Вопль кошки - Франческа Заппиа
– Смотри, – сказала я Джеффри однажды в октябре: я сидела в кресле, а он расслабленно позировал мне на диване. Я повернула к нему альбом.
– Ты ведь меня раскрасишь? – сказал он.
– Конечно раскрашу.
– А куда делся тот рисунок Джейка?
– Сожгла, – ответила я.
– Правда?
– Нет, вырвала и выбросила. Но в своем сердце – сожгла.
– Уже неплохо.
Я подсела к нему.
– Ты с такого расстояния меня рисовать будешь? – спросил он.
– Детали прорисовывать, – ответила я.
– Какие детали? Мой огромный нос?
– Идеальный у тебя нос. Я про, ну… волоски в твоих бровях.
– Да кто будет так внимательно рассматривать портреты?
– Никто. Мне просто очень нравятся твои брови.
– В таком случае на, держи.
И он прижался лбом к моей щеке. Я рассмеялась и оттолкнула его.
Вскоре мы расширили свою территорию. Когда я рассказала родителям, что мы вместе, папа стал приглашать Джеффри на ужин минимум раз в неделю, а мама хвалила его за опрятность и организаторские способности и засыпала вопросами о колледже и карьере каждый раз, когда он садился за наш стол. Мы по-прежнему приходили к нему домой, только когда не было Джейка, да и тогда уединялись в спальне Джеффри. Мы часами валялись на его кровати, поедали «Скитлс», смотрели страшно глупые фильмы ужасов, и я узнала, что хорошо вписываюсь в изгиб его руки.
Однажды в ноябре я раскладывала «Скитлс» в кучки по цветам на его груди, пока убийца на экране кромсал подростков, занимавшихся сексом.
– Бессмыслица какая-то, – сказал Джеффри. – Не такой уж он и скрытный. Они бы услышали, что он к ним приближается.
– Слишком заняты приближением к оргазму, – сказала я.
Джеффри закашлялся так сильно, что рассыпал «Скитлс».
– А повульгарнее комментариев не было? – сказал он.
– Вообще-то, да, были. Это же правда. Разве заметишь, как к тебе крадется убийца с топором, когда занимаешься страстным сексом в грязном, кишащем болезнями сарае? Раз уж возбудился настолько, чтобы прямо там приступить к делу, то не заметишь уже ничего.
Джеффри прижался к моему боку. Теперь он рассматривал кусок стены чуть выше маленького телевизора. Я села и наклонилась над ним, подбирая упавшие на плед «Скитлс». Его руки обхватили мои бедра.
– Не нависай надо мной так, – сказал он.
– Ой, прости, я загораживаю телевизор?
Он приподнялся, поймал мои губы, обхватил меня руками за талию и вместе со мной упал обратно. На «Скитлс» я плюнула. Мы обнимались на его кровати, пока нас не разлучил хлопок входной двери. По коридору загрохотали тяжелые шаги.
– Угадай, кто дома? – сказал Джеффри. Он повернул голову и застонал в подушку.
– Не волнуйся, – сказала я. – Вернемся к этому в понедельник.
Я никогда не уставала ходить в школу и искать новые способы пробраться в кладовку. Там можно было спрятаться от угроз типа Джейка или его дружков, патрулирующих коридоры. Картина для конкурса была не очень, но все же неплохой, и мне не было дела до того, что с ней станет. Может, если бы я не напрягалась, писать было бы легко, как и в прошлый раз. Джеффри заставлял меня рисовать каждый день, даже когда я дулась и ныла, даже когда казалось, что хуже – только ногти себе вырывать. Наградой за выполненную работу всегда был полдник в кладовке.
И вот однажды в декабре, когда другие студенты-художники еще работали над проектами, а я уже закончила сложный участок новой картины (на нем моя собственная рука держала кисть, рекурсией уходя в бесконечность), мы с Джеффри заперлись в кладовке и завалились на диван, как на работу. Мне острее обычного хотелось прикоснуться к нему, словно его губ и рук было недостаточно. К тому же на нем был новый бордовый вязаный жилет, в котором он выглядел чертовски сексуально, о чем я его и оповестила, пока стягивала жилет ему через голову.
– Сделай рубашку навыпуск, – сказала я.
– Зачем?
– Хочу знать, как ты выглядишь в рубашке навыпуск.
Он так и сделал.
– Симпатично, – заключила я.
Он улыбнулся и снова наклонился к моим губам, но я увернулась и поцеловала его в шею.
– С тобой все хорошо? – спросил он.
– Прекрасно, – ответила я.
И начала расстегивать пуговицы его рубашки. Он схватил меня за руки.
– Чем мы сейчас занимаемся?
– А чем ты хочешь заниматься?
– Есть пара вещей на уме, – сказал он.
– Круто, – сказала я, – давай ими и займемся.
– В школе?
Я остановилась. Поразмыслила. Сказала:
– Может, я не все продумала.
Он уставился на меня. Брови зависли между неуверенным и заинтригованным выражением.
– Я хочу, – сказал он, – но не здесь.
Я откинулась на спинку дивана.
– Хорошо, – сказала я.
– Хорошо?
Я взяла его лицо в руки и повернула к себе.
– Ты мой лучший друг, – сказала я. – Уже пять лет. Ты мой лучший друг, и я люблю тебя, и ты совершенно прав, в школе этим заниматься противно и стремно.
– Я тоже тебя люблю, – сказал он. – Надеюсь, мы не в фильме ужасов.
Яма боли
Джеффри плавает в ярко-красной крови.
В фонтане, ударяясь о бортик, когда кровь переливается через край. Она пропитывает белую рубашку, штаны и вязаный жилет. Проникает в картонную кожу. Его левая рука отрезана по локоть, обрубок плавает поодаль. Он лежит в крови навзничь. Глаза и рот – размытые цветные пятна. В груди у него дыра, из нее распускаются красные лепестки крови. Она смотрит на меня, эта дыра. Затягивает меня внутрь, в бездну насилия, в темноту, с которой мой разум знаком, но мне еще не показал.
Я забираюсь в фонтан, опускаюсь на колени рядом с Джеффри и обнимаю его. Его голова неловко покоится на моем плече, но что еще сделать, я придумать не могу. Не могу ни о чем думать – только о том, как он улыбался. Не могу сделать ничего – только сжать его крепче, надеясь, что он просто оглушен или без сознания, что он снова очнется и все будет хорошо.
– Джеффри. – Я обнимаю его и касаюсь его лица. Того, что осталось от его лица. – Джеффри, очнись. Очнись.
Кровь поднимается выше моих коленей, выше бедер. Что-то шлепает сквозь туман и останавливается позади меня.
Пусть это будет Лазер. Пусть это будет Джейк со своей армией. Мне уже все равно. Не важно, расскажут ли мне воспоминания, как мы сюда попали, не важно, найду ли я выход, – Джеффри я с собой уже не заберу.
– Кот?
Я оборачиваюсь – это Сисси и остальные. Они смотрят на Джеффри, потом
