Ирина Глебова - Ночные тени (сборник)
Впрочем, розыск шёл не только в этом направлении. Устанавливалась личность погибшего парнишки. Патологоанатомы подробно описали его физические данные и особые приметы. Оставалась надежда на то, что паренька разыскивают родители и документы на него найдутся в списках пропавших. А там, кто знает: может, ниточка потянется из прошлого жертвы. Кандауров, правда, в это почти не верил. «Упырь», скорее всего, был недавний и мимолётный знакомый погибшего. Но сейчас, когда зацепок почти нет, нельзя пренебрегать ни одной версией. Только вот вопрос: когда парень подался в бега? Это могло случиться и полгода назад, и года три. Так что здесь ещё искать и искать.
Вечерами вся группа собиралась подбить итоги. Их ещё не было. Хотя уже на третий день, отойдя от облавы, бомжи стали поспокойнее и поразговорчивее. Не все, конечно, кое-кто из них.
Кандауров и Лоскутов, засидевшись допоздна, вместе возвращались домой. Они часто так делали – шли вдвоём до метро, а там разъезжались в разные стороны. Необычная для первого летнего месяца жара, уже вымучившая город, не отступала. Хотя порой, казалось, вот-вот что-то изменится: то неожиданный рывок ветра бросит пыль в лицо, то зашумит листва, то тучка закроет солнце. И люди замирают в ожидании, оглядываются, поднимают к небу головы. Но порыв уйдёт, листва утихнет, туча словно растворится. В этот вечер словно бы и дул ветерок, но был он теплее тела и обдавал запахом раскалённого асфальта.
– Не кажется ли тебе, Миша, что наш подопечный побывал в зоне? – спросил Викентий. – Шесть убийств, и никаких улик, никаких отпечатков?
– Думаю, ты прав. Хотя, конечно, сейчас народ криминально начитанный – все всё знают и о том, как делается преступление, и о том, как ведётся следствие.
– Но дилетант всё равно всё не предусмотрит.
– Согласен. Но что нам это даёт? Вряд ли он сидел за такое! Они все подрастрельные и никто побегов не совершал.
Оба остановились на оживлённом перекрёстке, ожидая в толпе зелёного света светофора. Кое-кто из торопящихся и нервных пешеходов не мог переждать полминуты, бежал через дорогу, опасно лавируя между машинами. Здесь всегда было так. Раньше Викентий не мог спокойно смотреть, потом привык и лишь улыбался снисходительно, наблюдая за кульбитами кандидата в самоубийцы. В конце концов, каждый сам волен распоряжаться своей жизнью. Но, конечно, он притворялся: сердце замирало, когда визжали тормоза, и он мысленно матерился вместе с громко кричащим шофёром. Сам же Викентий принципиально не шёл на красный свет даже тогда, когда спешил, а машин поблизости не было. Он уважал себя и считал цивилизованным человеком.
На другой стороне улицы Викентий вновь заговорил:
– Ясное дело, если он сидел, то не за подобные вещи. И вообще, может быть, по-мелочи. Но, знаешь ли, людоедские пристрастия не возникают вмиг. Когда-то, где-то они уже проявлялись…
– А если он сидел долгий срок? – подхватил мысль Михаил. – То могли что-то заметить за ним и в зоне!
– Точно! Но там свои порядки, а сор из избы тюремщики выносить ох как не любят! Могли и замять какой-либо случай – поди теперь узнай!
Эскалатор уже вёз их вниз, и с каждой секундой приближалась желанная прохлада. Да, только под землёй и можно было недолго передохнуть от жары. Наверное потому станция казалась переполненной людьми. Кандауров и Лоскутов отошли в сторону, к боковой нише – они ещё не договорили.
– Знаешь, Миша, я вот что завтра же сделаю, прямо с утра! Напишу запрос-просьбу во все места заключения, в тюрьмы и колонии. Попрошу, в связи с необычными и жестокими преступлениями, которые мы расследуем, сообщить, не скрывая, обо всех случаях, которые как-либо стыкуются с действиями «упыря». Пусть даже не впрямую… Скажем, за последние три года… Напишу так, чтоб пронять их. Может, и сработает.
И, уже пожимая Лоскутову на прощание руку, добавил:
– Повезло нам, что убитого нашли сразу, всего лишь через четыре-пять часов после смерти. До этого, помнишь? – самое раньше, через неделю.
– А ведь он их не прятал.
– Да, не прятал, но и на людных местах не бросал… Вот почему я думаю, что он у нас в городе. А, может, и среди тех, кто попался в облаву.
– А если не попался? Тогда мог и догадаться, для чего вылавливали бомжей.
– Не думаю. Газеты о нашей находке не писали, сам знаешь. Мог решить, что это обычная плановая акция, с ним не связанная. Затаится, конечно. Но вряд ли попробует из города уйти. Сейчас это опаснее, чем затаиться, раствориться в таком большом городе. А если это так, если он здесь – я свой шанс не упущу. Выловлю зверюгу!
Кандауров сжал зубы, тряхнул ещё раз Михаилу руку и быстро пошёл к своей электричке. Двери за ним захлопнулись. Он остался около них, почти прижавшись лбом к стеклу, глядел в мелькающие тени чёрного тоннельного провала. Последнюю фразу он произнёс так жёстко – сам не ожидал. Но в тот момент он вдруг вспомнил свою дочь-подростка. Девочка давно не жила с ним, а со своей матерью в другом, далёком городе. Но Викентий любил её, тосковал. Он представил – смутно, без лица, с нечёткой фигурой, страшного человека рядом со своей малышкой… Скрипнул зубами и снова подумал: «Выловлю зверюгу!»
Утром майор отправил по инстанциям свой запрос. Он сочинил его ещё ночью, на работе лишь согласовал с руководством. Надеялся, что нашёл нестандартные, проникновенные слова, которые дойдут до тюремного и лагерного начальства. Честь мундира дело, конечно, святое, но уж очень страшное существо ходит по земле, рядясь в человеческий облик! Потом, посмотрев по списку, в каком ещё отделении милиции есть не опрошенные бомжи, Кандауров поехал туда. Но там дежурный, глянув его удостоверение, сразу протянул записку: «Майору Кандаурову звонил капитан Лоскутов. Срочно позвонить по номеру…» Дальше шли цифры. Викентий знал, что Лоскутов с самого утра направился в загородный профилакторий: туда были определены двенадцать бродяг. «Бродяг-доходяг» – сострил по их поводу Лоскутов. И точно, это были совершенно больные люди.
Викентий набрал номер. Там, на другом конце, трубку сразу взял Михаил.
– Майор! – заговорил он возбуждённо. – Проявился парнишка! Да, похоже, тот самый… Приезжай, сам поговоришь с человеком!
Викентий почувствовал прилив сил. «Лёд тронулся! – сказал он сам себе. – Хорошо бы не ошибиться!» Если речь и вправду идёт о подростке, ставшем жертвой «упыря», то это может стать началом ниточки из всего клубка.
Профилакторий большого машиностроительного завода когда-то славился на всю страну. Собственно, это был целый оздоровительный городок. Трёхэтажные корпуса расположились в сосновом бору, где лёгкий воздух был напитан запахом хвои. Тут же протекала река с оборудованным песчаным пляжем и лодочной станцией. В корпусах – комнаты со всеми удобствами: одинарные – на двух человек, и двойные – на четырёх. Двухэтажная столовая с четырьмя обеденными залами и кинотеатром, спортивный комплекс: бассейн, тренажёрные залы, волейбольные и теннисные площадки. Тут же – танцевальный зал. Профилакторий работал круглый год, и зимой здесь выдавались напрокат финские сани, лыжи, коньки. Заливались несколько катков, не считая замёрзшей реки, а для лыжников прокладывались маршруты по лесу, полю, некрутым пригоркам. И, конечно, на полную нагрузку работал оздоровительный комплекс: врачебные кабинеты, лечебные ванные, массажисты… Каждый, попадавший сюда, подвергался полному обследованию и, если надо, лечению. Профилакторий всегда бывал переполнен. В основном отдыхали и лечились здесь работники завода – по очень дешёвым льготным путёвкам. Однако часть путёвок продавались и на сторону. Но это было давно.
Сейчас из восьми жилым оставался один корпус, да и тот наполовину пустовал: путёвки стоили очень дорого. Машиностроителей здесь и близко не было – время льгот кончилось.
Отдыхали и подлечивались люди достатка выше среднего, однако не дотягивающего до Канарских островов. Да и не был уже профилакторий заводским, поскольку финансировался из бюджета города да несколькими коммерческими фирмами. А после статьи журналиста Лунёва в молодёжной газете, городские власти, побоявшись плохого резонанса, поместили сюда самых больных бомжей.
Человек, о котором говорил по телефону Лоскутов, лежал в изоляторе, поскольку жить ему оставалось очень мало. Восковое лицо, провалившиеся щёки, спокойные, всё понимающие глаза.
– Может, кто-то и зол на вас, а я только благодарен, – сказал он. – Больше всего боялся умереть под забором. А теперь… вот. – Больной провёл ладонью по вороту выцветшей, ношенной больничной пижамы, потрогал простынь, одеяло. – А бояться… Чего уж мне теперь бояться?
«Речь интеллигентного человека, – подумал Кандауров. – Бывшего интеллигентного».
– Расскажите майору то, что рассказали мне, – попросил Лоскутов. – А если можно, и поподробнее.
Кандауров подвинул к кровати стул.
– Меня зовут Викентий Владимирович, – представился он. – А ваше имя-отчество?
