Эмиль Габорио - Дело вдовы Леруж
— Объяснитесь же, виконт, — недрогнувшим голосом обратился он к Альберу. — Я не стану говорить вам о чувствах отца, вынужденного краснеть перед сыном, вы сами должны понять их и исполниться сочувствием. Будем же щадить друг друга, поэтому постарайтесь сохранять спокойствие. Расскажите, каким образом вы ознакомились с моими письмами.
У Альбера тоже было время собраться с мыслями и подготовиться к поединку; этого разговора он ждал со смертельной тревогой уже четыре дня.
При первых словах волнение покинуло его, он держался достойно и благородно. Изъяснялся он четко и внятно, не вдаваясь в подробности, бесполезные, когда дело касается серьезных вещей: в таких случаях подробности лишь бессмысленно удаляют от цели.
— Утром в воскресенье, — начал он, когда явился молодой человек, объявивший, что у него есть дело чрезвычайной важности, которое должно остаться в тайне. Я принял его. Он-то мне и открыл, что я, увы, всего лишь побочный ребенок, которым вы из любви подменили законного сына, рожденного вам графиней де Коммарен.
— И вы не приказали вышвырнуть его за дверь! — возмутился граф.
— Нет. Разумеется, я собирался ответить и весьма резко, но он протянул мне пачку писем и попросил, прежде чем что-то сказать, прочесть их.
— Надо было бросить их в огонь! — воскликнул де Коммарен. — Полагаю, камин у вас горел? Как же так! Они были у вас в руках и остались целы? О, если бы на вашем месте был я!
— Граф! — с упреком произнес Альбер, припомнив, как Ноэль встал перед камином, как зорко следил за ним, пока он усаживался за стол. — Эта мысль пришла мне, когда ее уже нельзя было осуществить. К тому же я с первого взгляда узнал ваш почерк. Я взял письма и прочел их.
— А потом?
— Потом я вернул их этому молодому человеку и попросил неделю отсрочки. Нет, не затем, чтобы все обдумать, в этом не было нужды, а потому что решил: я должен поговорить с вами. И вот я умоляю вас сказать: в самом ли деле произошла подмена?
— Да! — с яростью выкрикнул граф. — Да, к несчастью, произошла! И вам это отлично известно, потому что вы прочли письма, которые я писал госпоже Жерди, вашей матери.
Альбер заранее знал, что ответ будет именно таким, ждал его и тем не менее был сражен.
— Прошу меня простить, — промолвил он, — у меня была улика, но не формальное подтверждение. В письмах, которые я прочел, ясно говорилось о вашем замысле, там был подробно разработан весь план, но ни в одном я не нашел доказательства, что план этот был исполнен.
Граф с глубочайшим изумлением взглянул на сына. Он до сих пор хранил все письма в памяти и припомнил, что по крайней мере в двух десятках из них ликовал по поводу успешного осуществления их замысла и благодарил Валери за то, что она исполнила его волю.
— Виконт, это значит, что вы не дошли до конца, — ответил он. — Вы их все прочли?
— Все и, как вы понимаете, весьма внимательно. Могу сказать, что в последнем, какое я прочел, госпоже Жерди сообщалось о приезде Клодины Леруж, кормилицы, которой поручалось совершить подмену. Больше ничего не было.
— Фактически никаких доказательств, — пробормотал граф. — Задумали план, долго его лелеяли, а в последний момент отказались. Такое случается достаточно часто.
Он уже корил себя, что был так скор на ответ. У Альбера были всего лишь подозрения, а он, его отец, только что обратил их в уверенность. Какая оплошность!
«Ну разумеется, — думал граф. — Валери уничтожила письма, которые я писал потом и которые могли стать доказательством и представлять опасность. Но почему она оставила остальные, тоже весьма компрометирующие, и как, сохранив, выпустила их из рук?»
Альбер все так же стоял, не двигаясь, ожидая, что скажет граф. Что будет с ним? Ведь сейчас в мозгу старика графа решалась его судьба.
— Вероятно, она умерла! — громко произнес г-н де Коммарен.
И при мысли, что Валери мертва, а он так и не повидался с нею, у графа что-то дрогнуло в душе. Даже после двадцати лет разлуки сердце его сжалось: он так и не смог вырвать из него первую юношескую любовь. Когда-то он проклинал свою возлюбленную, но теперь простил. Да, она обманула его, но ведь она же и подарила ему годы счастья, единственные в его жизни. Разве знал он после разлуки с нею хоть миг радости, упоения, забвения? В том состоянии духа, в каком он сейчас находился, его сердце было полно только счастливыми воспоминаниями, словно ваза, которую однажды наполнили драгоценными благовониями и которая будет хранить их аромат, пока не разобьется.
— Бедняжка, — прошептал он и глубоко вздохнул.
Он несколько раз сморгнул, словно сгоняя слезу. Альбер смотрел на него с тревожным любопытством. Впервые в жизни виконт увидел на лице отца отражение человеческого чувства вместо привычной властности или оскорбленной либо торжествующей гордыни. Но г-н де Коммарен был не из тех, кто позволяет себе долго предаваться сантиментам.
— Виконт, вы не сказали, кто прислал этого вестника несчастья.
— Он пришел от своего имени, не желая, как он мне сказал, никого вмешивать в это печальное дело. Этот молодой человек, чье место я занял, ваш законный сын Ноэль Жерди.
— Да, да, — вполголоса произнес граф, — его имя Ноэль. Помню, помню, и с явной нерешительностью спросил: — А о своей, то есть вашей, матери он что-нибудь говорил?
— Почти ничего. Единственно он сказал, что она о его приходе сюда ничего не знает и что тайну, которую он мне открыл, узнал совершенно случайно.
Г-н де Коммарен ничего не ответил. Все, что можно, он уже знал и сейчас размышлял. Наступал решительный момент, и граф видел только один способ отодвинуть его.
— Почему вы стоите, виконт? — произнес он ласковым голосом, чем совершенно поразил Альбера. — Сядьте рядом со мной и поговорим. Объединим наши усилия, чтобы избегнуть, если это возможно, большого несчастья. Говорите со мной совершенно откровенно, как сын с отцом. Вы уже думали о том, как поступить? Приняли уже какое-нибудь решение?
— Мне кажется, сомнений тут быть не может.
— Как вас понять?
— Отец, как мне кажется, то, что я должен сделать, предопределено. Я обязан уступить место вашему законному сыну — уступить без сетований, хоть и не без сожаления. Пусть он придет, я готов отдать ему все, что, сам того не зная, так давно у него отнял, — отцовскую любовь, состояние, имя.
Услыхав столь благородный ответ, старый аристократ не сумел сохранить спокойствие, хотя в самом начале разговора просил об этом сына. Лицо его налилось кровью, и он яростно, изо всей силы стукнул кулаком по столу. Всегда такой уравновешенный, в любых обстоятельствах соблюдающий приличия, он в бешенстве выкрикнул ругательство, какого постеснялся бы даже старый кавалерийский вахмистр.
— А я, сударь, объявляю вам: того, что вы задумали, не будет! Не будет никогда, даю вам слово! Что сделано, то сделано. Запомните, что бы ни произошло, все останется, как было. Такова моя воля. Вы — виконт де Коммарен и останетесь им, хотите того или нет. Останетесь им до вашей смерти или по крайней мере до моей: пока я жив, исполнению вашего дурацкого плана не бывать.
— Но… — робко промолвил Альбер.
— Вы никак посмели прервать меня? — возмутился граф. — Я заранее знаю ваши возражения. Вы ведь скажете мне, что это чудовищная несправедливость, гнусный грабеж, не так ли? Я согласен с вами и страдаю от этого не меньше вашего. Уж не думаете ли вы, что лишь сегодня я вспомнил о роковой ошибке юности? Знайте же, уже двадцать лет я сожалею о своем законном сыне, двадцать лет проклинаю несправедливость, жертвой которой он стал. Тем не менее я умел скрывать горечь и укоры совести, не дававшие мне спать по ночам. А вы с вашим идиотским смирением одним махом хотите обессмыслить мои многолетние муки! Нет. Это вам не удастся.
Граф увидел, что Альбер собирается что-то сказать, и грозным взглядом остановил его.
— Уж не думаете ли вы, — продолжал он, — что я не плакал, вспоминая, что обрек своего законного сына всю жизнь бороться с бедностью? Не испытывал жгучего желания все исправить? Бывали дни, когда я готов был отдать половину своего богатства лишь за то, чтобы поцеловать ребенка, рожденного женщиной, которую я слишком долго переоценивал. Меня удерживал только страх бросить тень подозрения на обстоятельства вашего рождения. Я обрек себя в жертву чести фамилии де Коммарен, которую ношу. Я получил ее от своих родителей незапятнанной, и такой же вы передадите ее своему сыну. Первое ваше душевное движение было прекрасно, благородно, рыцарственно, и все-таки о нем нужно забыть. Подумайте, какой поднимется скандал, если наша тайна станет известна. Неужто вам не пришло в голову, какая радость охватит наших врагов, эту шайку выскочек, вьющихся вокруг нас? Я дрожу при мысли, сколько злобы, сколько насмешек обрушится на нашу фамилию. Гербы многих родов уже запятнаны грязью, и я не хочу, чтобы такое случилось с нашим.
