Маргарет Марон - Дочь бутлегера
Положив трубку, я услышала голос Джона Клода, разговаривавшего с Шерри, и вышла из кабинета, чтобы показать ему последнюю листовку. Однако Джон Клод уже держал в руке экземпляр. Я рассказала ему о встрече в редакции газеты, и он многозначительно показал на старинные часы над лестницей.
— Первые экземпляры «Леджера» выйдут из-под печатного станка примерно через двадцать минут. Предлагаю всем на сегодня закончить работу. Пусть Шерри включит автоответчик. К понедельнику вся новизна выветрится. Дебора, желаю вам приятно провести выходные.
16
Назад туда, откуда я пришла
Мне предстояло присутствовать на благотворительных пикниках, пожимать руки избирателям, возможно даже целовать каких-то детей, но кружащиеся в воздухе листовки и «Леджер», готовый вот-вот выйти из типографии в Доббсе, не позволяли ни о чем думать. Мне ужасно захотелось отдохнуть, забыть о работе, об избирательной кампании, просто вырваться на природу и…
Дойдя до этого места, я сразу же поняла, как именно хочу провести следующие несколько часов. Натянув джинсы и кроссовки, я поехала на запад в сторону Коттон-Гроува. По дороге завернула в охотничий магазинчик и купила приманку. Мне оставалось только раздобыть удочку, торчащую из заднего окна машины, и я решила одолжить ее у Сета. Мне захотелось просто посидеть на берегу тихой заводи, глядя на качающийся поплавок.
На полпути мне пришла новая мысль, и я заехала в лавку Эм-Зеда Дюпри.
Это было одно из тех расположенных у оживленного перекрестка заведений, где торгуют понемногу всем: бельевыми веревками, сантехникой и электротоварами, мясными консервами, хлебом и молоком. На прилавке рядом с кассой лежала головка оранжевого сыра, на полках стояли стеклянные бутылки с всевозможными напитками, а на улице перед входом всего три заправочные колонки: с обычным бензином, с высокооктановым и с керосином. В холодную или дождливую погоду перед лавкой стояли бы четыре-пять пикапов. Однако в такой прекрасный майский день, как сегодня, стоянка была пустынной. Все владельцы пикапов сидели в кабинах огромных зеленых тракторов, пропалывая поля табака, кукурузы или хлопка.
— Эй, мистер Эм-Зед, как у вас дела? — спросила я у хозяина, пожилого худого мужчины, на моей памяти одетого исключительно в белую хлопчатобумажную рубашку с длинным рукавом и синий комбинезон.
— Не жалуюсь. А у вас как?
Сколько бы я ни заезжала к нему, у меня никогда не было полной уверенности, что он помнит, кто я такая, даже несмотря на избирательный плакат с моей фотографией, приколотый кнопками к двери лавки.
— Я тоже не жалуюсь, — ответила я, кладя на прилавок пакет крекеров с сыром и бутылку ледяной «Пепси» — мой обед.
— Нет смысла жаловаться на судьбу, правда? — улыбнулся хозяин. — Итак, на сегодня это у вас все, молодая дама?
— Налейте мне на десять долларов высокооктанового, и можно мне воспользоваться вашим телефоном?
— Звонок не междугородный, нет?
— Нет, сэр.
— В таком случае, звоните.
С этими словами он вышел налить мне бензин. Я же справилась по телефону, сможет ли доктор Викери принять меня без предварительной договоренности.
Вернувшись к аппарату, горничная ответила, что доктор Викери с радостью ждет меня.
* * *Когда я была маленькой, приемная доктора Викери располагалась за аптекой, так что я ни разу не была в роскошном особняке, построенном его тестем. Повсюду были персидские ковры и антикварная мебель, и пахло лимонным маслом и воском. Горничная провела меня по коридору, через официальную гостиную, с роялем и писанными маслом пейзажами в позолоченных рамах, на милую веранду, выложенную каменной плиткой. В дальнем конце под колоннами в греческом стиле стояли плетеные кресла и столики, прячась в тени шпалер, увитых теми самыми желтыми розами, которые я видела во дворе сарая Майкла Викери. Горничная удалилась, и миссис Викери, оторвавшись от прополки ирисов, встала ко мне навстречу.
В этот момент из-за угла появился доктор Викери с садовыми ножницами в руках.
Муж и жена были приблизительно одного роста. Однако в детстве мне всегда казалось, что миссис Викери гораздо выше. Вероятно, потому, что у нее была фигура, которую в просторечии именуют «шикарной»: широкая кость, плотно сбитое тело, крепкие руки и ноги. Она по-прежнему осталась высокой, но мясо исчезло, обнажив фамильный скелет Дэнси. Теперь доктор Викери казался более высоким, полным бодрящих жизненных соков.
На миссис Викери были широкополая соломенная шляпа, трапециевидное одеяние из синей льняной ткани — разновидность халата, в котором работает в саду тетя Зелл, но только от дорогого модельера, — и белые холщовые перчатки, которые она не сняла, здороваясь со мной и предлагая угощения. Когда я отказалась, миссис Викери, кивнув, сказала:
— Поскольку у вас дело к моему мужу, не сомневаюсь, вы ничего не будете иметь против, если я продолжу заниматься цветами? Эта клумба заросла мокричником.
— Разумеется, — пробормотала я, хотя не видела ничего лишнего среди царственных стеблей, увенчанных голубыми, желтыми и пурпурными цветами.
Тем не менее миссис Викери передвинула зеленый виниловый коврик и, опустившись на колени, занялась истреблением невидимых сорняков. Окружающая ее стеклянная стена бросалась в глаза не так, как у ее сына, но тем не менее была на месте.
— Вы точно не хотите чаю? — спросил доктор Викери, присоединяясь ко мне за столиком под шпалерами.
Смахнув холщовой перчаткой с кресла желтые лепестки, он положил перчатки на столик с керамическим чайником и таким же ведерком со льдом. Оба предмета расписаны фирменной зеленью Майкла Викери. Насыпав в стакан кубиков льда, доктор Викери налил неизменную янтарную жидкость и протянул стакан мне, однако я уловила в его дыхании аромат кое-чего более крепкого, чем чай.
— Нет, благодарю вас, — улыбнулась я.
Подобно своим братьям, все детство я цвела подобно вечнозеленому лавру, поэтому мои воспоминания о посещении врачей ограничивались периодическими прививками, а также редкими переломами и растяжениями. Доктор Викери, человек нелюдимый и угрюмый, занимался детьми своих пациентов только потому, что в городе не было детского врача, а вовсе не потому, что он «был добр с детьми». И сейчас, став взрослой, я не почувствовала тепла, увидев его снова. Он продал практику по меньшей мере пятнадцать лет назад, но по-прежнему остался подтянутым и ухоженным. Как и с Майклом, годы обошлись с ним милосердно; доктор Викери остался красивым мужчиной несмотря на морщины на лице и старческие пятна на жилистых руках. В бледно-голубых глазах, внимательно смотревших на меня из-под полей старой выцветшей парусиновой шляпы, появился пресыщенный блеск.
Вдруг у меня в памяти отчетливо прозвучал чей-то осуждающий голос: «Ну вот, эта добрая женщина возится в саду с Майклом и девочками, а прелюбодей наверху собирает чемодан, готовясь отправиться на море со своей новой подружкой!» Голос человека белого, но необразованного. Одного из работников папы, который как-то раз помогал горничным Викери убирать в доме? Вспомнить лицо я так и не смогла, но у меня возникло ощущение, будто я всегда знала о том, что доктор Викери не отличался особой супружеской верностью.
Возможно, именно поэтому я не удивилась, когда вчера вечером Триш поместила его фамилию в свой список.
Тем не менее, я едва ли могла спрашивать у доктора Викери, не бросилась ли ему на шею Дженни, когда меньше чем в двадцати футах от нас возилась со своими ирисами миссис Ивлин Дэнси Викери.
— Чем могу вам помочь, мисс Дебора? — игривым тоном произнес доктор, решив проблему того, как обращаться к человеку, которого он лечил в детстве и который достиг определенных успехов в своем ремесле, но тем не менее так и не стал ровней Викери.
Бросившись в воду, я рассказала о просьбе Гейл узнать в последних неделях жизни ее матери.
— Вы ведь лечили Дженни Уайтхед, не так ли?
— Нет-нет, что вы. Неужели у ее дочери сложилось это ошибочное мнение?
— Я просто предположила, что поскольку она жила в соседнем доме…
— А, понимаю. Естественное заблуждение. — Доктор Викери поднял полный стакан чая в сплетенных руках. На холодном стекле блестели капельки воды, срывавшиеся на каменные плиты пола. — Нет, Дженни Уайтхед переехала сюда из Доббса, и я уверен, что она продолжала пользоваться услугами семейного врача, доктора Брюэра, если не ошибаюсь. Он уже умер. Правда, изредка ко мне обращался Джед Уайтхед, и я был первым, кто осмотрел малышку, когда ее нашли, поскольку ее педиатр был в Роли. Она была в ужасном состоянии! — Он покачал головой. — Поразительно, какой жизнеспособностью обладают дети. Если я поцарапаю руку, она будет заживать дней десять. Если поцарапать руку младенцу, через двадцать четыре часа нельзя будет найти и следов царапины.
