Станислав Родионов - Долгое дело
– Чем же я вас обманул?
Какой дурак придумал логику? Если женщина потихоньку от мужа ходит в театр с другим мужчиной, то кто он ей, этот мужчина, с которым она потихоньку от мужа ходит в театр? Кто он ей – по логике? Впрочем, пусть об этом думает Рябинин.
– Вы сказали, что известная нам с вами женщина хотела купить шкаф фирмы "Северный лес". Эта женщина никогда, понимаете, никогда не купит шкаф этой фирмы.
– Эта женщина – ваша?
– В каком смысле?
– Вы ее подослали.
– Зачем же?
– Проверить меня.
– А у вас есть грехи?
– Ничего у меня нет.
Если уж Лида Рябинина... Тогда кому и чему можно верить? Какой, к черту, домашний уют и какие, к черту, тапочки в передней. Но Лида Рябинина, которой он представлял всех девушек города, как верховной жрице...
– Тогда почему ж не сказали, зачем она приходила?
– Испугался.
– Теперь успокоились?
– Да, успокоился. – Он понял, что "женщина-референт" никакого отношения к милиции не имеет.
– Ну, и зачем она приходила?
– Взяла пятьсот рублей, – начал рассказывать директор...
Лида Рябинина, у которой далекий и чистейший взгляд, чистейшие волосы и чистейшая кожа. Когда она серьезна, то кажется, что вот-вот рассмеется. Когда смеется, то кажется, что вот-вот станет серьезной. Да ему-то какое дело?
– Опознать ее сможете?
– Разумеется.
– Все, что рассказали мне, расскажете в прокуратуре.
– Обязательно.
Петельников ничего не записал и даже не обрадовался, что добыл хорошего свидетеля. Уголовное дело отошло на второй план.
В приоткрытую дверь заглянула работница магазина в фирменном халатике:
– Викентий Викентьевич, "Отеллу" привезли.
– Иду.
– Какого Отеллу? – удивился инспектор.
– Новый гарнитур.
– Что ж он, черного цвета?
– В восточном стиле, содержит три кровати...
– Правильно, ведь Дездемону задушили в постели.
Что ему теперь делать? Что-то надо. Уведомить Рябинина? Поговорить с Лидой? Найти этого парня? А может, плюнуть на все и считать его двоюродным братом?
– Кстати, Викентий Викентьевич... Как вы относитесь к поступку Отелло? Я имею в виду не гарнитур, а мавра.
– Портить себе жизнь таким преступлением... – Он выразительно пожал одним плечом.
– А если жуткая ревность?
– Теперь, товарищ инспектор, красивых женщин больше, чем стульев.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Существуют приборы для подслушивания, для просвечивания, для подглядывания, для пронюхивания... Почему же нет такого прибора – сопереживателя, для подключения человека к человеку? На шкале стрелка, для которой всего два положения – "боль физическая" и "боль душевная"...
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Я была такой девочкой... Несла в школу белый бантик в коробочке, чтобы не помять. После уроков бантик снимала и относила домой опять в коробочке.
Я была такой девочкой... Мама: "Если не будешь есть, я тебе всыплю". Я: "А я тебе голову оторву". Мама: "Какую половину – нижнюю или верхнюю?" Я: "Нижнюю". Мама: "Как же я буду целовать свою девочку?"
Но не подумайте, что меня часто целовали.
Рябинину хотелось, как и раньше, снять в конце рабочего дня трубку и услышать удивленное "Да?" И отозваться на это "Да?" напряженным дыханием и зачастившим стуком в груди. И услышать другие удивленные слова: "Сережа, это ты?" И выдохнуть свое тихое "Да". И все будет сказано. Дальше пойдут слова уже необязательные, событийные.
Как и раньше...
Он еще смотрел на аппарат, когда тот зазвонил. Рябинин схватил трубку, озаренный мыслью, что его тайное желание добежало по проводам до дому и вызвало ответный ток:
– Да?
– Следователь Рябинин? – спросил голос не женщины и не мужчины, а вроде бы робота, который простудился.
– Да...
– Вы знаете фонтанчик в парке?
– Знаю.
Он начал подозревать, что это вызов на место происшествия, когда в спешке забывают представиться.
– Туда ваша жена пришла на свидание.
И механический голос пропал, как захлебнулся простудой.
Рябинин положил трубку, довольно поправляя очки. Итак, сначала магазин "Дуб", теперь следователь прокуратуры. Калязина развивала голосовые связки. Пусть, больше оставит следов. И зачем ей эта выдумка?..
Легкий, почти комариный укол пришелся куда-то в грудь, в левую половину, – выдумка ли? Почему ж в этом комарином уколе столько яда, который разливается по телу дрожащим холодком?.. Если бы ему позвонили и сказали, что Лида пошла в театр с мужчиной, тоже бы не поверил?
Рябинин вышел из-за стола, гулко цепляясь ногами за тумбу.
Это не что иное, как провокация. Удар по его нервам, чтобы выбить из колеи. Он не должен опуститься до проверки анонимного звонка. Впрочем, рабочий день уже кончился и надо идти домой.
Стараясь не спешить, он запер сейф и дверь. Стараясь не спешить, пошел медленно, отдыхая. Стараясь не спешить, разглядывал прохожих. Кажется, он забыл повесить ключ на доску. Кажется, он забыл в кабинете плащ и портфель.
Рябинину пришлось идти парком, потому что его путь домой лежал здесь, через парк. Фонтанчик был немного в стороне, но размяться лишних триста метров в конце рабочего дня никому не вредно. Тут чудесный воздух, тут сырые и темные аллеи...
Ему казалось, что решения принимает не он, не сознание, а его тело, которое шло и шло вперед по следу, подобно собаке. И только увидев забелевшие вдалеке камни фонтанчика, он уже подумал, что нужно свернуть в заросли на проложенную тропинку и пройти незаметно, как индеец. Сознание, освободившись от власти тела, начало трезветь: у фонтанчика есть скамья на цепях, там может сидеть Калязина и ухмыляться своей надменной ухмылкой. Мол, пришел – что за следователь?
Он перелез через сухой куст, перешел лужу, перетерпел шиповник, переступил какое-то битое стекло. Тропа уперлась в ствол липы, за которым был фонтанчик. Он раздвинул листья и выглянул...
На скамейке интимно покачивались двое – Лида и мужчина в светлом костюме, которого он где-то и когда-то видел.
Рябинин прыгнул назад, в битое стекло, и побежал, не разбирая ни троп, ни аллей. Он выскочил из цветочного газона уже к воротам парка и огляделся, блуждая взглядом.
Что-то в таких случаях делают... Телефонная будка... Двухкопеечная есть. Куда-то в таких случаях звонят. По экстренным номерам: ноль-один, ноль-два, ноль-три... Телефонные номера на случай человеческой беды. Он схватился за верткий диск. Ведь куда-то звонят...
– Вадим, ты еще не ушел?
– Кто это?
– Да я, Рябинин...
– Голос у тебя почему-то пропитой.
– Я в нашем парке. Понимаешь ли, смешная история...
– Что случилось? – быстро спросил инспектор, не поверив в смешную историю.
– Ничего не случилось, – удивился Рябинин обессиленным голосом. – Лида у фонтанчика...
– Ну и ты иди к фонтанчику.
– Она покачивается.
– Как покачивается?
– На качельках...
– Ну и ты покачайся.
– Да место занято, – хихикнул Рябинин. – Но я-то звоню насчет одной идеи о сберкассах...
– Сейчас приеду, – оборвал разговор Петельников.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Вы, юристы, любите копаться в мотивах да причинах. Для вас моя исповедь – находка. Наслаждайтесь, крючкотворы, наслаждайтесь...
Вот думаю об относительности всего на свете. А догадался ли кто, что эта самая относительность играет нашей жизнью, как котенок ленточкой? Если все относительно, то, значит, ничего и нет. Опять-таки из моего детства. Личная зубная щетка и личное полотенце... Хорошо, не так ли? Своя кровать, свой стол, своя одежда тоже неплохо. Но все относительно. У нас у каждого было по комнате. У каждого была своя мебель, свои книги, свои вещи... У меня и у отца стояло по своему телевизору. Потом появились свои деньги, свои интересы, своя жизнь. Мы сидели по своим комнатам. Отец все что-то высчитывал, мать коллекционировала фарфор, а я к чему-то готовилась. Да, у нас была общая комната, в которую мы сползались только поесть да к приходу гостей...
И я сделалась Великой Одиночкой. Я не выношу никаких коллективов. Избегаю всего общего и общественного. Избегаю общественного транспорта, общественных библиотек и общественных уборных. В столовой я могу обедать только за отдельным столиком. Мне неприятно быть в общем зале, поэтому я почти не хожу в кино. Я, например, не люблю сидеть на диване, на котором кто-нибудь еще. Верите ли, умей легковые машины ходить сами, я бы шофера выпихнула из такси.
Они прощались. Он поцеловал ей ладошку и отвесил солдафонский поклон глубокий кивок при аршинопроглоченном торсе. Она ему легонько помахала рукой, словно изнемогала от чувств.
Петельников сунул кулаки в карманы широкой замшевой куртки – подальше от греха. В девятнадцатом веке он вызвал бы этого кавалера на дуэль. Впрочем, почему он? Потому что Рябинину с таким плотным детиной не справиться. Да и невменяем он сейчас, Рябинин-то...
