Михаил Черненок - Последствия неустранимы. Жестокое счастье
— Чувствует мое старое сердце что-то недоброе… — Гладышев взглянул на жестикулирующего перед прокурором Максима Макаровича. — Как бы этот свидетель не оказался обвиняемым…
Бирюков промолчал.
— Эх, неприятность… — Подполковник досадливо щелкнул пальцами. — Хотя, знаешь, Антон Игнатьевич, вскроет Борис Медников труп, а там — обыкновенный инфаркт без малейших признаков насильственной смерти.
Бирюкову была понятна озабоченность начальника милиции. Лишение человека жизни — одно из самых тяжких преступлений. Вред, причиненный большинством правонарушений, можно как-то компенсировать, устранить или уменьшить. Последствия же убийства неустранимы.
— Все может быть… — ответил Антон вслух, а про себя подумал, что даже при «инфарктном исходе» смерть Головчанского — такой орешек, над которым придется в первую очередь маяться ему — начальнику отделения уголовного розыска.
— Какие неотложные действия считаешь нужным провести? — спросил подполковник.
— Прежде всего надо установить, почему Головчанский вчера не уехал из райцентра…
2. Обморок Нади Тумановой
С места происшествия Бирюков возвращался в райцентр с Олегом Тумановым. Ехали в машине вдвоем. Антон завел разговор о Головчанском, однако Туманов, к сожалению, оказался из той категории личных шоферов, которые порой даже во вред делу старательно берегут репутацию своего шефа. По ответам Олега получалось, что Александр Васильевич был не только прекрасным руководителем, но и человеком, безупречным во всем.
— А вот дачу, кажется, не по карману себе он замахнул, — сказал Бирюков.
— О чужом кармане судить трудно, — не отрывая взгляда от раскисшей проселочной дороги, ответил Туманов. — Александр Васильевич вместе с заработком жены имел почти шестьсот рублей в месяц. Семья у него небольшая, всего один сынишка-первоклассник.
Кем жена Головчанского работает?
— Старшей лаборанткой контрольно-семенной станции.
— Как они между собой жили?
— Нормально.
— В материальном плане — тоже неплохо?
— Ну!
— Машину собственную имеют?
— В прошлом году «Волгу» купили.
— Вот видишь: в прошлом году — «Волга», нынче — дача. Для таких расходов шестьсот рублей в месяц маловато, а?..
— На машину Александр Васильевич у родственников деньги занял… А дача ему дешево обошлась… Бракованные же материалы использовал, цена им — копейка…
— Что-то не заметил я бракованного.
— Из брака всегда можно выбрать дельное.
— Почему это дельное не используется на государственной стройке?
— Потому что невыгодно, скажем, из тысячи битого кирпича выбирать полтора-два десятка дельных.
— Выходит, для себя — выгодно, а для государства — нет?
— Ну… это разные вещи…
Стараясь не навязывать Туманову своего мнения, Бирюков перевел разговор на «дикую» бригаду, строившую, по словам Максима Марковича, дачу Головчанского. Олег стал вроде бы откровеннее. Он хорошо знал бригадира Хачика Алексаняна и считал его наглым рвачом. С мая бригада по договору с ПМК строила в райцентре восьмиквартирный дом, а вечерами подрабатывала у Головчанского, запросив с того полторы тысячи рублей. Когда же Антон заикнулся о конфликте между Хачиком и Головчанским, Туманов снова встал на защиту шефа:
— Хачик со всеми зубатится. Он бесплатно шагу не шагнет.
Замолчали. «Уазик», рыча мотором, то и дело расплескивал по сторонам попадающиеся на пути дождевые лужи.
— Олег, почему Головчанский вместо Новосибирска оказался у тебя на даче?.. — опять спросил Бирюков.
— Откуда я знаю… — Голос Туманова дрогнул. — Стреляться мне теперь, что ли? Или грязью Александра Васильевича поливать, если он на моей даче умер?..
— Ни того, ни другого делать не надо. Пойми, Олег, загадка смерти твоего шефа все равно будет разгадана. При этом наверняка вскроются факты, о которых ты умолчал. На языке юристов такое «молчание» называется укрывательством. Оно уголовно наказуемо…
Туманов с повышенным напряжением уставился на дорогу. В конце концов он все-таки разговорился.
В последние дни перед отпуском Головчанский, как всегда, был весел и энергичен. С утра до вечера разъезжал по объектам, выколачивал через высшее начальство материалы, производил перестановку бригад. Словом, человек хотел, чтобы во время его отпуска работа шла своим чередом. И лишь вчера, в день отъезда, Александр Васильевич с самого утра ходил мрачнее тучи. Накануне в ПМК приехал начальник отдела труда и заработной платы Облсельстроя. Видимо, у Головчанского состоялся с ним неприятный разговор. Собственно, сверхъестественного в этом ничего не было — областное начальство всегда «снимает с подчиненных стружку», хочет и план выполнить, и экономию иметь.
— Головчанский тебе что-то рассказывал о том разговоре? — спросил Бирюков.
— Нет, это мои предположения.
— Постарайся, Олег, припомнить, как ты вчера расстался с Головчанским на вокзале.
— Нормально мы с ним расстались. Александр Васильевич перед отъездом повеселел. Купил в районном ресторане на дорожку бутылку «Плиски». Я хотел дождаться, когда придет электричка, чтобы посадить его в вагон, но он сказал, мол, поезжай охотиться, а то все лучшие места на озерах застолбят…
— Где и с кем ты охотился?
— На Моховом озере… Я всегда один туда езжу.
— На вокзале Головчанский ни с кем не встречался, не разговаривал?
— При мне — нет. Народу на перроне немножко было. В пятницу ведь из райцентра в Новосибирск редко кто едет. Оттуда сюда народ на выходные валом валит.
— Значит, Александр Васильевич любил коньяк?
— Нет, выпивкой он не увлекался, — быстро ответил Туманов.
— Как же бутылка «Плиски» на дорожку?..
— В отпуск человек ехал, хотел в Новосибирске повидаться с другом.
— Фамилию или имя его не упоминал?
— Нет.
— Что, по-твоему, могло привести Головчанского к тебе на дачу? — опять спросил Антон.
— Сам об этом думаю… — Туманов помолчал. — Давайте заедем, поговорим с моей женой. Может, Надя что-то знает…
— Она знакома с Головчанским?
— Ну… относительно, как с моим начальником и соседом по даче…
Надя Туманова — розовощекая симпатичная толстушка в васильковом платье — сосредоточенно протирала полотенцем вымытые стекла распахнутого настежь окна. Когда Олег и одетый в милицейскую форму Антон вышли из остановившейся у подъезда машины, она вскинула руки, словно хотела поприветствовать мужа, и мгновенно исчезла из вида.
Бирюков, войдя следом за Тумановым в узкий коридорчик квартиры, обратил внимание на необычную тишину. Олег, видимо, рассчитывал, что жена встретит неожиданных гостей у порога, но, не увидев ее, растерянно обернулся к Антону, затем шагнул из коридора в комнату.
— Надя!.. Что с тобой, Наденька?! — раздался оттуда его испуганный голос.
Бирюков заглянул в комнату — Туманова с прижатым к груди полотенцем лежала навзничь на сером паласе. Глаза ее были закрыты.
— Обморок, — догадался Антон. — Нашатырный спирт есть?
Олег в грязных охотничьих сапогах бестолково заметался по чистой квартирке. Кое-как он отыскал в тумбочке под трюмо домашнюю аптечку, дрожащими пальцами принялся открывать один из флакончиков. Бирюков смочил нашатырным спиртом ватку и помахал ею перед Надиным лицом.
Туманова вздрогнула. Постепенно щеки ее начали розоветь. Олег отодвинул ногой лежащую на боку табуретку, бережно поднял жену с пола и перенес на диван. Присев на корточки, опять спросил:
— Что с тобой, Надя?..
— Табуретка подвернулась… упала… — прошептала она, наконец придя в себя.
— Как же ты так неосторожно?..
— Устала… голова закружилась…
Надя открыла глаза и непонимающим взглядом уставилась на Антона. Какое-то время она вроде бы мучительно пыталась что-то сообразить, но вдруг болезненно поморщилась и спросила:
— Ты что сделал, Олежек?
— Ничего.
— А почему… с милицией?..
— Милиция, Наденька, не по мою душу… Александр Васильевич Головчанский умер.
— Как умер? — закрывая глаза, еле слышно прошептала Надя.
— А никто не знает, как… В нашей даче его нашли.
— Почему в нашей?
— Говорю, никто не знает. Ты вчерашним вечером была на даче?
— Была.
— Дверь на замок закрывала?
Надя вялым движением руки потерла горло, как будто ей очень трудно было говорить. Еле-еле выдавила:
— Потеряла я ключ.
— Когда?! Где?! — удивился Туманов.
— Вчера… Наверное, на грядках.
— Ну, как же это ты?
— Не знаю… Домой собралась… Хватилась — ключа нет…
— И дверь дачи открытой оставила?
— Ну.
— Александр Васильевич к нам на дачу не приходил?
— Нет.
— А в кооперативе он вечером был?
