Георгий Брянцев - Конец Осиного гнезда
Криворученко был уже там, где ему надлежало быть в это время. Он стоял и читал наклеенную на заборе газету. Я прошел мимо, подал условный знак следовать за мной и направился дальше.
Фома Филимонович топтался на перекрестке с кисетом в руках и держал в руках цигарку. Когда он закурил и от этой сверхмощной цигарки пошел дымок, я понял, что все идет благополучно и никакого "хвоста" за мной нет.
Старик пустил для ясности два-три густых облачка и пошел налево. Я последовал за ним, а за мной - Криворученко.
Потянулся высокий, покосившийся деревянный забор. Фома Филимонович протиснулся сквозь щель и исчез. Впереди никого не было. Темнота уже плотно заволакивала улицу. Я дошел до щели и тоже протиснулся в какой-то двор. Я лишь успел мельком взглянуть на немецкую надпись на заборе около щели: "Ахтунг! Флекфибер!" "Внимание! Сыпной тиф!"
Я усмехнулся и осмотрелся. Двор был велик и сплошь завален грудами кирпича, железобетона, балками. Здесь когда-то стояло большое здание. Удар бомбы превратил его в развалины. Опаленные огнем, почерневшие от дыма куски уцелевшей стены угрожающе нависали над тоненькой тропкой, по которой не оглядываясь шагал Кольчугин.
Тропка вела в самую глубь развалин. Я сделал несколько шагов и услышал позади скрип снега. Я хотел оглянуться, но не успел - Криворученко обнял меня и принялся мять мои кости.
- Экий, брат, ты медведь! - проговорил я, с трудом переводя дух. Ну-ну, пойдем скорее... Успеем еще...
Тропка проползла сквозь развалины и привела нас к "хоромам" Фомы Филимоновича. Мне показалось, что это землянка, заваленная снегом. Наружу выглядывал кусок железной водосточной трубы. Из нее вперемешку с густым дымом вылетали искры.
Фома Филимонович ждал нас у входа, запустив пальцы в бороду, отороченную густым инеем.
- Прошу, дорогие гости! - пригласил он и повел за собой вниз по ступенькам.
Мы пробирались в кромешной темноте, держась руками за стену. Я насчитал двенадцать ступенек.
- Надежные у меня хоромы, - слышался голос старика. - Подвалище глубокий. Здесь раньше банк был.
Наконец спуск окончился, и мы оказались в сравнительно просторном помещении. Это была подвальная клетка с довольно высоким потолком, в которой даже Криворученко мог стоять не сгибаясь. Все ее убранство составляли два топчана, стол между ними, две табуретки, железная печь с длинной трубой, уходящей в глухую стену, и что-то, имеющее отдаленное сходство с комодом.
На столе стояла керосиновая лампа. Царил полумрак. Но, когда Фома Филимонович поднял огонек в лампе, стало светлее.
Как ни угрюмо было убежище старика, оно все же дохнуло на меня милыми домашними запахами, уютом и покоем. Самовар, прижавшийся к железной печке, пускал замысловатые ноты. Его труба пряталась в дверце лечи.
- А это моя наследница, - сказал Кольчугин.
Ко мне подошла тоненькая, стройная девушка с еще полудетскими чертами лица. Она подала мне маленькую горячую руку и назвала себя Татьяной. Пожимая ей руку и как-то неуклюже раскланиваясь, Криворученко так внимательно смотрел на девушку, что она смутилась.
У нее были чистые, доверчивые и немного печальные серые глаза. Природную, естественную грацию подчеркивало даже простенькое сатиновое платьице. Ткань от частых стирок до того проредилась, что казалась прозрачной.
Мне захотелось получше рассмотреть Семена. Я подвел его поближе к свету и вгляделся в обросшее курчавой бородкой и продубленное ветрами и морозами лицо. Мы долго трясли друг другу руки и в заключение крепко расцеловались.
- Тут, братцы, можете секретничать как хотите, - проговорил Кольчугин. - Тут нет никакой опаски, а если кто нагрянет... - Он подошел к комоду, сдвинул его с места, и мы увидели квадратную дыру в стене, - сюда ныряйте. Уж там, кроме меня, никто вас не отыщет. А если хотите одни остаться, то мы с внучкой откомандируемся.
Я решительно запротестовал и дал понять, что не собираюсь таиться ни от старика, ни от Тани.
Довольный, Фома Филимонович поставил на место комод, подошел к Криворученко, взял его за борт полушубка и спросил:
- Так это ты пароль Кондратию Филипповичу притащил?
- Я, Фома Филимонович.
- А кто сказал тебе?
- Командир отряда, товарищ Дмитрий. А лесник вам кланяться велел.
- Трофим?
- Да, Трофим Степанович.
- Видать, он тебя и с партизанами свел?
- Наоборот, партизаны с ним познакомили.
Таня сняла с самовара трубу, обтерла его тряпкой, продула и попросила деда поставить на стол. Но прежде чем Фома Филимонович успел приподняться, Семен быстро подхватил самовар и водрузил его на стол.
На столе появились фаянсовые кружки, чайник. Белая скатерть с синей махровой каймой, стираная-перестиранная, оживила скромную обстановку.
- Ты что, дедок? - удивленно спросил я, видя, что Таня расставляет тарелки. - Угощать собираешься?
- А как же! Чем богаты, тем и рады. Я же манил тебя в гости, - он подмигнул мне, - а ты все ломался.
- Напрасно, отец. Время дорого... Мы...
Старик взглянул на меня с таким укором в глазах, что я не окончил фразы. Видно, мало было радости у этих людей и давно не сидел за их столом близкий человек.
Я быстро сбросил пальто и сел за стол. Собственно, торопиться мне было некуда. Прошло всего сорок пять минут, как я покинул Опытную станцию.
Семен последовал моему примеру. Он отстегнул от поясного ремня флягу, выразительно посмотрел на меня и приладил ее, чтобы она не упала, к заварному чайнику.
Таня подала на стол большую сковороду с пузатыми, докрасна зажаренными карасями и солонку с крупной серой солью.
- Что это за надпись грозная красуется на вашем заборе? - спросил я Кольчугина.
- Это Таня смастерила, - ответил старик. - Туда, где такая вывеска, немцы в жисть ногой не ступят. Уж больно боятся они сыпняка. Пуще, чем черт ладана.
Мы рассмеялись выдумке Тани. Семен разлил спирт по кружкам, разбавил его водой, мы чокнулись и выпили. Таня, едва пригубив кружку, поставила ее на стол.
- На-тка, откушай карасика! - И старик подсунул сначала мне, а потом Семену по жирной, чиненной пшеном рыбине. - Знатная рыбешка! Все ребята свои выручают, подбрасывают.
22. ПРИКЛЮЧЕНИЕ В ЛЕСУ ПОД ПЕНЗОЙ
Прикончив пятого карася, я вооружился карандашом, бумагой и быстро исписал целый листок. Это было мое первое донесение. Я отдал его Семену, и он молча кивнул.
Потом я спросил Семена:
- Кто у тебя радист?
- Раздушевный паренек шестнадцати годков и ростом с винтовку.
- Постарше не было?
- Да я этого ни на кого не променяю. Золото, а не парень! Был постарше... Я же дважды к вам прыгал...
- Как это - дважды?
- А так. Накрохина помните?
- Конечно.
- Так вот, первый раз я прыгал с ним.
- Ну... и в чем дело? Что ты тянешь?
- Да тут длинная история...
- Ну, ну, выкладывай!.. Будете слушать? - опросил я хозяев.
И Фома Филимонович и Таня дружно закивали.
- Смотрите, - предупредил Семен, - минут пятнадцать украду у вас, но послушать стоит, не пожалеете.
Закурили. Семен пересел с топчана на табуретку и начал рассказывать "длинную историю".
- Погода в тот день стояла неважная. С полудня запуржило, задула поземка, а к вечеру закрутила метель. Я и Накрохин решили, что в такую погоду о вылете и думать нечего. Метет так, что за десять шагов трудно что-нибудь разобрать. И вдруг уже в полночь открывается дверь и входит в хату весь залепленный снегом известный вам майор Коваленко.
Отряхнулся он и говорит:
"А ну, собирайтесь и живо в сани! Поедем на аэродром".
Очень ветрено было, и, хотя лошадки старательно тащили сани, на дорогу к аэродрому мы затратили добрый час. Наконец добрались. И прямо - в землянку к командиру отряда. Невезение началось с первой минуты. Не успели мы переступить порог, как тут же выяснилось, что у пилота, который должен был вывозить нас, температура поднялась до тридцати девяти. Надо же такому случиться!
Пилот доказывал, что может лететь, но командир оставался неумолимым и приказал ему лежать. Я и Накрохин были уже знакомы с пилотом. Бывалый, опытный летчик. Я считаю, что половина успеха в нашем деле зависит от опытности летчика. А тут вдруг... Мы повесили носы.
Но майор Коваленко сказал командиру отряда:
"Отменять вылет нельзя. Давайте другого пилота".
На счастье, в резерве оказался молоденький хлопец. Машина у него была какая-то странная, оборудована из рук вон плохо. Кабина пилота отделялась от кабины пассажиров глухой переборкой так, что общаться с пассажирами в воздухе он не мог.
Пилот - паренек лет на пять моложе меня - объявил нам басом:
"Как дам белую ракету, прыгайте! Ясно?"
"Ясно, - говорит Накрохин. - Хотя, позвольте... Почему ракету?"
"А что другое предложите? - спросил пилот. - Я же от вас отделен. Место приземления безлюдное, от передовой далеко, поляна в лесу, там хоть сто ракет пускай... Лезьте в кабину".
Машина поднялась, сделала круг, легла на курс и стала набирать высоту.
