Екатерина Лесина - Кольцо златовласой ведьмы
– Ваша знакомая права. Это – разные вещи. Здесь – мастерство, – Тадеуш Вильгельминович вернул кольцо. – Его сделали давно, может, и правда в шестнадцатом веке, но главное, что с душой.
По мнению Сереги, кольцо мало чем от подвески отличалось. Где в нем душу разглядеть? Ну, камень. Ну, завитки всякие. Листочки…
– А это – поделка. Качественная, но… знаете, бывает, что человек научится делать вещи, станет ремесленником. И это хорошо, потому что умелый ремесленник порою нужнее мастера. Вот только что-то свое – от сердца – он не создаст. Не хватит огня.
Светка бы поняла. Она читала и про душу, и про огонь, и про то, как развить «внутренний взгляд» и скрытые таланты.
– Вы знаете, кто это сделал?
Старик, говорят, знаком со всеми более-менее дельными ювелирами в городе.
– Знаю. Я сам порекомендовал его Светлане. Как-то она пришла ко мне с просьбой скопировать одно старинное колечко. Я объяснил, что не занимаюсь копиями. В моем возрасте я могу позволить себе созидать, а не повторять уже созданное кем-то. Но дал ей адрес одного моего… ученика.
Серега не знал, что у старика ученики имелись. Ему казалось, что человек, подобный Тадеушу Вильгельминовичу, будет охранять собственные знания, и раз уж сыновья его предпочли отречься от родового дела, избрав иные профессии, то и секреты мастерства он унесет в могилу.
– Мальчик показался мне перспективным… ко всему прочему, он из бедной семьи. С характером. Люблю, знаете ли, людей с характером. Я и решил попробовать. Но, видно, учитель из меня дрянной. Не надо, милейший, оставьте при себе ненужную вежливость. Я создал ремесленника, а не мастера. Поделку, а не шедевр, что является неудачей.
Кошка решилась-таки взобраться Сереге на руки. И взбиралась с садистской неторопливостью, впиваясь когтями в джинсы и в кожу.
– Это печалит, тем более что сработал он вещь грубее, чем мог бы. Но адрес его я вам дам. Что же касается вашего отца… – Тадеуш Вильгельминович поморщился, поскольку тема, которую он собирался затронуть, явно была неприятна ему. – Полагаю, у него есть свой интерес. Ранее драгоценности были не только и не столько украшениями.
Вытянувшись на Серегином колене, Люсинда замурлыкала, во всяком случае, Серега счел этот хриплый звук именно мурлыканьем.
– Это и запас наличных средств. И пропуск, и своего рода удостоверение личности, которое крайне сложно подделать. И доказательство значимости и знатности родства… бывало, что семьи распадались, и родичи впоследствии могли узнать друг друга только по неким вещам, которые передавались из поколения в поколение. Полагаю, данное кольцо для того и было создано. Возможно, не в единичном экземпляре. И ваш отец знает, для чего оно требуется. И не только он, если, конечно, вы не подозреваете в случившемся именно его.
Папашу? Нет. Чушь какая! Конечно, он – далеко не образец нормального родителя, но не настолько же, чтобы убивать собственных детей! Папаша точно замешан в этой истории, но каким боком?
– Возможно, владение этими вещами дает право на что-либо… к примеру, на имущество.
У папаши своего имущества хватает, чужое ему без надобности.
Слава? Это уж ближе… Он бредит известностью, но подойдет ему не любая. Папаше нужен светлый образ и… и что? Колечко ничего не значит в глазах пролетариата.
– Ваш отец честолюбив – безмерно. Довольно-таки заносчив. Эгоцентричен. И уверен в том, что цель оправдывает средства. Если вы поймете, в чем его цель, вы сумеете добраться до нее раньше. Это будет достойная месть. А ваше ребячество, Сергей, – для подростков…
Тадеуш Вильгельминович умел улыбаться.
И Серега вдруг понял, что Светка находила здесь, рядом с ним: покой.
В этом старом доме, в гостиной, на стенах которой висели черно-белые портреты Анны Анатольевны времен ее театральной молодости. В неторопливых чаепитиях. В беседах, казавшихся Сереге пустыми…
– Мне жаль вашу сестру, – сказал ему напоследок старик. – Она была светлой женщиной.
Бывший его ученик, ставший разочарованием для Тадеуша Вильгельминовича, жил на другом краю города, в районе, построенном недавно. Яркие дома. Черный асфальт. Автомобили, заполонившие стоянку. И крохотный неуютный дворик.
Железная дверь. И на вызов домофона никто не отвечает.
И сотовый Игоря Игоревича Танина был недоступен, что внушало некоторые опасения, от которых Серега старательно открещивался. В конце концов, человек мог просто уйти из дому…
…В дом Серега все же попал.
Поднялся на пятый этаж.
Нажал на кнопку звонка, не особо надеясь, что дверь откроют. Но оказалось, что эта дверь уже открыта. И опасения его почти переросли в уверенность. Серега протер ручку носовым платком и вошел.
Руки сунул в карманы, чтобы ненароком не оставить отпечатков.
Четыре комнаты.
Кухня. Просторная ванная комната. И ванна, способная вместить крупного мужчину. Он лежал, свернувшись клубочком, подтянув ноги к животу. Светло-серый костюм пестрел пятнами рвоты, уже подсохшей. Да и тело остыть успело.
Игорь Игоревич, определенно, был мертв, и уже довольно давно.
На столике перед зеркалом, словно насмехаясь над Серегой, лежали две серьги, кольцо и браслет. Розовый сердолик. Золото. И виноградная лоза в плетении.
Вику трясло.
Она пыталась унять дрожь в руках, уговаривала себя, что паника мешает ей думать и надо успокоиться, но это сделать было сложно.
Мама умерла.
Вика стучала-стучала в дверь, но ей не отвечали. И она решилась, открыла и… они спали, точнее, Вика сперва подумала, что мама и Гарик спят. А оказалось, что они умерли!
И она закричала.
На ее крик прибежала Елизавета и жестким тоном велела Вике заткнуться. Не замолчать, а именно заткнуться, а потом и вовсе вытолкала ее из комнаты. Вика сидела в коридоре, обняв себя руками, вздрагивая, когда кто-то подходил к ней слишком близко. Но на нее не обращали внимания, словно бы Вики и вовсе не существовало.
Появились врачи. И другие люди, незнакомые, которые вынесли из комнаты носилки. Вика хотела пойти следом за ними, но ей не позволили.
– Сиди здесь, – сказала Елизавета.
– Нет!
Вика не собиралась больше оставаться в этом доме. Она поедет с мамой, это правильно и… и надо же попрощаться. Проследить, чтобы все было… сделано…
Обзвонить знакомых.
Связаться с похоронной конторой. Договориться обо всем… выбрать платье. Мама ведь всегда серьезно относилась к выбору платья. У Гарика тоже, наверное, родственники есть…
…Похороны – это способ отвлечься от самой смерти. Слишком много всего приходится делать, чтобы оставалось время горевать.
Только Вику не выпустили из дома.
Ее просто остановили на выходе, взяли за руки, как-то невежливо, жестко, и рот ей закрыли, когда она попыталась закричать. Охранник, возможно, даже тот, который караулил Вику на автобусной остановке, затащил ее в дом, в комнату, лишенную окон и мебели – стул не в счет.
Он отобрал у нее сумочку и запер дверь.
Вика кричала. Пинала дверь, слишком толстую, чтобы ее можно было выломать. Она требовала выпустить ее немедленно. Угрожала полицией, понимая, насколько смешны ее угрозы. И кусала губы, чтобы не заплакать.
Потом, устав кричать, она села. Не на стул – на пол. Закрыла глаза.
Спать она не сможет – ни теперь, ни, наверное, и потом…
Маму убили.
Кто?! И за что?!
Мама ведь не входит в семью Антона Сергеевича. И, значит, не претендует на наследство. Логичнее было бы избавиться от Вики. Она же числится в невестах, а это уже хоть какая-то, но степень родства. Мама же… мама ни при чем.
Вика не знала, как долго она просидела взаперти – часов у нее не было; по ее ощущениям – вечность. Однако и вечность подошла к концу – дверь открыли, и Елизавета, которую в этот момент Вика совершенно искренне ненавидела, сказала:
– Антон Сергеевич желает с вами говорить.
Страшная женщина. Спокойная. Равнодушная, словно не произошло ничего, что нарушило бы привычный уклад этого дома. Она переоделась, сменив один строгий костюм на другой. Английская юбка до середины колена. Узкий пиджак с двумя пуговицами. Телесного цвета колготы и туфли на низком каблуке. Волосы гладко зачесаны. Очки с дымчатыми стеклами словно отсекают ее от мира.
…А если это – она?
Доверенное лицо. Почти член семьи, если не больше.
Собранна. Деловита. Расчетлива. Хорошие качества для отравителя. Но только – зачем?
– Пожалуйста, держите себя в руках, – попросила Елизавета и, видимо, сомневаясь в Викиной способности контролировать свое поведение, пригласила конвой. Двоих в черном.
Еще очки бы солнцезащитные напялили – для пущего сходства со спецагентами.
Уроды!
Викина злость требовала выхода. Однако разум ей подсказывал, что, если она устроит истерику, ее попросту запрут и будут держать взаперти до тех пор, пока она не успокоится.
Антон Сергеевич желает с ней говорить, а его желание – закон.
