Марина Серова - Тайная комната антиквара
— Ну, в общем… да. А вы и это знаете?
— Знаю.
— Впрочем, сразу могу сказать вам, что мне это было абсолютно все равно, и соображения морали нисколько не беспокоили меня. Мне известно, как хранятся экспонаты в наших музеях… Еще за теми, что выставляются, кое-как следят, а уж те, что в хранилищах… В столичных музеях нет-нет да сгниет что-нибудь, а уж про нашу глушь и говорить нечего. А я с этого рисунка пылинки сдувал… До поры до времени. Но однажды мне стало известно, что к нам в Тарасов приехали эксперты из Третьяковки, и мне захотелось иметь у себя заключение последней инстанции. Ведь если подлинность картины подтверждена такими специалистами, это — как индульгенция, освобождающая от всех грехов сразу. Это означало, что исключается даже сама возможность каких-либо подозрений. И, что правда, то правда, подозрений у меня не осталось. Ни малейших. Но совсем не в том, на что я рассчитывал.
Когда я забрал заключение, в котором черным по белому было написано, что мой рисунок — это очень качественная, высокого уровня копия, я несколько дней ходил сам не свой. И дело было даже не столько в том, что я расплатился за этот рисунок своей почкой… Просто само это ощущение… как если бы ты думал, что имеешь какой-нибудь крупный бриллиант, и носишь его, как бриллиант, и относишься к нему, как к драгоценному камню… и вдруг оказывается, что это кусок стекла. Оказывается, что ты молился не на икону, а на… не знаю… на открытку к празднику 23 Февраля! Не знаю, насколько понятно я описал вам свои тогдашние ощущения, но можете мне поверить, они были весьма неприятными.
Думал я и о Шульцмане. Знал ли он о том, что рисунок — подделка? В этом не было ничего невозможного. Но, с другой стороны, он без всяких разговоров согласился на предпродажную экспертизу, знал: если он попытается обмануть меня, я всегда смогу его найти… В свое время у меня были достаточно серьезные связи в этом городе, и я… занимал не последнее место. Так что ссориться со мной Шульцману было бы невыгодно. Это сейчас… Ну да ладно, не об этом речь.
В то время я решил, что дело сделано и ничего уже не вернешь. Даже если бы я пошел тогда к Шульцману выяснять отношения, что я сказал бы ему? Возьми назад свою подделку, а мне верни мою почку? Это было бы просто глупо, согласитесь. Но через некоторое время у меня самого начались проблемы со здоровьем. До этого у меня был очень сложный период, пришлось продать бизнес, начались финансовые трудности… и так далее. Вероятно, все это повлияло не лучшим образом — и оставшаяся почка начала барахлить. Какое-то время я старался не обращать на это внимания, думал, что со временем пройдет. Но боли не проходили, и в один прекрасный день я угодил в больницу. Мне сказали, что необходимо пройти курс лечения. Я прошел этот курс, потом еще один, потом еще… В конце концов врачи сказали: если не сделать мне пересадку, хорошего ожидать нечего.
Мои данные внесли в списки очередников, и в ожидании подходящего донора я имел полную возможность всласть порассуждать о причудах судьбы. Отдавая свою почку Шульцману, мог ли я предположить, что через какие-то семь лет сам буду нуждаться точно в такой же операции?
Но очередь наконец подошла, и нам сообщили, сколько стоит сейчас такая операция. Услышав эту сумму, я сразу понял, что ждал напрасно. Я уже говорил вам, что в последнее время финансовое наше состояние было незавидным, и мне даже пришлось продать часть коллекции, чтобы иметь возможность прилично существовать. Нам неоткуда было взять такую сумму. Оставшиеся картины стоили немного, даже если бы я продал их все, денег бы все равно не хватило. А рисунок был поддельным. Жена то и дело пыталась завести разговор о его продаже, но я не хотел говорить ей о том, что это бессмысленно, и просто пресекал такие попытки.
— Но ведь вы сказали, что эксперты из Третьяковской галереи в своем заключении написали, что и в качестве копии это произведение имеет определенную ценность. Может, все-таки был смысл попытаться продать его?
— Нет, уверяю вас, ни малейшего. Стоимость копии отличается от стоимости оригинала иногда на несколько порядков, и даже самая качественная копия по цене, как правило, несопоставима с настоящим творением мастера. Нет, продажа картин и рисунка ничему бы не помогла. Но все-таки я еще не терял надежды. Я хотел поговорить с Шульцманом, объяснить ему ситуацию, сказать, что в свое время я не отказался помочь ему и, как теперь выясняется, сделал это практически безвозмездно… Хотел обратиться к его чувству справедливости… Как ребенок, ей-богу!
С первых же слов мне стало понятно, что для Шульцмана не было никакого сюрприза в том, что проданный мне рисунок — копия. Конечно, он попытался изобразить удивление, но даже не особенно старался. Поняв, что он обманул меня вполне сознательно, я сразу сообразил и то, что продолжать рассказывать ему о своих проблемах, пытаясь вызвать у него чувство справедливости, совершенно бессмысленно. Было яснее ясного, что денег он не даст. Но мне было известно также, что он промышляет тайным ростовщичеством, и я решил попросить у него взаймы. Расплатимся как-нибудь, думал я, пускай подавится своими процентами. Но и взаймы мне он тоже не дал. Сказал, что это слишком крупная сумма, что у него отродясь не бывало таких денег. На самом деле, я думаю, он понял, что я нахожусь в стесненных обстоятельствах и могу не вернуть ему долг.
Так и ушел я ни с чем. Ушел от человека, который и существовал-то до сих пор только благодаря мне и который в благодарность за это вонючих бумажек пожалел! Я был очень зол на него и думал тогда не столько о том, что исчезает последняя возможность сделать мне эту операцию, сколько о том, какая же он сволочь и как поступил со мной. Тем временем почка, которую предполагалось пересадить мне, ушла к другому пациенту, а ждать следующей у меня, похоже, уж не было времени. Да и за операцию платить все равно было нечем, даже если бы я и дождался нового донора.
— Но неужели не имелось совсем никакой возможности достать деньги?
— Ну да, можно было, конечно, продать остаток коллекции, квартиры — свою и детей, оставить их с внуками на улице… Но был ли в этом смысл? Послеоперационный период тоже требует денег, а оказавшись на улице без средств к существованию и обездолив своих детей… Сами подумайте, много бы радости я получил от этой новой почки?
Состояние мое ухудшалось, и врачи начали говорить, что скоро положат меня в стационар. Тогда я взглянул на ситуацию с другой точки зрения. «Почему я должен подыхать, а этот негодяй, обманом укравший мою жизнь, будет здравствовать по-прежнему? — думал я. — Разве это справедливо?» Он взял… часть меня, я не отказал ему, а я просил всего лишь денег — и он отказал! Если бы еще действительно он не имел такой возможности… Да что тут говорить! Любой нормальный человек согласится со мной, что поступок Шульцмана не должен был оставаться безнаказанным.
Я стал обдумывать план мести. Сначала я хотел заявить в суд, что согласие на то, чтобы отдать почку, было получено у меня насильственно, якобы Шульцман вынудил меня подписать все бумаги, шантажируя меня угрозой жизни моих детей. Но, раздумывая над этим вариантом, я понял, что все это займет очень много времени. Даже если мне удастся посадить Шульцмана, перед этим долго будет рассматриваться иск, идти разные слушания… А времени у меня уже почти не оставалось.
Тогда я решил поступить, как в старину: око за око, зуб за зуб. Если мне суждено уйти в небытие, то туда же я отправлю и Шульцмана! Он и так сколько лет уже живет в кредит. Пришло время возвращать долги!
Мне было известно, где жил Шульцман, и, поскольку врачи рекомендовали мне больше гулять, я частенько прохаживался в окрестностях его дома. Район тихий, прохожих там почти не бывает, да и приходить я старался уже в сумерки, чтобы не привлекать к себе внимания. Так что не боялся, что меня кто-нибудь потом сможет узнать.
Постепенно я выяснил, что Шульцман всегда ездит на машине и практически повсюду его сопровождает шофер. Только в подъезд он обычно заходил один, за исключением тех случаев, когда оказывалось необходимым занести в дом какие-нибудь покупки. Шофером у него работал здоровенный бугай, так что разбираться с Шульцманом в его присутствии мне не улыбалось. Да и свидетели были не нужны. Очевидно, чтобы осуществить мой план, нужно было подкараулить Шульцмана в подъезде. Там стояла обычная кодовая дверь, и через некоторое время я уже знал нужные цифры.
Осмотревшись в подъезде, я обнаружил там небольшое помещение, которое, по всей видимости, всегда оставалось открытым, в нем очень удобно было бы спрятаться. Место для засады нашлось, оставалось определиться со временем. Обычно Шульцман возвращался домой около восьми часов, но пару раз я видел, как именно в это время он не приходил, а наоборот, выходил из дома. Подкараулив очередной такой случай, я дождался, пока улица окончательно не опустеет, зашел в подъезд и затаился в своем укрытии.
