Анатолий Голубев - Умрем, как жили
Лейтенант лег на снег и через мгновение пропал, как невидимка, на белом поле.
Мучительно прислушиваясь к отдаленному гулу, Юрий услышал несколько легких щелчков и понял, что лейтенант просек колючку. Стоя, прижавшись к откосу, Юрий ощущал справа плечо Толмачева, слева — спокойного Караваева.
«Железные нервы у парня! А мне страшно, да вот еще и холодно!» — подумал Юрий. Взмокшая при ходьбе спина горела, будто голая, под проникающим откуда-то снизу, из-под полушубка, холодом.
«Хуже всего, когда приходится ждать, хуже всего, когда ты ничем не можешь помочь!»
Лейтенант тем временем, легко перекусив три нижних струны «колючки», как обучал тому солдат на учениях, прополз на территорию лагеря. Огляделся. Последние двадцать метров до двери снег был тщательно притоптан. Ни одного бугра, за который удалось бы укрыться.
Лейтенант решился. Сняв халат, он встал во весь рост и двинулся к двери, словно имел на это полное право. Сторожевая вышка молчала. И он спокойно достиг двери, открыл ее, и в нос ударил густой запах пота, грязи и тепла. Только погрузившись в эту распаренную темноту, лейтенант понял, что главная задача еще впереди: надо найти Васюкова, и найти тихо, не привлекая внимания. Всякий мог попасться на пути…
Многоярусный барак гудел почти не умолкая. Между нарами сновали люди.
Лейтенант прошел весь барак, и никто не обратил на него внимания. Каждый был занят или собой, или решением каких-то общих малых проблем.
— Васюкова не видел? — наконец, не выдержав, спросил лейтенант безразличным голосом, словно хотел вернуть Васюкову только что взятый чинарик.
— Как же?! Тут и при свете ни черта не увидишь, а они вон еще экономить начали!
Лейтенант отошел, поняв, что от этого информатора ничего не добьешься. В это время рядом раздался тихий, но властный голос:
— А ты откуда такой любопытный?
Лейтенант прищурился, стараясь рассмотреть говорившего.
Черты лица в потемках различить было невозможно, но угадывались крупные скулы и высокий лоб.
— Из соседнего я… Новенький. Приятеля ищу.
Стоявший перед ним помедлил, как бы взвешивая сказанное лейтенантом. Но взвешивать было нечего, и, наверное, именно это спрашивающему понравилось. Он протянул руку и, мертвой хваткой взяв лейтенанта выше локтя, потянул в глубь барака. Они пробрались через боковой проход в маленький тамбурчик с заткнутым соломой окном, сквозь которую текли струйки холодного ночного воздуха. И было трудно понять, что хуже — смрадная ли духота или этот холод.
«Все-таки духота лучше», — успел подумать лейтенант перед тем, как две мощные фигуры приперли его к стене и голос ведшего тихо позвал:
— Леша. Гость к тебе.
Прямо с верхних нар свесилась чья-то голова и оказалась на уровне лица лейтенанта. И никакая темнота не могла помешать ему узнать это лицо.
— Лешка! — выдохнул он и, легко раздвинув плечами обоих стражей, потянул Васюкова вниз.
— Нет, нет! — глухо сказал тот, приблизив лицо к лицу так, что они почти касались носами. — Опять здесь?!
— Я за тобой…
— В соседний барак перейдем? — усмехнулся Лешка.
— Я из-за проволоки…
Лешка ощупал лейтенанта глазами и, повернувшись, сказал одному из парней:
— Петенька, посмотри, чтобы не было лишних.
— Есть, — ответил тот, и по голосу лейтенант узнал своего проводника.
— Садись и рассказывай, — сказал Лешка, сдерживая радость, и закашлялся. Он кашлял долго и надрывно. Лейтенант дождался конца приступа и спросил:
— Не полегчало?
— Как видишь… Да выкладывай же, черт! Не томи!
Лейтенант рассказал все по порядку, стараясь опускать детали, ибо двое сидели напротив и он не знал, кто они.
— Ты не стесняйся, тут свои, — сказал Лешка. — Петя, — опять позвал он, — кликни Батю.
Минут через пять рядом с лейтенантом опустился на нары невысокий мужчина и голосом, привыкшим повелевать, приказал:
— Ну, расскажите еще раз…
Лейтенанта взорвало.
— Хватит рассказов! Васюков все знает, а я вас, например, вижу в первый раз!
— Резонно. Полковник Аничков. Руководитель подпольной лагерной группы.
— Долго объяснять, — извиняющимся тоном произнес Васюков. — Полковник — командир, а я комиссар… Решать можем только вместе.
Лейтенанту ничего не оставалось, как вкратце повторить все, что он уже рассказал Алексею.
— Хорошо. И похоже на правду. Пять человек, говоришь, можете взять? И то дело. Пять человек на свободе — сила. Да если еще с оружием… А остальные двадцать шесть тысяч как?
— В лагере двадцать шесть тысяч? — не веря услышанному, переспросил лейтенант.
— Если не больше. Вчера под вечер новый эшелон пришел. Где-то севернее Москвы, говорят, большая мясорубка была.
— Поторопиться бы, — сказал лейтенант, — скоро уж и ток могут дать. Ребята обещали до пяти генератор не пускать, да больно рассвирепели новые хозяева.
— Без света им боязно, — согласился полковник. — А темнота, значит, ваших рук дело? Ну так вы уже сила! — Полковник, видно, очень любил слово «сила» и произносил его особенно уважительно.
Они долго в присутствии лейтенанта, как колоду карт, тасовали какие-то ничего не говорившие ему фамилии, и он не выдержал, вмешался в разговор:
— Без Васюкова не уйду…
— Ладно, не бузи! Васюков пойдет обязательно, у него туберкулез…
— Я бы остался…
— Перестань, Леша. Глупости делать взрослым людям стыдно. Мертвый ты только немцам нужен. А там подкрепишься и за нами еще вернешься! Ты хорошо знаешь лагерь. Тебе, как лейтенанту, спрашивать ничего не надо.
Тут только лейтенант вспомнил, что с первым вопросом обратился к человеку с таким вот похожим голосом.
— Как выбираться-то будем? — спросил Васюков.
— Зови всех, кто пойдет, — сказал полковник Пете.
Когда группа собралась под васюковскими нарами, лейтенант подробно объяснил, как предполагается организовать уход за проволоку и что кому делать.
— Особенно осторожно надо проходить первые двадцать метров от двери. Я пойду первым. Следующий смотрит и идет, если все тихо.
— Петя, — сказал полковник. — Возьми пару человек и блокируй дверь. Незаметненько. Если начнут стрелять и кого-то завалят, надо постараться подтащить хотя, бы к двери — потом объясним, что пошел до ветру.
Лейтенант перемахнул свои двадцать метров одним броском на авось. И удачно. Когда он с головой врезался в колючий снег у самой проволоки и, затаив дыхание, прислушался — над ним висела все та же ночная тишина. С разными перерывами трое, в том числе Васюков, легли рядом и быстро засыпались снежком.
«Каково им в одних куртках», — подумал лейтенант.
Но холод оказался не самым страшным. Четвертому не повезло: длинная автоматная очередь с вышки, о которой почти забыли, скосила его на полпути, и черным вороньим пятном остался он лежать на вытоптанном снегу под хороводом легкого крутящегося снега.
Лейтенант выбрался из сугроба и пополз к проходу. Дождался, придерживая проволоку, всех, опасливо поглядывая назад. Но сторожевая вышка больше не подавала никаких признаков жизни. Словно это так, шуточки ради, кто-то потешил себя шумной стрельбой.
— Надевайте, — Токин бросил маскировочные халаты стучащим зубами «пленным». — Хоть не греют, зато не видно!
Через минуту бесшумные белые тени вновь заскользили по старой, почти заметенной все усиливающимся снегом тропе. Когда сани, перегруженные людьми, потянули по дороге в сторону Старого Гужа и все вновь попрятали непонадобившееся оружие — обе гранаты лейтенант оставил полковнику, — только тогда спало напряжение.
— Снег-то какой! — сказал лейтенант, запахнув полой полушубка дрожащего Васюкова. — Так наметет, что не только следы, нас самих закрутит.
Когда подъезжали к городу, у моста уже горел прожектор, и повеселевший немец часовой, еще помнивший о самогонке, лишь приветливо помахал рукой. До дома Токина добрались без всяких приключений. Успех заставил забыть, что за окном, беленным новым рассветом, каждую минуту подстерегает опасность в захваченном врагом городе.
ДЕКАБРЬ. 1958 ГОД
Суслик появился так неожиданно, что я растерялся и не сумел этого скрыть, чем доставил ему немалое удовольствие. Он постучал в дверь нашей комнаты в самый разгар ссоры с женой — видно, входную дверь ему открыла соседка — и, войдя в круг света, огляделся, будто решал: стоит ли снимать такую комнату или нет?!
Жена, так и не поняв, кто перед ней, оделась и, хлопнув дверью, ушла к подруге, бросив мне с порога:
— Ребенка не разбудите…
Проводив ее оценивающим взглядом, Суслик качнул головой.
— Суровая женщина.
Раздевшись, он повесил пальто на вешалку, сел за стол и, обхватив голову своими восковыми ладошками, замер. Твердая рука этого человека чувствовалась во всем. Люди, с которыми я говорил, очень уж часто изъяснялись не своими, а его, сусликовскими, словами. Честно признаться, я не жаждал общения с Сизовым, странность фигуры которого все более отчетливо вырисовывалась даже в тех осторожных, правленных им самим рассказах живых свидетелей. Я дважды в письмах просил Алексея Никаноровича изложить подробности той или иной операции, но он отмалчивался, не выпуская из рук ни одной бумажки, которые были столь аккуратно подшиты в его папочке.
