Детективное лето - Елена Ивановна Логунова
— Подождите еще немножко, — попытался отделаться от нее Мехреньгин.
— Что значит — немножко? Я и так уже полдня потеряла! — И Татьяна Дмитриевна пошла следом за Мехреньгиным, теребя его за рукав.
— Все в конференц-зал! — торопил зам по кадрам Фарфоров.
Мехреньгин добрался до конференц-зала в последних рядах. За ним плелась возмущенная Белкина.
В зале уже собралась половина личного состава, свободная от дежурств, на сцене стоял непривычно тихий полковник Лось, его заместитель майор Копченов заканчивал поздравительную речь.
— …И мы продолжим бороться с преступностью под вашим заботливым руководством, неуклонно повышая раскрываемость! — произнес он торжественно. — А сейчас позвольте вручить вам подарок от личного состава отделения…
На сцену вскарабкался Жека. Физиономия его была красной от волнения и от физического напряжения — он нес на вытянутых руках глобус из галереи «Грифон».
Мехреньгин услышал рядом сдавленный вздох. Обернувшись, он увидел Белкину. Лицо ее было непривычно бледным, взгляд прикован к глобусу. Капитан мысленно сделал стойку, как охотничья собака при виде свежего следа.
Взобравшись на сцену, Жека споткнулся и уронил подарок. Ударившись об пол, глобус развалился на две части — земной шар с изображениями стран, морей и континентов покатился по сцене, бронзовая подставка отлетела к ногам юбиляра.
Зал ахнул. Жека, еще сильнее покраснев, наклонился, подхватил подставку…
И тут ахнул уже Мехреньгин.
В руках Жеки была подставка, к которой крепилась бронзовая дуга, в которой прежде удобно размещался сам глобус. И форма этой дуги была Мехреньгину очень хорошо знакома…
Капитан бросился к сцене, вытаскивая из кармана сложенный лист бумаги.
— Стой! — крикнул он Жеке. — Отпечатки не сотри!
— Какие отпечатки? — удивленно переспросил напарник. — Ты вообще о чем?
— Это — орудие убийства! — воскликнул Мехреньгин, карабкаясь на сцену. — Этим предметом был убит скульптор Михайловский!
Он поднял листок, на котором эксперт Ленский нарисовал предполагаемое орудие убийства, и приложил его к бронзовой дуге. Изображение совпало.
— Один в один! — возвестил Мехреньгин. — Я сначала думал, что это — подкова, даже к Медному всаднику примерил, а это — не подкова, это — вот что! Это подставка от глобуса! И на ней наверняка сохранились отпечатки убийцы!
Зал замер.
В этой тишине удивительно громко прозвучал голос Татьяны Белкиной:
— Ничего там не сохранилось! Я ее протерла!
— Вот как? И внутреннюю сторону протерли? — Мехреньгин пристально смотрел на хозяйку галереи. Губы Татьяны Дмитриевны тряслись, лицо еще сильнее побелело. В зале вокруг нее образовалось пустое пространство, все отшатнулись от нее, как от зачумленной.
— Это ничего не доказывает! — вскрикнула она звенящим голосом. — Мои отпечатки там повсюду, это же моя галерея…
— И вовсе она не ваша! — громко проговорил Мехреньгин в установившейся тишине. — Вы владели ей на пару с мужем! Поэтому, когда он объявил вам, что собирается ее продать…
— Он пришел поздно вечером и сказал, что ему нужно со мной поговорить. Он сказал, что ему осточертело то, чем он занимается, что ему предложили работу в Словакии, огромный барельеф на здании детского художественного центра. Он сказал, что хочет жениться на этой маленькой дряни и увезти ее с собой! А для этого ему нужны деньги, и он должен продать галерею! Мою галерею! Я так растерялась. Я была в состоянии аффекта!
— И опять неправда! Я навел справки. Михайловский купил это помещение еще до того, как вы поженились, сам перевел его в нежилой фонд, так что фактически галерея принадлежала ему. Но в учредительных документах есть пункт, по которому в случае смерти одного из супругов галерея переходит к другому. Так что вы надеялись получить галерею после смерти мужа. Вы заранее спланировали убийство…
— Но он… они… уже нашли покупателя… — лепетала Белкина. — В этом помещении… в моей галерее… собирались открыть обувной магазин! Вы представляете? Обувной магазин! Да! — вдруг выкрикнула она и вскочила с места, сжав кулаки. Бледность прошла, теперь лицо ее полыхало, и голос стал низким и грубым. — Да! — повторила она. — Никто не смеет отбирать у меня мое детище. Я создала эту галерею, я вложила в нее душу! И когда я узнала, что Герман посмел… за моей спиной… да, я ударила его чем придется и не жалею ни о чем!
— А потом…
— А потом я решила представить все как ограбление, вытащила его из галереи и отволокла подальше.
— Эта может… — опасливо пробормотал Сырников.
— Гражданка Белкина! — произнес Мехреньгин в звенящей тишине зала. — Вы арестованы за убийство гражданина Михайловского.
Жека уже стоял наготове с наручниками.
— Умеешь ты, Мехреньгин, праздник испортить! — проговорил полковник.
Валерия Вербинина
Казус инженера Гусева
1
Инженер Гусев вернулся домой из командировки. Это могло бы стать началом какого-нибудь анекдота, но в действительности сделалось первым звеном в цепи совершенно невероятных происшествий.
Имя инженер носил самое обыкновенное — Сергей Михайлович, но супруга, крутобокая Татьяна Андреевна, в кругу семьи упорно звала его Сержем. Возможно, ей не давала покоя мысль, что, если бы не подвернувшийся на ее жизненном пути Сергей Михайлович, она бы могла выйти за какого-нибудь Нила Галактионовича, а то и Людвига Иеронимовича. Однако, кроме Гусева, других претендентов на руку, сердце и прочие достоинства Татьяны Андреевны не нашлось, даром что она происходила из старинной, хоть и порядком обедневшей дворянской семьи.
Впрочем, после приснопамятного 1917 года, который разродился двумя революциями сразу, с предками Татьяны Андреевны стали твориться удивительные вещи. Прежде они — по крайней мере, в рассказах потомков — лихо куролесили, были на дружеской ноге с генералами, министрами и даже некоторыми великими князьями, а на кого-то из них даже написал эпиграмму наше все Александр Сергеевич Пушкин. Правда, в самой эпиграмме лицо, которому она была обязана своим появлением на свет, напрямую названо не было, и еще в конце мирного и благополучного девятнадцатого века на честь оказаться объектом пушкинской сатиры претендовали аж 126 человек. Конечно, сама Татьяна Андреевна, когда при ней заходила речь об этом предмете, твердо давала понять, что только ее предок и заслуживал эпиграммы, а все остальные — жалкие самозванцы, жаждущие примазаться к славе великого поэта. Но тут настал февраль 1917-го, и времена, прямо скажем, наступили самые непоэтические. На всякий случай Татьяна Андреевна сняла со стены портрет строгого прадедушки с орденской лентой и розовощекой прапрабабушки в пудреном парике, про которую говорили, что у нее была связь то ли с государем, то ли с его камердинером. Увы, полумеры не помогли, потому что вскоре грянул Октябрь.
После него с предками Татьяны Андреевны стали происходить и вовсе пугающие метаморфозы.
