закрепила присоску на пластмассовом корпусе радиотелефона и включила «запись».
– Зря веселишься, молодая вдова.
– С тобой не соскучишься, – усмехнулась Катя.
– Да я здесь вообще ни при чем. Кому-то показалось, что ты слишком хорошо живешь и тебе пора портить удовольствие. А я согласилась, сдуру.
– Что сдуру, это точно. Но надо отдать тебе должное. Доканывала ты меня от души. Столько хлопот из-за одной только бабской зависти? Не поверю.
Последовала долгая, томительная пауза. Женщина молчала, тяжело сопела в трубку, потом закашлялась, и Катя подумала, что она, наверное, заядлая курильщица, курит крепкие, дешевые сигареты. Наконец хриплый голос произнес:
– Ладно, Орлова. Встретиться надо. Разговор серьезный, не телефонный.
– Хорошо. Где? Когда?
– А почему не спрашиваешь – сколько? – усмехнулась собеседница.
– Ну, ты даешь! – удивилась Катя. – Еще и деньги хочешь получить за свои гадости?
– Хочу. С деньгами у меня плохо.
– Что, работы нет? – сочувственно поинтересовалась Катя.
– Ты, Орлова, на другой планете живешь, – засмеялась собеседница, – можно подумать, ты не понимаешь, что в наше время работа – это одно, а деньги – совсем другое. Ладно, хватит. Я возьму не так много. Три тысячи баксов. И не за гадости. За информацию, важную для тебя. Очень важную, Орлова. Ты уж мне поверь. В общем, завтра в час дня на Гоголевском бульваре, у памятника. Захвати три тысячи, не опаздывай и не вздумай рассказывать никому, в том числе ментам, которые расследуют убийство. Того, кто убил, они все равно не вычислят ни за что. А тебе моя информация поможет. Как говорят врачи, жить будешь. Все, привет, сушеная Жизель.
– Подожди, а как я тебя узнаю? – быстро спросила Катя.
– Не беспокойся. Узнаешь. Я сама к тебе подойду.
– Ну, мало ли кто ко мне подойдет. Я должна точно знать, что это ты. У меня с собой будет такая сумма… Мы ведь встречались раньше, назовись, не стесняйся.
– Не морочь мне голову, Орлова, – усмехнулась собеседница, – я назовусь, а ты сразу ментам меня сдашь. Прямо сегодня. И плакали мои денежки.
В трубке послышались частые гудки. Катя выключила диктофон. Жанночка все это время стояла на пороге комнаты, широко открыв глаза и прижав ко рту руки, обсыпанные мукой.
– Ты молодец, что догадалась записать, – произнесла она громким шепотом. – Что ей надо на этот раз?
– Денег. Оказывается, ее попросили доканывать меня звонками. За три тысячи долларов она скажет кто. Свидание мне назначила. Завтра в час на Гоголевском бульваре.
– Это шантаж! – возмутилась Жанночка. – Я надеюсь, ты не собираешься встречаться с ней?
– Обязательно встречусь.
– Ты серьезно?
– Мне надо на нее посмотреть. Такое ощущение, что я ее знаю. Или знала раньше, в юности… Сушеная Жизель… Кто же так меня называл когда-то? Нет, пока не увижу, не вспомню. Голос знакомый, интонации… Кажется, она сама здорово боится. И не врет.
– Ничего себе, боится! Изводила тебя мерзкими звонками, а теперь требует за это три тысячи долларов! Ты что, и деньги возьмешь с собой?
– Наличные не возьму. – Катя задумчиво покачала головой. – Но, в крайнем случае, сниму с кредитки. Если информация будет того стоить.
Женщина на другом конце провода, на другом конце Москвы, положила трубку и закурила. Она сидела на кухонной табуретке, сгорбившись, опустив широкие полные плечи. Короткие, совеем жидкие светлые волосы были непромыты и взлохмачены, молодое, но болезненно-отечное лицо без косметики казалось совсем бледным, бесцветным.
– Придешь и принесешь как миленькая, – бормотала женщина, – придешь и принесешь. Страшно тебе, сушеная Жизель, хоть и хорошо ты держишься, а все равно страшно. Спеси-то поубавилось. Три косушки мне, конечно, не хватит. Но больше ты вряд ли дашь, Орлова. Даже для тебя три косушки – не три рубля. Сколько лет мы не виделись? Восемь? Да, много воды утекло. Моей крови много утекло, вот что… Женщина глядела в окно, прищурив правый глаз. Едкий дым дешевой сигареты «Магна» стелился по маленькой, неприбранной кухне.
– Доча, ты там с кем разговариваешь? – послышался голос из комнаты.
– Мам, отстань, – хрипло, вяло отозвалась женщина, – ни с кем.
Зазвонил телефон, стоявший на кухонном столе, и женщина вздрогнула.
– Я сказала, не звони мне больше. Все! – тихо прорычала она в трубку, услышав знакомый голос на другом конце провода. – А как с тобой еще разговаривать? Как?! А потому, что сволочь ты… да… нет… ну, конечно, ищи дуру! Так я тебе и поверила! Все, поиграли, и хватит… нет, я сказала… В кухню заглянула полная пожилая женщина с такими же светлыми короткими волосами.
– Доча, тебе супу разогреть? Там у нас еще суп остался куриный с вермишелькой. Я сейчас есть буду. Ты со мной поешь? – спросила она быстрым шепотом.
– Мам, уйди, я сказала! – рявкнула молодая женщина, прикрыв трубку ладонью.
Пожилая тихо выругалась и скрылась.
– Сколько, говоришь? – Молодая вернулась к прерванному на миг разговору. – Две тысячи? Ага, конечно, ты будешь меня подставлять по-черному, а я молчать за две косушки? За сколько? Будто ты не знаешь? Пять стоит операция, плюс в клинике неделя, мне не меньше шести надо… Пока его не замочили, был другой расклад, совсем другой… Мне дела нет, ты или не ты… Вот только этого не надо, не надо… Я знаю, какой тебе был резон. Ты без выгоды для себя ничего не делаешь… Что – я сама?! А ни фига! Да не ору я!
