Джорджо Щербаненко - Предатели по призванию
– Конечно, требуется время, – продолжал ангел, – архив Вашингтона – это целая гора дел, и каждая бумажка должна быть изучена Бог знает в скольких учреждениях. Отец погиб в сорок пятом году, а все его документы были присланы в Финикс только в этом году. Мой друг по службе Чарлз, – нечаянно вырвалось у нее, и она тут же спохватилась: – Вы не должны называть его по имени, он ко мне не имеет никакого отношения.
Все трое кивнули (даже Маскаранти), как бы обещая, что никогда, ну ни за что на свете не будет упомянуто имя синьора, о котором она так заботится; разумеется, это была фальшь чистой воды, ведь полицейским и журналистам надо знать подробности, особенно имена, и журналисты потом раззвонят о них по всему свету.
– И вот, когда досье пришло, Чарлз мне сказал: «Из Вашингтона прибыли документы на твоего отца, я их еще не посмотрел, но потом все тебе расскажу». Я была так счастлива, ведь диплом о смерти папы говорил так мало, только что папа пожертвовал своей жизнью на благо и счастье человечества – знаете, как пишут в таких случаях – в бою на Готической линии шестого января тысяча девятьсот сорок пятого года. Я была счастлива, потому что знала: в этом досье будет все, даже смертный жетон, и мне только было жаль, что мама умерла и лишилась радости узнать все, что случилось с папой во время войны. – Она опустила голову, и две длинные пряди волос упали на лицо, потом резко вскинула ее, видимо, пытаясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями об умершей матери, и даже слегка улыбнулась. – Я ждала почти две недели, а потом, однажды вечером, не выдержала и спросила Чарлза: «Чарлз, ты еще не посмотрел папино досье?» – а он ответил: «Ой, извини, я был очень занят и еще не успел его пролистать». Я немного удивилась: мне казалось, он должен понимать, как дорого мне все связанное с папой, но ответила ему, что это не важно и я подожду. Четыре месяца спустя, после того как я его просто замучила вопросами, я заявила, что если он не покажет мне документы, то я с ним расстанусь и сделаю официальный запрос в дирекцию военно-исторического архива, чтобы мне их дали, в конце концов, я дочь, и мне не могут отказать. И тогда он привел меня в свой отдел, и мы просидели там всю ночь, и я прочитала все эти документы, даже два раза теряла сознание, потому что там были фотографии, а потом приходила в себя и снова читала – все, до последней страницы, так я поняла, почему бедный Чарлз не хотел показывать мне эти документы. – Сюзанна опустила голову, и снова лицо ее закрыли две светло-каштановые пряди, но на этот раз она не сумела совладать с собой – зарыдала, а выплакавшись, произнесла уже по-английски: – Теперь я счастлива, что мама не дожила и ничего этого не знает.
6
Папка была слишком пухлая для досье простого капитана пехотных войск. На обложке было написано: Энтони Паани (Паганика), кпт. пех. (р. 1908, ум. 1945), и в ней содержалось все о военной жизни Энтони Паани. Это досье насчитывало бы десяток страниц, не более, если б речь шла об одном из американских офицеров, прибывших на европейский фронт. Но Энтони Паани был не просто офицером – он в совершенстве знал итальянский язык.
На фронте наступило затишье, и полковник счел нецелесообразным занимать такого офицера на караульной службе; он решил снарядить его за линию фронта, в Болонью, где уже был сосредоточен небольшой разведывательный центр; капитан Энтони Паани отправился в Болонью практически пешком в сопровождении двоих партизан, которые в один прекрасный день, решив разжиться сигаретами у приятеля – продавца в цветочной лавке, попались в лапы фашистам, а он остался один, в центре Болоньи, с передатчиком и двумя огромными пистолетами, какие бывают лишь у ковбоев штата Аризона.
И тем не менее ему повезло; он понятия не имел о том, что должен делать разведчик, но, как явствовало из его досье, отличался «выдержанным характером, объективностью в оценке событий и способностью к решительным действиям, а также острым умом и наблюдательностью, то есть качествами, незаменимыми для выполнения особых заданий командования»; итак, с «незаменимой выдержкой, решительностью и проницательностью» он остановил на улице женщину лет тридцати, которая показалась ему подходящим объектом, и обратился к ней:
– Я американский офицер, при мне радиопередатчик и два пистолета. Спрячьте меня, и этим вы не только окажете услугу своей родине, но и получите определенное вознаграждение. – Он не сказал ей, что при нем, кроме пистолетов и передатчика, было три миллиона лир, потому что считал неудобным говорить с дамой о деньгах.
Женщина взглянула на него, и Энтони Паани понял, что спасен.
– Пойдемте со мной, – сказала она и привела его к себе (буквально в двух шагах она снимала две комнаты), накормила, уложила в постель, а сама села вязать и рассказала о себе.
Адель Террини, незамужняя, приехала в Болонью ненадолго, навестила подругу, у которой немцы расстреляли мужа, а потом поедет в Милан, где скрывается ее двоюродный брат, которому грозит отправка в Германию.
Это была ложь, о чем во всех подробностях свидетельствовали другие документы из досье Энтони Паани, а правда состояла в том, что основным, но не единственным видом деятельности Адели Террини и того, кого она представила как своего двоюродного брата, то есть Туридду Сомпани, была торговля «нелегалами». Кто были эти «нелегалы» – фашисты ли, приговоренные партизанами к смерти, партизаны, разыскиваемые фашистами, или американские десантники, – для Адели и Туридду значения не имело. Она принимала у себя подпольщика-партизана; кормила его, одевала, спала с ним, давала денег, указывала, куда бежать, тот бежал и – какое совпадение! – в определенном месте натыкался на патруль; фашисты его обыскивали, находили при нем оружие, потом пытали и расстреливали. Или, к примеру, молодой солдат, до 8 сентября служивший в армии и дезертировавший, чтоб не ехать в Германию, – этого она тоже прятала, готовила ему ванну, спала с ним (как правило, это были красивые парни), а после – опять совпадение! – приходил немецкий патруль, сержант и двое солдат, и забирал его.
Адель Террини, действовавшая под руководством демиурга Туридду Сомпани, пользовалась особым доверием вермахта, гестапо, республиканской фашистской партии, групп Сопротивления, получавших от нее бесценную информацию («Уходите, здесь скоро будут немцы!»), и все знали, что в случае опасности всегда можно обратиться к ней или к ее «двоюродному брату». Еще и сегодня наверняка жив еще какой-нибудь партизан или еврей, вспоминающий о ней с благодарностью, и глаза его увлажняются при воспоминании о том, как она приютила его, обогрела своим мягким телом, заштопала ему носки и дала денег на дорогу: а если этот партизан был схвачен потом властями республики Сало, а еврей попал в гестапо и только чудом сумел спастись – то при чем же тут она, Адель?
В основном успех этого «торгового» предприятия обеспечивал «мозговой центр», то есть адвокат Сомпани, который все устраивал так, чтобы между фактом знакомства «нелегала» с Аделью Террини и тем, что рано или поздно этот «нелегал» находил свою смерть или проводил самые страшные часы своей жизни, не было никакой связи. В те времена многие идиоты занимались подобной предательской коммерцией, но всем им спустя месяц-другой священник спешно и посмертно отпускал грехи, когда этих дураков, напичканных пулями, находили в придорожной канаве. А «мозговой центр» и Адель Террини – другое дело, они не дураки, они – предатели по призванию, выполнявшие свою «миссию» с искренней страстью и высоким мастерством.
Адель Террини прибыла в Болонью вовсе не для того, чтобы утешать подругу, потерявшую мужа, – такие сантименты были ей совершенно чужды, – а прибыла потому, что бывший ее одноклассник, с которым она, естественно, состояла в плотской связи и который в настоящее время был крупной шишкой эмильянского отделения фашистской партии, обратился к ней с просьбой переправить его в Швейцарию: ему стало как-то не с руки разгуливать по Болонье в форме, когда вокруг только и свистели пули; она тут же по-сестрински, по-матерински откликнулась, приехала, имела с ним беседу и заверила, что сама проводит его в Швейцарию. В действительности же намерения у нее были совсем иные: наверняка где-нибудь в нескольких метрах от швейцарской границы бывшего одноклассника схватил фашистский патруль. Как знать, может, Адель и Туридду продавали своих подопечных на вес?
Но Тони Паани в тот день обо всем этом, естественно, не подозревал. Лежа на мягкой постели, в тепле и, как он полагал, в безопасности, он видел то, чего в вульгарнейших индустриальных Штатах никогда не увидишь, – женщину, которая вяжет на спицах, уютно и сосредоточенно устроившись у окна; Адель наполняла сердце теплотой, создавала ощущение семьи, домашнего очага, нежно касалась вековых струн души и словно переносила в Абруцци, на родину его отца, к подножию горы Паганика, от которой взяли свое название деревня и его род; а еще она с первого дня вселила в него надежду вскорости пережить это мрачное время, надежду на лучший, светлый мир, где будут жить женщины, умеющие вязать на спицах, и ее лицо, и мельканье спиц вдохновили его добавить к имени Адель прозвище Надежда. Все это было в деталях изложено в одном из документов, подшитых к делу за номером 2999, а именно в письме Энтони Паани своей жене Монике, не отправленном из-за почтовых осложнений.
