Буало-Нарсежак - Хитросплетения (Сборник рассказов)
Воцарилось короткое молчание.
— Тем не менее на вид он был славный малый, — несколько смягчившись, сказал Люсьен. — А он уже давно не появлялся в своем банке?
— Обратите внимание, что есть смягчающие обстоятельства. Директор агентства сообщил нам, что Бужара тяжело ранило в голову во время войны четырнадцатого года. У него вроде даже остался в мозгу совсем маленький осколок, который не смогли извлечь.
— Понимаю, — сказал Люсьен, постукивая себя по лбу.
— О! Это не значит, что он рехнулся. Ясное дело, что тогда бы ему не доверили работу инкассатора. Нет, просто иногда его посещали по меньшей мере странные мысли. Впрочем, мы сильно рассчитываем на этот небольшой осколок. Кто знает, может быть, однажды… А!
Пеллегрини прервал свою речь с ужасным выражением на лице и приложил салфетку к своим губам. В течение какого-то мгновения он оставался с побагровевшим лицом и полными слез глазами, с шумом вдыхая воздух.
Наконец он просунул в рот два пальца и вытащил оттуда крохотный почерневший кусочек, который со звяканьем упал на край тарелки.
— Уф!.. Так вот, вам, наверное, мой зубной врач комиссионные платит.
Супруги Митоле были ни живы ни мертвы.
— При теперешнем мясе… — с трудом выговорила Жоржетта.
— О! Да ничего страшного… Смотрите, я опять приступаю, видите. — Инспектор добавил, хохотнув: — Вам повезло, что я из уголовного розыска, а не из комиссии по проверке хозяйственной деятельности.
Виновный
Инспектор Божар остановился на четвертом этаже. Когда он поднимался по лестнице, его бросало в жар, а сердце билось слишком часто. Зря он продолжал курить. Однако он вытащил сигарету из кармана своего пальто. Вкус табака ему не нравился, но он чувствовал себя увереннее с сигаретой в руках: он лучше входил в свою роль, в свой образ.
Его зажигалка издала короткий сухой звук, и пламя осветило темную лестничную площадку, стены, выкрашенные отвратительной краской шоколадного цвета. Он глубоко затянулся дымом, ожидая мимолетного головокружения, которое ему нравилось. Он чувствовал себя другим человеком. Впечатление было любопытным: он видел себя, слышал себя, подобно артисту, которого только что вытолкнули на сцену под свет прожекторов и который больше себе не принадлежит.
Божар добрался до пятого этажа. Прежде чем постучать, он застегнул на пуговицы свое пальто. Два коротких стука. За дверью раздалось глухое шарканье, ключ повернулся.
— Здравствуй! — любезно сказал инспектор.
Он оттолкнул Мерю и направился в комнату.
— Что вы от меня хотите? — сказал Мерю нерешительным тоном.
Божар искал чистое место, чтобы положить свою шляпу. Под кроватью он заметил пачку сложенных вчетверо газет, разобрал какой-то заголовок. В ящике своего письменного стола он хранил тоже такие же газеты. Те, что от 8 октября:
САДИСТСКОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ В СЕНТ-УЭНЕ
ШЕСТИЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА ЗАДУШЕНА НА ПУСТЫРЕ
Те, что от 10-го числа:
ПОЛИЦИЯ ИДЕТ ПО СЛЕДУ ПРЕСТУПНИКА
Те, что от 11-го числа:
ЗАДЕРЖАНИЕ РОЖЕ МЕРЮ, ПРЕДПОЛАГАЕМОГО УБИЙЦЫ МАЛЕНЬКОЙ ДАНИЕЛЬ
Те, что от 14-го числа:
РОЖЕ МЕРЮ ОСВОБОЖДЕН ИЗ-ЗА ОТСУТСТВИЯ УЛИК
Божар перечитал их раз двадцать. Раз двадцать он разглядывал фотографию маленькой Даниель — узкое личико со впалыми щеками и двумя торчащими косичками.
Мерю смотрел на инспектора. В своей фуфайке из голубой шерсти он походил на какого-нибудь мальчишку, лет шестнадцати, который слишком быстро вытянулся, но волосы его были почти белыми. Тыльной стороной руки Божар обмахнул стул и сел, положив шляпу на колени.
— Закрой дверь!
— Что вы еще от меня хотите? — заворчал Мерю.
Он, как обычно, закрыл на один оборот и, прихрамывая, вернулся назад.
— Вы не заберете меня снова?
Голос выдавал, что он трусил. Он оперся обеими ладонями о стол.
— Но ведь я ничего не совершил!
Божар докурил свою сигарету, которая обожгла ему кончики пальцев. У Мерю больше не было сил возражать. В течение тридцати шести часов он все отрицал, в то время как люди напротив него сменяли друг друга и обзывали его, жуя сандвичи: «Признавайся, черт побери!.. Будешь говорить!..», «Ну что это тебе даст, что ты уперся?..». Теперь у него уже не осталось больше сил. Инспектор раскачивался на стуле. Он одолел последнюю затяжку, медленно выпустил дым через ноздри и кинул свой окурок в печку. Он чувствовал себя в приподнятом настроении и был исполнен снисходительности к Мерю.
— Я посетил приют в Банё, — сказал он.
— И что дальше?
— Перечитал твое дело и все понял.
— Поняли что?
— Слушай. Когда тебя замели пять лет тому назад во время этого налета… без гроша в кармане, без документов, без ничего, то сперва подумали, что ты притворялся, будто утратил память, потому что хотел что- то скрыть…
— Это неправда… Клянусь вам, что…
— Знаю. Врачи доказали, что ты не врал.
Мерю присел на железную кровать. Он пытался понять, почему инспектор интересовался им с этой точки зрения, и начинал испытывать страх.
— У тебя в голове большая черная дыра, — продолжал Божар. — Ты больше ничего не помнишь… Ни своей фамилии, ни возраста, ни откуда прибыл… А?
Мерю вздрогнул.
— Да, мсье, — послушно сказал он вполголоса.
— Ты, может быть, еще и оставался там, в приюте Банё, если бы твой бывший хозяин Филиппон не узнал твою фотографию в одной газете.
— Это не моя вина… Я все забыл.
— Да… Ты все забывал… Поэтому ты и не признался. Тебе не в чем было признаваться. Черная дыра!..
Инспектор говорил не сердясь, тихим голосом, и Мерю наклонился вперед, чтобы лучше его слышать. Ему нравился этот голос, он заставлял вибрировать в нем какую- то струну, чувствовать свою беззащитность.
— Да, мсье, — машинально сказал он.
Его лицо казалось страдальческим, он поднял руки.
— Однако, — продолжал он, — мамаша Фуриль меня бы вполне узнала.
— Ну вот!.. Да как бы она смогла тебя узнать?.. В ее магазинчик заходит по пятьдесят клиентов на дню. И притом конфеты эти… может быть, ты их купил за несколько недель до того… за несколько месяцев. Как узнать?
Да, как узнать? Мерю ни на мгновенье не терял из виду рот инспектора, его красные губы, которые едва шевелились, которые беззлобно шептали ужасные вещи.
— Когда ты купил эти конфеты, уверен, что ты и не думал пользоваться ими, чтобы… Впрочем, ты сам признался, что покупал иногда конфеты. Это есть в твоих свидетельских показаниях. Припоминаешь бумагу, которую подписал?.. Ментоловые пастилки…
— Да. Ментоловые пастилки.
— Правильно.
Вечерело. Не видно было почти ничего, кроме двух лиц, одно возле другого, окруженных полумраком, как в исповедальне. Руки инспектора прятались под шляпой, которая время от времени слегка шевелилась.
— Она играла в классики с ребятишками. Потом она пошла, совсем одна… Ты за ней.
Мерю видел перед своими глазами эту девочку, мелом нарисованные классики. Когда-то и он тоже играл в классики.
— Смеркалось, как и сейчас. Стоял небольшой туман. Ты пошел побыстрее, чтобы догнать ее. Ты предложил ей конфет… Ты завел ее на пустырь, знаешь, туда, где висят афиши цирка «Пиндер»…
Дыхание Мерю участилось. Он видел эту сцену, как на экране… Ему был хорошо знаком пролом в заборе.
— Ты затащил ее в старый сарай для инструментов… сарай, который дверцей от вагона закрыт… Там внутри пустые бутылки, старые железки от лопат, какая-то лампа, куча тряпья… Вспоминаешь?
— Да, мсье.
Мерю трясло. Он хотел было запротестовать, сказать, что он не имеет права навязывать ему эти картины, что все это ложь… Но эта вагонная дверь была тут, перед глазами, со свисающими, искромсанными кожаными ремешками, а сверху и снизу ручки — надписи, сделанные маленькими черными буквами: «Открыто», «Закрыто».
— Итак, ты зажал ей ладонью рот, чтобы она не кричала…
Голос был немного сиплый и такой грустный, такой грустный!
— Потом ты подождал… послушал… на улице никого… Ты выскользнул наружу и побежал прямо к Жюлю… Выпил за стойкой пару стаканов божоле…
У Мерю стоял комок в горле, он еле сдерживал рыдания.
— Я каждый вечер ходил к Жюлю, — прошептал он.
— Да, но я не говорю тебе о других вечерах. Я говорю тебе о том вечере, когда ты выпил пару божоле.
— Я об этом уже не помню.
— Вот именно! Ты об этом уже не помнишь.
Инспектор замолчал. Мерю ждал. Он хотел услышать продолжение и глубоко вздохнул, как это делают актеры, чтобы перевести дух между двумя репликами.
— Ты сделал это не специально, я это отлично знаю, — продолжил инспектор. — Но однажды… может быть, ты опять возьмешься.
Мерю опустил голову и сжал ладони. Страх душил его, подобно веревке, протянутой под его подбородком. Причем веревка… не причинила бы такой боли.
