Александр Звягинцев - Швейцарские горки
— Дорогой метр. Результаты вскрытия известны? — обратился Ледников к Арендту, чтобы переменить направление разговора.
Мэтр отвечать не спешил. Наконец, сказал:
— Остановка сердца. А причина? Потребуется еще несколько экспертиз, это займет несколько дней. Но…
— Что? — насторожился Ледников. Было понятно, что Арендт подошел к самому важному.
— Дело в том, что остановка сердца стала следствием сильнейшего анафилактического шока.
— Анафилактического шока? — переспросил Ледников.
— А что это за штука такая? — решил уточнить Немец.
— Аллергическая реакция.
— Он что-то съел?
— Нет, — покачал головой Арендт. — Причиной шока стало лекарство…
— Которое ему прописал тюремный врач? — быстро спросил Ледников.
Арендт опять покачал головой.
— Нет. Господин Абрамов попросил это лекарство сам. Он сказал, что принимает его много лет, и оно ему всегда помогает. На самом деле, принимать его господину Абрамову было категорически противопоказано. Особенно в его состоянии. Но он сам попросил…
Арендт посмотрел на Ледникова и Немца неморгающими глазами, давая им время самим сделать соответствующие выводы.
— Самоубийство, — не колебался Немец.
— Или несчастный случай, — не стал торопиться с выводами Ледников.
Арендт согласно прикрыл глаза.
— То есть просто убийство мы теперь исключаем? — решил уточнить Немец.
— Раз он попросил лекарство сам, то… — Ледников потер лоб.
— И что теперь? — не унимался Немец.
— Теперь швейцарцы будут устанавливать, знал ли Абрамов, что ему нельзя принимать это лекарство. Предупреждали ли его об этом врачи в Москве? Долгая история.
Арендт опять согласно кивнул.
— Вопрос: что им выгоднее? — спросил Немец и сам поспешил с ответом: — Совершенно очевидно, что несчастный случай. Самоубийство вызывает массу неприятных вопросов.
— Тем более, что есть даже статья — доведение до самоубийства, — напомнил Ледников.
Арендт демонстративно прокашлялся, требуя внимания.
— Есть еще один момент. Сегодня адвокаты господина Абрамова должны передать его дочери конверт с посланием лично для нее. Возможно, там хранится разгадка…
Немец повернулся к Ледникову и развел руками.
— Все возвращается на круги своя. Опять ваш выход, сударь!
— Ну что, прямо к ней? — открыв дверь машины, бодро спросил Немец.
Ледников, не зная, что ответить, бесцельно посмотрел по сторонам. Во время последнего разговора, когда он сообщил Жене о смерти отца, она выглядела совершенно подавленной. Выведывать у нее, что написал в предсмертной записке отец, честно говоря, не хотелось. Немец, конечно, прав, тянуть нечего. Но он отдавал себе отчет, что его отношение к Жене уже не укладывается в рамки простого делового знакомства. И понимание этого вовсе не радовало Ледникова. Ладно, это она могла напридумывать про него какой-то фантастический любовный роман, имевший мало отношения к действительности, но ему-то зачем осложнять себе жизнь?
В метрах тридцати от них стоял тяжелый квадратный «мерседесовский» пикап песочного цвета из тех, на которых перевозят деньги. Рядом переминался с ноги на ногу, покуривая, долговязый инкассатор в униформе. Одновременно он что-то говорил по телефону. Закончив разговор, инкассатор нырнул в свой броневик.
— Так мы едем? — нетерпеливо спросил Немец, плюхаясь на сиденье.
И тут Ледников вспомнил: этот инкассатор — есть тот самый долговязый гад, который прицепился к нему, когда он ездил с Женей на место гибели Разумовской… Только тогда он работал под полицейского.
Броневик, стремительно набирая скорость, двинулся в их сторону. Человек за рулем спокойно смотрел прямо на Ледникова.
К счастью, Немец еще не успел захлопнуть дверь машины.
— Немец, прыгай из машины! — проорал Ледников. — Прыгай, тебе говорят!
Немец уставился на него непонимающими глазами.
Броневик был уже в нескольких метрах, когда Немец наконец вывалился боком в открытую дверь и покатился по асфальту. Сам Ледников одним скачком скрылся за стволом могучего платана и в тот же миг услышал скрежещущий звук, с которым бронированный монстр превратил машину Немца в смятую банку из-под пива.
Немец, который уже все понял, не дожидаясь, пока проклятый броневик сдаст назад и снова наберет ход, мигом взлетел по ступенькам, которые вели к входной двери какого-то странного особняка и прижался к стене. Там его на броневике было не достать.
Ледников стоял за деревом и думал, что делать, если эта долговязая сволочь выйдет из своего катафалка. Будь у него пистолет…
Однако эти гады внутри броневика, видимо, слишком спешили. Машина мигом подала назад, развернулась и скрылась за ближайшим поворотом.
Немец спустился по ступенькам, потирая ушибленное колено. Посмотрел на то, что осталось от машины, в которой он еще несколько секунд назад рассиживал, и уставился на Ледникова.
— А кто-то убеждал меня, что гости уже разъехались, — задумчиво произнес он.
Надо сказать без всякого упрека. Разве что с некоторым удивлением.
Глава 27
Nemo peccat invitus
Никто не грешит против своей воли
Весьма эффективный прием — демонстрация большей осведомленности следователя, чем это есть на самом деле. У подозреваемого складывается ощущение, что сопротивление бесполезно.
Они как раз сворачивали на улицу, где жила Женя, когда возле ее дома остановился серебристый «опель». Немец сразу притормозил и бросил быстрый вопросительный взгляд на Ледникова.
Из «опеля» торопливо выбрался человек в светлом пальто и длинном черном шарфе. Это был Сухоцкий.
— Сам господин Сухоцкий, — многозначительно сказал Немец. — Интересно, с какими намерениями?
В дверях дома показалась Женя. Она открыла калитку, впустила Сухоцкого. И они пошли к дому. Уже на ступенях Сухоцкий обнял ее за плечи, и они скрылись в доме.
Ледников вдруг понял, что увиденное его неприятно кольнуло.
— И что же мы имеем? — поинтересовался Немец. — Что ему тут надо?
— Ну, друг семьи как-никак, — нехотя сказал Ледников. Пускаться в объяснения у него не было никакого желания.
— Вот именно как-никак! — скривился Немец. — Есть предложение… Мы проникаем в дом без предупреждения и пытаемся услышать, что этот дядя говорит.
— Подслушать, — поправил его Ледников.
— Вот именно. Тем более, видишь, они даже дверь не закрыли. Входи — гостем будешь.
Дверь в дом действительно осталась приоткрытой.
— У меня есть предчувствие, что мы услышим много интересного, — заключил Немец.
— И полезного.
Из прихожей они действительно могли слышать все, что говорилось в большой комнате. Ледникову даже была видна часть комнаты. Женя сидела в кресле, опустив голову, а Сухоцкий ходил по комнате, то появляясь в поле зрения Ледникова, то пропадая.
— …разве вы сможете жить здесь? Жить и знать, что сюда подло заманили отца, что здесь его довели до смерти?
— Но вернуться в Россию, где его объявили преступником… — не поднимая головы, едва слышно сказала Женя.
— Это тоже невозможно. Да и зачем? Что вам делать в России? Там сейчас новая семья Всеволода Андреевича начнет хапать все, что от него осталось. Начнется дележ имущества по-советски. Вы не представляете, через что вам придется там пройти!
— И куда мне деваться?
— Давайте уедем… Вместе…
— Вместе? — поразилась Женя. — Но куда? Когда?
— Прямо сейчас. А куда? Да куда угодно! Хотите в Париж. Через три часа мы будем там, и все, что вам пришлось тут пережить, будет позади! А потом мы можем отправиться еще куда-нибудь. И со временем все, что здесь творилось, забудется, как кошмарный сон!
Немец, глядя на Ледникова, удивленно приподнял брови.
Сухоцкий остановился прямо перед Женей, закрыв ее своей спиной от Ледникова.
— Женечка, дорогая! Подумайте, что вас здесь держит? Я сделаю для вас все!
Женя что-то негромко ответила.
— Какие обязательства! — вскричал в ответ Сухоцкий. — Какие у вас могут быть обязательства перед этим человеком? Неужели вы думаете, что что-то для него значите? Вы были только нужны ему для каких-то темных закулисных дел. Я уверен, он причастен ко всему, что случилось с Всеволодом Андреевичем. Это и его рук дело!
Немец поднял палец, а потом несколько раз ткнул им в сторону Ледникова: мол, речь о тебе, друг милый!
Ледников согласно прикрыл глаза — обо мне, обо мне…
Вдруг Сухоцкий опустился на колени перед Женей, схватил ее за руки и, задыхаясь, словно бредя, прерывисто заговорил:
— Дорогая моя, неужели вы не видите, что я люблю вас? Люблю давно, страстно, безнадежно! Еще с тех пор, когда вы были тоненькой, нескладной девушкой! Я не мог никому об этом сказать! Никому не мог в этом признаться. Тем более, Всеволоду Андреевичу, для которого я был учеником и другом… Но вы, вы всегда были моей мечтой, самой страстной, самой заветной! Я перенес все муки молчания и невозможности признаться в своих чувствах, ваше замужество… О, как я страдал! Вы не можете себе даже представить моих страданий и унижений!
