Татьяна Устинова - Сто лет пути
Он не последовал, и все закончилось.
Была еще барышня из банка, куда Дмитрий Иванович наведывался за зарплатой. Больше всего на свете она любила в выходные поехать «на шопинг», то есть в торговый центр на МКАДе, и там шататься в толпе себе подобных между магазинами с барахлом, покупать соли для ванны и еще «что-нибудь хорошенькое», а потом пить капучино посреди огромного неуютного пространства, переполненного людьми с тележками и без тележек, и непременно рядом с катком. Оттуда грохотала музыка и несло ледяным сквозным ветром. Каждое утро она надевала костюм — «белый верх, темный низ» — страшно боялась опоздать, в банке опоздания строго карались, неслась на работу, там до вечера зевала до слез, сидя за стеклянной перегородкой, от скуки присылала за день по сорок эсэмэсок. Вечером неслась домой, страшно боялась опоздать, любимый сериал начинался ровно в семь. Просмотр сериала продолжался до девяти, потом, позевывая, она садилась за компьютер и оповещала «друзей» в социальных сетях, как провела день и что именно ей сегодня понравилось в сериале, а что разочаровало. Однажды совместно с «друзьями» ей удалось спасти котенка. Какие-то негодяи выкинули на улицу несчастное животное, и «всем миром», «бросив клич», добрые люди пристроили его в «хорошие руки». Разговоры о спасении продолжались несколько недель, не только в Сети, но и на кухне, и Дмитрий Иванович совершенно изнемог. Она все время мечтала об отпуске — уж очень ей надоедало сидение за стеклянной перегородкой и зевание до слез, — и непременно «в шикарном месте». Несколько месяцев шли приготовления, во время «шопинга» покупались алые сарафаны и золотые босоножки, а следующие за отпуском месяцы посвящались обсуждению отпуска в Сети, выкладыванию фотографий и подсчету «лайков».
Пожалуй, Шаховскому пришлось бы на ней жениться, потому что вариантов не было никаких, а замуж ей давно пора, и колечки в ювелирном рассматривались очень придирчиво — с непременным выкладыванием фотографий и последующим сбором «лайков» — но Бог спас, как выражалась его мать. В караоке-клубе она повстречала «богатого», моментально собрала вещи, переехала в снятую им квартиру и занялась увлекательным и отнимающим много сил процессом его развода с женой.
…Истории эти не имели ничего общего с прогулками по Мясницкой и разговорами о родителях и елках! Он то и дело вспоминал, как увидел Варю в первый раз, на месте преступления, в ампирной зале, где на полу лежал труп, и как она подняла глаза и улыбнулась ему своей необыкновенной улыбкой!
…Нужно позвонить. Прямо сейчас.
Шаховской вытащил телефон, некоторое время путался в многочисленных функциях и приложениях — телефон предлагал ему включить компас, узнать курс акций и наговорить что-нибудь на диктофон, — а потом Дмитрию Ивановичу все же удалось набрать номер.
— Привет, — сказала Варвара.
Ему показалось, что с тех пор, как они расстались, прошло двадцать лет, а не полдня.
— Пойдемте со мной к сумасшедшей старухе. А?
Она засмеялась.
— Куда мы с вами пойдем?!
— Старуха, — повторил он, сам не зная, что говорит, — приходила к Ломейко, требовала вернуть бриллианты. Говорила, что они спрятаны в особняке, а она единственная наследница. Полковник сказал, что ее нужно послушать, хоть она и сумасшедшая.
— А я-то вам зачем?
— Как зачем? — перепугался Дмитрий Иванович. — Вы же профессионал, а я… нет.
Тут она почему-то совершенно изменилась, он это понял, как будто видел ее своими глазами.
— Нет, Дима, — сказала она холодно. — Я профессионал совершенно в других вопросах. Если вам нужен кто-то из следствия, попросите Игоря, он вам выдаст сопровождение.
— Сопровождение?
— До свидания, Дима, — попрощалась Варвара величественно.
Телефон пиликнул и предложил Шаховскому «установить видеовызов». Дмитрий Иванович размахнулся и швырнул его в кресло. Мобильный подпрыгнул и с пластмассовым всхлипом шлепнулся на пол. Он подобрал аппарат и позвонил полковнику Никоненко.
1906 год.
В кабинете было холодно и пустовато, неуютно. Потрет государя в полный рост, несколько высоких книжных шкафов — однотонные, тисненные золотом переплеты, — длинный стол под зеленым сукном, и больше ничего. Столыпин сидел на противоположном конце стола, энергично писал, когда Шаховской зашел, тут же бросил писать и поднялся.
— Дмитрий Иванович, рад приветствовать. Вас потайным ходом провели?
— Да, — улыбаясь, сказал Шаховской, — как в романе.
— Приходится на всякие ухищрения пускаться. Подчас в моем кабинете бывают люди, которым бывать здесь не положено ни под каким видом-с! И знать об этом никто не должен.
— А я, признаться, странно себя почувствовал, когда ваш адъютант указал мне путь. Никогда никуда не входил через книжные шкафы!
Столыпин улыбнулся, но видно было, что он озабочен, даже бледен немного, борода казалась совсем черной.
— Сейчас я представлю вам нашего особого агента, специально прибывшего, чтоб повидаться с вами. Он давно работает в самой глубине социал-демократической партии, он и наживку вашу забрасывал. Уверяет, что господа революционеры клюнули. Теперь бы на крючок их подцепить с Божьей помощью.
Шаховскому не хотелось ни встречаться, ни разговаривать с человеком, который… предает, пусть даже из самых высоких, патриотических соображений. Он знал, что встречаться придется, готовился к разговору, уверял себя, что без помощи этого человека никак не обойтись, да и в лицо его знать должно — вдруг, паче чаяния, на самом деле придется стрелять!
— Этот человек многим рискует, — хмуро сказал Петр Аркадьевич, словно отвечая на его мысли. — В случае благополучного завершения операции нам предстоит долго и тщательно его прятать. И поручиться за его жизнь никто не сможет. Террористы — господа мстительные и злопамятные. Если его найдут, уничтожат без разговоров. На войне, как на войне, — прибавил он по-французски.
— Война с собственным народом? — не удержался Дмитрий Иванович. — Не слишком ли далеко мы зайдем на этом пути?
— Прикажете уговаривать, князь? Объяснять террористам и убийцам, что есть цивилизованные методы борьбы, как в Европе?
— Да в том-то и беда, что цивилизованные методы появились недавно!.. Думу следовало гораздо раньше создавать. Прогрессивная часть общества много лет жила надеждой на парламент и конституцию.
— А та часть общества, которая людей взрывает, стреляет, банки именем революции грабит, это какая, позвольте спросить? Которая выборы в Думу бойкотировала, чтобы продолжать убивать и грабить? Куда эту часть прикажете отнести?
— Тут мы с вами на разных позициях стоим, Петр Аркадьевич.
— У меня одна позиция, Дмитрий Иванович. Революционерам нужны великие потрясения, а нам великая Россия. Смею надеться, что и вам тоже.
— Величие не казнями достигается, — тихо сказал Дмитрий Иванович, — а многолетней работой. Облегчением участи народной и выходом из многовековой тьмы. Ограничением власти, дарованием свобод, прежде всего гражданских.
Столыпин вспылил:
— Попробуйте уговорить господ террористов, чтоб они тихо сидели и ждали результатов вашей многолетней работы! На силу надобно отвечать силой, а не уговорами! Беззаконие карать жестоко.
— Да вы ведь и караете, а толку мало. Террор не останавливается.
— Дайте срок, остановим.
Помолчали. Министр вдруг усмехнулся.
— Вот ведь какая штука: мы с вами совсем по-разному на жизнь смотрим, а дело одно делаем. Все пытаемся Родину спасти. Идемте, Дмитрий Иванович.
Министр внутренних дел решительно прошагал к двери в дальнем углу кабинета, распахнул ее и пропустил вперед Шаховского. За столом в крохотном помещении сидел молодой человек в синем мундире, который вскочил при их появлении. Князь помедлил. Министр, не взглянув, прошел дальше, вот и еще одна дверь, и опять стол и синий мундир. Затем тесный коридор, плохо освещенный, несколько ступенек вниз.
— Мы сейчас переходим улицу, — заметил министр, оглянувшись через плечо. — Из этого коридора можно попасть в любое помещение нашего ведомства, а можно и в соседнее здание. Когда дело особо секретное, я пользуюсь переходом, чтоб даже ближайшие сотрудники не видели, с кем я встречаюсь.
Шаховской чувствовал себя отчасти графом Монте-Кристо, отчасти персонажем драмы «Разбойники». И неловко было отчего-то, стыдно даже!
Несколько ступенек вверх, опять коридор и крохотная приемная, в которой никого не было, министр распахнул дверь.
В комнате, обставленной канцелярской мебелью, под картиной, на которой утлое суденышко боролось с грозными волнами на фоне багряного заката, сидел человек в партикулярном платье, полностью занавесившись газетой «Речь».
Человек за газетой секунду помедлил, а потом смял ее и поднялся навстречу вошедшим. Шаховской замер.
