Голос крови - Олег Юрьевич Рой
Он, конечно, не понимает. И до сих пор пытается вернуть ее на путь истинный. Терпимость и чертово понимание демонстрирует: у женщин – эмоции, мужчине надо смотреть на это с добродушной снисходительностью. Ведь она же – его «половинка», так? Его собственная «половинка». Ключевое слово – не «половинка», а – «собственная». И, обнаружив, что взбрыкнувшая непонятно с чего жена все еще не стремится пасть в раскрытые супружеские объятья, чувствует себя оскорбленным: ведь он проявляет чудеса терпимости, а она?
На электричке едет, горько усмехалась Арина. Сперва ей было Виталика немного жаль – он ведь и правда не виноват. Виноватой она чувствовала себя. Пыталась что-то объяснить. Раз, другой, десятый. Потом прошло. Отпустило. И периодические его попытки возродить – что? никогда не существовавшую гармонию? – ее не раздражали. Даже добродушная снисходительность – женщина капризничает, мужчина улыбается – не цепляла. Ну… почти. Настроение от мужниных «явлений» портилось. Если б жил рядом и каждый день приходил мозги вправлять – может, и начала бы обижаться, и самоедствовала бы вовсю, пока до смерти сама себя бы не загрызла. Но из Питера, хвала всем богам, не наездишься. Так, родителей навестить по дороге на очередной курорт. Ну и глянуть – как там женушка капризная, не опомнилась?
В последний свой «визит» он, разозлившись, наговорил… всякого. Где «ты ж без меня жить не можешь, сколько можно притворяться» было самым безобидным. Что-то про «любовников» и «подбираешь все подряд из принципа». Все эти «кому ты, кроме меня, нужна» были бы смешны, если бы не исходящая – не из слов, из тона, позы, жестов – неколебимая уверенность. Виталик действительно так считал. И снисходительная его улыбка была абсолютно искренней. Кому ты кроме меня – кроме него то есть – нужна?
Только ведь и ему – не нужна, вот в чем штука. А она думала, да что там – аксиомой считала, что – нужна. Как воздух, как собственная рука или нога – когда они есть, и не задумываешься. И не помнишь, что они есть. Дышишь – и все. Хотя нет. Она-то не просто «дышала», она каждую секунду чувствовала этот «фундамент», этот «воздух», эту «половинку».
Господи, восемь лет! Восемь лет она жила, благодаря судьбу за неправдоподобно щедрый аванс.
Что ж, за эти восемь лет можно, пожалуй, Виталику и спасибо сказать. Иллюзии – да. Самообман – да. Но она ведь была счастлива? Ампутированная нога болит ничуть не слабее реально существующей. Ну так и чем фантомное, надуманное самой себе счастье хуже «настоящего»? Да ничем. И боль, и радость – все в голове, нигде больше.
Однако ж вот прямо сейчас появление на горизонте бывшего мужа было совсем некстати. Нельзя ей сейчас отвлекаться на испорченное настроение.
Ева, понаблюдав за тенями на Аринином лице, пояснила:
– Муж который отец. Семин.
– А! – облегченно выдохнула Арина. – А то я аж испугалась. Хотя и это немногим лучше. Скандалить пришел? Пропесочить, чтоб быстрее работали?
Впрочем, она тут же подумала, что нет худа без добра. Откуда листовки на столбах и заборах появились? Наверняка муж-отец и расклеил. И не то чтобы это было так уж скверно – хотя ППШ хотел ее видеть скорее всего именно поэтому – но надо было сперва и с нами посоветоваться. Или хоть сообщить.
Так что это еще большой вопрос, кто кого пропесочивать должен.
Ева покачала головой:
– Да нет вроде. Скандалить не порывался, но тебя видеть хотел срочно. Мальчишку какого-то приволок. Может, свидетель нашелся?
Под дверью кабинета и впрямь сидел Георгий Семин, крепко державший за локоть мальчишку лет десяти в камуфляжных штанах чуть ниже колена и темно-синей футболке, с разбросанными там и сям цветными «отпечатками» растопыренных ладоней.
– Вот, – кивнул Семин на своего пленника.
– Что – вот?
– Требование о выкупе, – он вручил Арине прозрачную папку-файл, внутри которой лежал конверт.
– А че я? – заканючил мальчишка, даже не пробуя вырваться – видимо, уже пытался. – Меня попросили, я и отнес, че такого-то?
– Давайте рассказывайте подробно, – скомандовала Арина, втолкнув сладкую парочку в кабинет, и тут же передумала. – Так. Минутку подождите, – она схватилась за телефон. – Лерыч, у меня тут конверт вроде бы от похитителей и с ним два фигуранта, которые этот конверт трогали. Сам заберешь или прислать с кем-нибудь?
– Если этот кто-нибудь им пальцы откатает, то лучше пришли. Быстрее будет. У тебя наборы-то есть?
– Как не быть, – хмыкнула Арина. – Откатаем в лучшем виде. Ты дождешься?
– Куда я денусь. У нас рабочий день ненормированный. Да и солнце еще высоко.
– Вы… хотите у меня отпечатки пальцев снимать? – заволновался вдруг Семин. – Я только за самый краешек брал, видите, сразу в пакет положил.
– Ну, на краешке-то какие-то следы да остались же, – вздохнула Арина. – Лето, жарко, не ногтями же вы его брали. А вас эта процедура почему-то пугает?
– Н-нет, но… как-то… Извините, делайте, конечно, что нужно. Извините.
Сегодня Семин совсем не похож был на того агрессивного типа, каким он Арине запомнился. Правы те, кто говорят: если беда расколошматила весь твой мир в осколки – делай что-нибудь. Неважно – что. Полы вымой. Белье постирай – вручную, не машинкой. Поминки, похоже, теми же мудрецами придуманы: загрузить задыхающихся от горя людей простыми бытовыми хлопотами: на толпу «провожающих» поди наготовь, а после – уборка. А этот мужик целый день по городу метался, листовки расклеивая – и отчаяние начало перегорать, и, чем черт не шутит, внутри надежда зашевелилась: он ведь делал что-то! И делал не ради восстановления душевного спокойствия (хотя физическая нагрузка жжет адреналин лучше любых транквилизаторов), а для спасения сына! Полезное что-то делал! Не удивительно, что сейчас Семин выглядит куда более вменяемым. И тревога его по поводу отпечатков – тревога вполне обыденная: как это? зачем? я же не бандит какой-то? Сильный мужик. Справится.
Мальчишку же перспектива «снимать пальцы» привела в восторг:
– Ух ты!
