Антон Леонтьев - Печать тернового венца
– Это же был инфаркт... – неуверенно произнесла Элька.
Брамс отмахнулся:
– Для тупой паствы – инфаркт, а в Ватикане все только и шепчутся о том, что в Кастель Гандольфо папу кто-то пытался убить. Да и потом, после того как очнулся, он якобы умер не своей смертью. Подумайте, госпожа комиссар, папа пришел в себя после почти девяти месяцев комы, его состояние значительно улучшилось, и вдруг – бамс, понтифик умирает в одночасье!
– Вы думаете... – произнесла Элька, боясь высказать вслух еретическое подозрение.
«Профессор» отрезал:
– Адриана убили! Скорее всего, отравили! Он по личной инициативе, которая, как я знаю, очень не понравилась курии, встречался с неким Владимиром Сикорским, археологом русского происхождения, проживающим в Америке. Этого самого Сикорского я знал: он был корифеем в области эпохи раннего христианства и увлекался тайной плащаницы. Среди синдонологов, специалистов по Туринской плащанице, он был непререкаемым авторитетом. И сразу после оглашения результатов анализа он дал несколько интервью, в которых заявил о том, что не сомневается в выводах своих коллег-ученых, однако уверен, что образцы были подменены еще до того, как попали в лаборатории.
Комиссарша Шрепп подумала, что Брамс наверняка ухватился за это заявление русско-американского профессора.
– Конечно, – поспешно заговорил толстяк, – он использовал мои мысли, но я, так и быть, не претендую на первенство. И папа Адриан возжелал переговорить с Сикорским – неслыханное дело! Это и произошло, они беседовали в течение почти четырех часов в Апостолическом дворце. А день спустя Адриан впал в кому!
– Можем ли мы в таком случае привлечь профессора Сикорского к изысканиям... – заикнулась Элька.
– Он умер, – сказал зловеще Брамс. – Погиб в канун Нового года в странной автомобильной аварии – его сбил на глазах множества свидетелей, в том числе родной дочери, черный автомобиль без номеров. Водитель скрылся. Наверняка еще одно деяние «Перста Божьего».
Элька, голова которой гудела от множества новых фактов, решила поделиться своими мыслями:
– Одного я никак не пойму. Я могла бы согласиться с тем, что Ватикан, желая сохранить легенду о воскрешении Христа, приложил все усилия, дабы сфальсифицировать данные радиоуглеродного анализа и сделать так, чтобы ученые установили: возраст плащаницы две тысячи лет. Это подтвердило бы, что она происходит из той же эпохи, в которую жил Христос. Но, с учетом ваших доказательств, профессор...
Брамс, заслышав из уст гостьи звание, которое присвоил себе сам, расплылся в довольной улыбке.
– С учетом ваших доказательств, господин Брамс, – поправилась немедленно комиссарша, – Ватикан забил гол в собственные ворота. Для чего католической церкви развенчивать самую ценную свою реликвию и, подменив образцы, делать так, чтобы лаборатории объявили ее средневековой фальшивкой? Ведь в этом нет ни малейшего смысла! Ведь получается, что Ватикан постарался, чтобы плащаницу объявить подделкой. Ради чего?
– Видимо, потому что она в самом деле ненастоящая! – провозгласил Карл Брамс. – Я изложил в последней книге собственную теорию – подлинная плащаница пропала, вернее, погибла при бомбежке много лет назад, во время войны, и была позднее заменена искусной копией.
– Но вы сами сказали, что ученые, изучавшие ее в шестидесятые и семидесятые годы, пришли к однозначному выводу, что она – не творение рук человеческих! – сказала комиссарша Шрепп. – Вряд ли в сороковые или пятидесятые годы прошлого столетия техника была на такой высоте, что реально было сделать копию плащаницы, в которой даже сейчас нельзя распознать современную фальшивку.
– Другого объяснения у меня нет, – упрямо заявил Брамс. – Я и сам теряюсь в догадках, зачем Ватикану идти на преступление и выдавать плащаницу за подделку.
– Если подлинная плащаница была уничтожена во время войны, то зачем сейчас идти на такой риск и подменять образцы? – спросила Элька, привыкшая мыслить логически. – Отрезали бы от фальшивки куски, дали бы на анализ лабораториям, те бы подтвердили: сделано не в начале первого тысячелетия, а гораздо позже.
– Тогда бы анализ установил, что плащаница изготовлена всего лет шестьдесят или семьдесят назад, – настаивал на своем Карл Брамс. – И под подозрение попал бы правивший в годы войны папа Пий XII, который, как известно, и так считается антисемитом и пособником фашизма, помогавшим многим нацистским преступникам бежать из Европы после окончания войны. Чтобы не делать из него еще инициатора изготовления фальшивой плащаницы, и была произведена замена.
Элька помотала головой и возразила:
– Ватикан старался спасти честь папы-мистификатора? Но если подделка имела место, пусть и в Средние века, то все равно какой-то из тогдашних пап оказывается под подозрением.
– О, кому какое дело до того, что произошло лет шестьсот-семьсот назад! – махнул рукой Брамс. – Никто, кроме историков, не знает и имен понтификов, правивших тогда. А Пий XII все же у многих на слуху. Если подделка произошла во времена средневековые, то никакого урона репутации Ватикана это не нанесет. Папы тогда были далеко не самые благочестивые, от них можно и не такого ожидать!
– Но почему Ватикан подсунул образцы средневековых тканей, а не полотна, изготовленного примерно в те годы, когда жил Христос? – упрямо продолжала Элька. – Ведь у него был такой уникальный шанс – подменив пробы, устами ученых объявить: плащанице две тысячи лет, она подлинная! И не говорите мне, что они не нашли бы образцы тканей! А Ватикан прошляпил замечательную возможность раз и навсегда положить конец сомнениям и подложил зачем-то средневековые, а не античные образцы.
Почесав один из многочисленных подбородков, Брамс уставился на гостью.
– Об этом я как-то не подумал, госпожа комиссар. Вы ведь тысячу раз правы! Ватикан мог подложить куски ткани начала первого века нашей эры, и все бы обернулось для церкви триумфом. Или кардинал Морретти что-то перепутал, взял не те образцы?
– Не верю, что кардинал, если он осуществил подмену, ошибся, – сказала Элька. – Думаю Ватикану почему-то требовалось, чтобы Туринскую плащаницу определили как средневековую подделку. Весь вопрос: почему? Чтобы церковь добровольно отказалась от такой драгоценной реликвии, низведя ее до уровня фальшивки... Кстати, но каким же образом ее изготовили, если ученые даже сейчас не понимают, как возникло изображение человека? Не верю, чтобы в тринадцатом или четырнадцатом веке имелись столь хитрые методы фальсификации, что современная наука не в состоянии их разгадать и повторить.
– Госпожа комиссар... – начал Карл Брамс, и вдруг в бункере погас свет. «Профессор» произнес: – Причин для беспокойства нет, сейчас включится запасной генератор...
Но этого не произошло. Элька, потянув носом, спросила:
– Не кажется ли вам, что тянет гарью?
– Исключено! – простонал Карл Брамс.
Элька, чьи глаза быстро привыкли к внезапно наступившей темноте, вышла из кабинета и, попав в коридор, закашлялась от дыма.
– У вас что-то горит! – крикнула она, вбегая обратно в комнату.
– Господи, что же произошло? – пропищал Брамс.
– Нам как можно быстрее надо уходить отсюда, – заявила Элька. – У вас имеются огнетушитель и противогаз?
Брамс засеменил к выходу, но, вдруг споткнувшись, упал, и Эльке пришлось-таки прикладывать все силы и поднимать объемного «профессора» с пола. Становилось трудно дышать.
– Горит что-то наверху! – высказала свое мнение Элька. – Не исключаю, что ваш особняк, Брамс.
– Но воздух поступает не из дома, а из сада, – заныл толстяк.
Элька, наступив ему на ногу, заявила:
– Не время раскисать! Значит, кто-то постарался, чтобы дым поступал по системе вентиляции в бункер. Кто-то, который страстно желает, чтобы вы и я задохнулись в этой норе.
– Кто? – взвизгнул Брамс и, решив, что сейчас самое время для обморока, осел на пол и запричитал: – Я умираю, госпожа комиссар! Они добились своего! Мне нечем дышать!
Комиссарша на минуту исчезла и вернулась с двумя влажными одеялами. Затем она пребольно ударила «профессора» в живот и сказала:
– Умирать вы сможете и потом, когда мы выберемся из вашей подземной темницы.
Бункер был заполнен сизым, раздирающим легкие и выедающим глаза дымом. Комиссарша, как могла, подгоняла Брамса. Тот, оказавшись около двери, слишком долго возился с сигнализацией.
Элька потянула на себя тяжеленную бронированную дверь. Когда же та распахнулась, то в лицо Эльке повалили клубы еще более густого дыма.
– Брамс, где вы? – спросила она.
Ответа не последовало. Закрыв глаза и затаив дыхание, Шрепп вернулась обратно в бункер и наткнулась на бездыханное тело Брамса. Она выволокла его в коридор и принялась хлестать по щекам. «Профессор», кашляя, приоткрыл глаза.
