Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»
Легкий крючок, что был на двери, не выдержал даже первого натиска. Монтажники сорвали дверь, но в сарай мы их не пустили, став по краям с ножами наизготове. Тогда они, окружив обогреваловку со всех сторон, стали проламывать ее ломами. Хлипкие доски поддавались легко, а сарайчик был настолько тесным, что нападавшие свободно могли нас достать ломами. Как ни увертывались, сопротивляться стало невмоготу. Абзаю пробили голову, мне поранили ногу. И уж совсем тяжко стало, когда кто-то из монтажников ударом лома повалил печь. Горячие угли посыпались на пол, все окуталось дымом, начали загораться доски. Ломы ходили взад и вперед, и нам бы пришел конец, если б на вышке не заметили этот кипиш. Несколько коротких очередей из пулемета, и монтажников как рукой сняло. Побежали в свой карантин и мы. По-быстрому начали переодеваться, ибо по пижонской одежде распознать нас было намного легче. Побросали дорогие пальто, шапки, нарядились во что похуже.
Когда начальство прибыло в зону, перво-наперво приказали выйти из строя тем, кто хорошо одет. Расчет был верный: скорее найти зачинщиков и таким образом предотвратить в лагере резню. Умудренные опытом начальники хорошо усвоили, что воры обид не прощают. Но в лицо нас еще не знали и четверым из участников дерзкой вылазки, в том числе мне и Полковнику, удалось остаться в карантине. Едва начальство ушло, собрали сходку. Яша Одессит тоже пришел.
— Ну что я вам говорил. Не послушали…
— Погоди, не распускай нюни, — перебил Полковник. — Вору быть трусом не положено. Зона должна быть наша, и этим все сказано. Предлагаю заводилу монтажников порешить. И тогда они станут как миленькие.
— И тогда, — продолжал гнуть свое Яша, — всех нас тут же прирежут. Осторожность во всяком деле нужна.
— Не слышал я что-то от воров о таком законе, — язвительно заметил Полковник.
Стали голосовать. У Яши нашлось несколько сторонников. Но большинство поддержало Полковника. Сам же Одессит воздержался.
Резать заводилу монтажников решили не мешкая, нынче вечером. С нами пошли на них «сочувствующие». Плотной стеной встаем у входа во «вражеский» барак, срываем дверь. Тут же монтажники гасят свет. А в противоположном конце длинного барака слышится звон разбитого окна: поняли, что ушел «заводила. Взвыла сирена, и мы, не достигнув цели, начали отходить.
Едва вернулись к себе, вбегают офицеры и надзиратели, с ними для устрашения — взвод солдат. На этот раз меня застали врасплох — сидящим на нарах в бостоновом костюме, поверх которого было накинуто модное пальто. «Этого взять», — скомандовал офицер. Меня обыскали, но никакого оружия не нашли. И тем не менее — щелкнул замок наручников. «Вперед!» — Через вахтенное помещение меня выводят за пределы зоны. — «На колени!» — Опускаюсь на колени. Наручники так и не сняли, гады. Гляжу, следом за мной выводят Полковника, Аркашу Москвича, Кургузого.
С полчаса держат всех на снегу. Колени и голени закоченели, весь дрожу. Потом подъехал «воронок». Дорога одна — в ШЛП, штрафной лагерный пункт. Там сразу бросают в одиночку. Холодрыга такой, что зуб на зуб не попадает. Заснуть невозможно.
Утром приходят начальник режима и «опер». — «Выходи»! — Ведут нас всех в запретную зону, на самую полосу, что отделяет лагерь от внешнего мира. — «Держите лопаты! Копайте!» Полковник негодует: «Да ты что, начальник, с телеги свалился. Чтоб нам, ворам, копать запретную зону! Да за такое, если и не прирежут, то звания лишат, это точно. Нет уж, уволь, «мужиками» жить не желаем». — «В одиночку его, — коротко отрезает начальник. — На десять суток».
Вернулись в зону уже не карантинную, а жилую, и сразу нас окружили свои. Среди них — Валька Шипилов, тоже москвич. К его мнению здесь прислушивались. Выслушав во всех подробностях историю с монтажниками, он сделал вывод:
— Вы с Полковником правильно решили — «заводилу» давно пора зарезать. Он воду мутит. Где же это видано, чтоб в законной воровской зоне какие-то там монтажники отказывались собирать деньги для нашего «общака».
— А с Яшки Жида, — продолжал Валька, за то, что лавирует и воздерживается на «сходняках», мы спросим… Не дай Бог нам упустить зону.
Умным оказался этот Шипилов, не случайно его здесь называли Дипломатом.
На другой день нас опять ожидала неприятность. Из управления приехали оперработники и следователи. И начали выяснять, как получился «шум» с монтажниками. Стали допрашивать нас поодиночке. Я все отрицал: ничего не знаю, в обогреваловке не был, в барак к монтажникам не ходил. Но на очной ставке один из монтажников показал, что меня он видел и что в рукаве пальто я, мол, держал нож.
Нас увезли в следственный изолятор, который был здесь же, за территорией стройки. Когда сажали в «воронок», заметил стоящие на путях товарные вагоны с прожекторами. В вагоны сажали людей. Говорили, что отправляют этап на Колыму — тех, у кого двадцать пять лет сроку. Подумалось, что уж лучше сразу в этот эшелон, чем под следствие. Все равно кончится этим.
В следственном изоляторе нас рассадили по одиночкам. Деревянные нары, матрац, одеяло, подушка. Постель на день свертывалась — спать или отдыхать разрешалось только ночью. В соседней камере оказалась женщина. С ней мы перестукивались. Узнал, что она тоже воровка, в лагере топором зарубила нарядчицу.
Мне предъявили обвинение по 59-й статье УК с применением Указа 1947 года. Короче — двадцать пять лет за бандитизм.
В апреле состоялся суд. Когда стали зачитывать приговор — не поверил своим ушам: признаков бандитизма нет, статью 593 переквалифицировать на статью 74 УК РСФСР. Это значит — за хулиганство! Мне дали всего один год. Спасибо судье, хотя, как я теперь думаю, руководило им не только чувство гуманности и сострадания. Скорее всего — утвердившееся в то время в верхах и среди юристов мнение, что бандитизма у нас в стране социализма нет и не может быть.
Обрадованный, я перво-наперво даже не обратил внимания на то, что из пяти лет, которые мне осталось провести в заключении, два года суд предписал отбывать в спецлагере. Не иначе, как предстоит знакомство с Шахан-горой.
Под Шахан-горой
В каких только лагерях не пришлось мне отбывать срок. И в ШИЗО, в бетонные карцеры-одиночки водворяли не счесть сколько раз. Но о таком, как здесь, знал разве что понаслышке. За крепким дощатым забором, доступ к которому преграждали три ряда колючей проволоки, за этими мрачными вышками, откуда зловеще поблескивали круглые диски нацеленных на тебя пулеметов Дегтярева, а чуть стемнеет — светили прожектора, ослепляя, делая тебя еще более ничтожным и жалким, люди переставали ощущать время и пространство, опускались, зверели. Лишь немногим удавалось сохранить присутствие духа. И среди самых стойких были, как и в любой зоне, воры, которых поддерживала преданность «идее». Не скажу, что воровские законы во всем были справедливыми, с некоторыми из них многие из моих корешей, как и я, были несогласны, в душе считали их дикими, оскорбительными для нас самих. Но пока они существовали, каждый обязан был их соблюдать. Иной раз, правда, заставляли отступать обстоятельства…
На штрафном пункте нам приказали снять свои пижонские шмотки и переодели во все лагерное. Тут же появилась местная власть — начальник спецлагеря Давыденко — маленький шустрый мужичок в полушубке, державший свою форменную шапку под мышкой. Он был похож на Махно, каким показывают батьку в фильмах о гражданской войне. С начальником были два здоровенных «сагайдака» — надзирателя. Я перемигнулся с Полковником: к таким в лапы лучше не попадать.
«Махно» (как оказалось, в лагере еще раньше дали ему эту кличку) протянул нам какие-то бланки:
— Подпишите.
— Погодь, начальник. Сперва почитаем, что там в твоей бумаге. Может смертный приговор состряпал.
— Ну, ну, погутарьте малость. Погляжу, как после запоете.
Бланки были стандартные, отпечатанные в типографии. В них говорилось, что в лагере 0016 запрещается ходить по зоне больше, чем по трое, за неподчинение — наказание и что в каких-то еще случаях администрация вправе применить оружие, и прочее в том же духе.
Никто из нас не подписал эти бланки. Тут же по распоряжению Махно «сагайдаки» принялись за дело. Заломив каждому из нас руки за спину, они скрепили их наручниками. Мне сжали запястье с такой силой, что еле сдержался, чтоб не закричать.
— В карцер их всех, на десять суток, — процедил начальник.
Достав из под мышки шапку, он плотно насадил ее на свою большую не по росту голову и вышел.
В карцере — тесном бетонном склепе с голыми нарами, которые на день крепились замком к стене, — я почувствовал, как немеют руки, намертво схваченные за спиной. И что есть силы стал барабанить ногой в дверь. Наручники сняли. А вмятины от них остались надолго.
Отсидел свои десять суток. Ну вот, теперь можно и осмотреться какая она, спецзона. Столовая, санчасть — как обычно, в бараках. А где же жилье? «Сейчас увидишь», — ухмыляется надзиратель. Подводят к распластанному на земле длинному скату из побуревших от сырости досок. И только увидев перед собой каменные ступени, ведущие вниз, понял: дощатый скат — это крыша жилого барака, который сам весь в земле. Внизу картина еще более удручающая. За решеткой, которой отгорожен вход, — двухъярусные нары. Их три ряда, с боков и посередине, проходы узкие, не разойтись. В другом конце — единственное на весь барак окно, которое не дает света, поскольку упирается в земляной проем.
