Полина Дашкова - Питомник
– Может, наркотики?
– Вполне возможно. А что случилось с женщиной, вы ведь так и не сказали.
– Убили ее, – буркнул Иван, – восемнадцать ножевых ранений.
Официант тихо присвистнул и покачал головой.
– Да, здорово она его достала. Слушайте, а он ведь псих! Ну точно, у него наверняка диагноз есть.
– Почему вы так уверены, что это сделал именно он?
– Я ничего такого не говорил… – официант испугался и даже побледнел, – это ваше дело, искать, я рассказал, что помню.
Капитан не спеша вытащил конверт с фотографиями. Конечно, у Фердинанда глаза маленькие, близорукие, серо-зеленые, и нос с горбинкой, и ростом он не больше ста шестидесяти пяти, однако мало ли? Разложив аккуратным веером снимки, он напряженно уставился на официанта, как будто сейчас решалась его собственная судьба.
– Посмотрите, пожалуйста, очень внимательно, – начал Иван, однако официант уже отрицательно мотал головой.
– Нет. Его здесь нет. Ни одного из этих людей я никогда нигде не встречал.
«Это еще ничего не значит, – повторял про себя Иван, вышагивая маршевым шагом по тихому зеленому переулку, – если рассуждать здраво, то совсем не обязательно перед убийством беседовать в кафе, даже так резко. Разумеется, это был не он. Похоже, что в кафе Лиля встречалась с отцом девочки. Было бы неплохо найти его. Судя по отрывкам разговора, которые запомнил официант, судьба ребенка этому человеку небезразлична… Ну да, его надо найти. Есть определенная связь между запиской, которую Лиля обнаружила в кармане старой кофты, и этой встречей. Стоп! Значит, Лунц не врал? Она нашла записку и была в шоке. Конечно, от такой информации может случиться шок: вдруг через десять лет узнать, что сестра не покончила с собой. Ей помогли. Просто удивительно… Ольга Коломеец как в воду глядела. Ведь правда, выпала из окошка. Стало быть, помогли? Некая женщина, имени которой она не назвала. В записке речь шла о деньгах. И неизвестный в кафе, десять лет спустя, предлагал деньги. От обеих сестер кто-то хотел откупиться?»
Иван резко остановился. Голова шла кругом. Сама собой выстроилась совершенно новая и неожиданная версия, которая показалась ему куда правдоподобней и крепче всех умозаключений о виновности истерика Фердинанда.
Заметив ларек в конце переулка, капитан направился к нему, купил себе банку спрайта, вскрыл неудачно, облил джинсы, наконец, взволнованный и злой, уселся на лавочку, отхлебнул теплую приторную воду и закурил. Злился он прежде всего на себя.
* * *Маленький человечек замешкался на пороге кабинета, прикрывая за собой дверь медленно, осторожно, как будто до смерти боялся малейшего стука. Но дверь все-таки хлопнула, человечек вздрогнул и жалобно извинился.
– Добрый день, Фердинанд Леопольдович, проходите, присаживайтесь, – ободряюще улыбнулся Бородин.
Вглядываясь в худое горбоносое лицо, украшенное прозрачной, какой-то неуместной бородкой, Илья Никитич попробовал мысленно перенести этого закомплексованного пожилого отрока на место преступления и вложить ему в руку нож с ромбовидным лезвием. Картина получилась совершенно неубедительная.
– Простите, – пробормотал посетитель, неловко присаживаясь на краешек стула, – вы не могли бы не употреблять моего паспортного имени-отчества в разговоре? Если вам не сложно, обращайтесь ко мне просто Федор.
– Хорошо, Федор, – кивнул Бородин, – пожалуйста, попытайтесь припомнить, как вы провели вечер и ночь с шестого на седьмое июня этого года.
– Ночь, когда убили Лику? – понимающе улыбнулся Фердинанд. – Ну конечно, ваш бравый капитан с удовольствием вписал в меня в число подозреваемых. Кстати, их много у вас? Или я пока в одиночестве?
– Немного, но есть, – уклончиво ответил Бородин, – а удовольствия, честно говоря, никакого. Так что вы делали, где были в ночь с шестого на седьмое?
– С которого часа начинать? – он поерзал на стуле и достал из кармана сигареты. – Вы позволите?
– Да, пожалуйста. Я вас слушаю. Начинайте часов с шести.
Фердинанд прикурил, поискал взглядом пепельницу, нашел и как будто немного успокоился.
– Около шести ко мне заглянул сосед Владимир Гнобенко и стал клянчить взаймы двадцать рублей. Я не дал, поскольку Гнобенко сильно пьет и его жена просила не давать ему денег. Но беда в том, что у меня всегда есть некоторый запас спиртного, и он знает об этом. Мебели в комнате не осталось, все на виду, и Гнобенко сразу увидел бутылку водки. Там было больше половины.
– Сами пьете?
– Иногда, совсем немного. Ваш капитан, вероятно, подумал, будто я алкоголик. Когда он пришел, я предложил ему водки, он, конечно, отказался, и я выпил один. Но это совершенно для меня нетипично. Впрочем, меня вовсе не интересует мнение вашего капитана. Так вот, вечером шестого числа я пытался избавиться от соседа Владимира Гнобенко. Он в тот вечер был особенно навязчив. Одной водкой, которую я готов был ему отдать, он обойтись не желал. Ему требовалось общение, а это невыносимо. Единственное, что я мог сделать, – уйти. Однако он порывался идти со мной. Видите ли, я единственный человек в нашей квартире, кто не орет на него, слушает иногда пьяные откровения, вот он и прилепился. Но мою будущую жену Ларису он боится. Она крупная женщина с громким голосом и терпеть не может пьющих людей. Я сообщил Гнобенко, что отправляюсь ночевать к Ларисе. Мне пришлось несколько раз повторить это, потому что он уже ничего не соображал и рвался меня провожать. Около семи я наконец выбрался на улицу. Шел дождь, я был простужен и, хотя знал, что Ларисы нет в Москве, отправился к ней. Собственно, больше некуда. Остаток вечера, ночь и следующее утро провел в ее квартире. Что еще вас интересует? – Лицо его вдруг приобрело совершенно новое, надменное выражение.
– Кто-нибудь может подтвердить это?
– Я не убивал Лику, – произнес Фердинанд и оскалил неприятные испорченные зубы, – никакого алиби у меня нет. Но я совершенно не обязан перед вами оправдываться. Оправдывается виноватый. Нетрудно догадаться, что вашему капитану пришла в голову эта чушь в крематории. Сначала он подслушивал мое последнее бормотание, обращенное к Лике, потом явились братки со своей Дездемоной в гробу, и я сорвался.
– Простите, с кем в гробу? – вскинул брови Бородин.
– Ну с этим, – Фердинанд поморщился, – с бандитом, которого зарезала любовница из ревности. Вот у капитана и сработала ассоциация. Он ведь у вас психолог, а я имел глупость ляпнуть о своей неразделенной многолетней любви. Яркий пример милицейской логики. Если пьяная девушка могла броситься с ножом на любовника, почему пьющий мужчина не может проделать то же самое? Правда, в моем случае речь идет не об одном ударе, а о восемнадцати, насколько мне известно. Я несимпатичен вашему капитану, и он с удовольствием приписал мне этот ужас. Скажите, вы нашли записку? – он задал вопрос, не изменив интонации, без всякого перехода, и Бородин не сразу сообразил, о чем речь.
– Да, нашли, – ответил он, кашлянув, – почему вас это интересует?
– Можно подумать, вы не понимаете, почему, – Фердинанд неприятно сощурил маленькие светлые глазки, – вы, кажется, поумней капитана Косицкого.
– Послушайте, оставьте капитана в покое, – Бородин почувствовал, как тихо, вкрадчиво поднимается в душе совершенно необъяснимое и неодолимое раздражение. – Нет, я не понимаю, почему вас так интересует записка, – произнес он медленно и заставил себя улыбнуться.
– Потому, что я никогда не видел Лику в таком состоянии, – сердито пробормотал Фердинанд. – Никогда в жизни. А ведь мы знакомы практически с рождения. Меня всегда интересовало все, что касалось Лики. Абсолютно все. Мне было восемь лет, когда она заболела ветрянкой, и я отыскал в библиотеке медицинский справочник, прочитал все об этой болезни. В двенадцать, когда она научилась шить и вязать, я знал, в каких магазинах продаются хорошие ткани и пряжа, где можно достать модные журналы с выкройками, прибалтийские и польские. Наши в то время никуда не годились. На четырнадцатилетие она связала мне шарф, синий, с серыми полосками. Когда мне совсем плохо, я обматываю его вокруг шеи и в нем живу. И вы спрашиваете, чем меня заинтересовала записка, из-за которой Лику убили? Вопрос, мягко говоря, неуместный. Пожалуйста, покажите ее мне или хотя бы перескажите своими словами.
– Почему вы думаете, что ее убили именно из-за этой записки? – быстро спросил Бородин, не глядя на собеседника. – Вы даже не знаете ее содержания, а говорите с такой уверенностью.
– Я слишком хорошо знаю Лику. Знал… – он поежился, словно его знобило. – Черт, совершенно не могу говорить о ней в прошедшем времени. Лика была человеком действия. Она, в отличие от сестры, не умела просто переживать. Ей необходимо было срочно действовать. Информация, вызвавшая у нее столь мощный шок, вероятно, заставила ее предпринять нечто весьма серьезное, а возможно и опасное. – Для кого?
