Мэри Фитт - Смерть и приятные голоса (= Губительно приятные голоса)
Я почти не сомневался, что ей все уже известно, но тем не менее эти ее слова застали мня врасплох. Я не знал, как себя вести: сделать вид, что отношусь к планам Марселя как к забавной шутке, или серьезно с ней все обсудить и заодно выяснить, что думают все остальные? В результате мой сбивчивый ответ получился серьезным наполовину... или шутливым наполовину.
- Ах вот ты о чем... Да ну, глупости все это. Ты же знаешь Марселя. По крайней мере о том, что он страшный болтун. Между прочим, благодаря его длинному языку за завтраком все смотрели на меня как на коварного врага.
Эвелин тихонько сжала мой локоть.
- Ты, наверное, очень растерялся?
Ее голос был полон грусти и сочувствия, как будто она хотела сказать: "меня они тоже замучили своей ненавистью". Я благодарно стиснул ее ласковую руку.
- Ты ведь знаешь,- запальчиво произнес я,- я никогда не стал бы напрашиваться, еще неизвестно, стоит ли все эти разговоры принимать всерьез. Это он сам придумал такую штуку, у него, видите ли, возникла прихоть. Я был потрясен не меньше, чем все остальные. Но если он действительно все это оформит, мне-то что делать?
- Что делать?- на лице ее отразилось напряженное участие, она действительно хотела мне помочь. Я снова благодарно сжал ее пальчики.
- Вот именно! Как мне быть? Официально отказаться я не могу. Если Марсель захочет оформить акт дарения, воспрепятствовать ему будет невозможно, он не обязан даже мне об этом сообщать. Но... если все так и будет, что мне делать дальше? Видимо, как приличный человек, я обязан все вернуть Урсуле и Джиму?
Эвелин о чем-то размышляла, глядя в голубовато-сизую даль. Какое-то время мы лежали молча, и овца, щипавшая траву, постепенно подходила все ближе и ближе. Из травы вдруг испуганно взмыл в небо жаворонок, торопливо взмахивая крыльями.
- Знаешь,- наконец промолвила Эвелин,- решать, конечно, тебе. Но если тебя интересует мое мнение, я вот что скажу: по-моему, нет никаких оснований им все отдавать.
- Ты так считаешь?- спросил я, стараясь говорить безразличным тоном.
- Я понимаю, это непросто,- она осторожно, чтобы не обидеть, отобрала у меня руку и обхватила свои колени.- Я понимаю, любой нормальный человек, если он не скряга и не... интриган, в общем, такой как ты, разумеется, в первый момент немедленно захочет все вернуть так называемым законным наследникам.- Ее голос был добрым, но при последних словах в нем промелькнула едва заметная ирония.- Но давай говорить откровенно, Джейк... такие ли уж они законные? Как ты можешь считать их законными, если даже их собственный отец, который, кстати и заработал все эти деньги, иначе поместье давно бы пришлось продать... да, даже их собственный отец лишил их наследства? Он знал своих деток лучше, чем ты.
- Скажи мне, Эвелин,- попросил я,- почему он так с ними поступил, а? У него в какой-то момент помутился разум? Или ты действительно считаешь, что у него была серьезная причина это сделать?
Эвелин опять ответила не сразу.
- Наверное, он боялся, что Джим все промотает, что огромное состояние лишь развратит его и погубит, гораздо быстрее чем что-либо иное. Ну а Урсула... Урсула наверняка все потратила бы на доктора Пармура. Джеймс Алстон не любил доктора Пармура, он называл его мотом и лодырем.- Она грустно усмехнулась.- Из-за него я тоже часто ругалась с Джеймсом, уговаривала понять доктора, который по-своему несчастен. Глупо, конечно, вечно я за кого-то заступалась, искала всем оправдание, в результате его гнев обрушивался на меня.
- Думаю, он прекрасно понимал, что ты спорила с ним из благородных побуждений, по крайней мете, в моменты просветления. Одного я не могу постичь. Почему он ничего не оставил тебе? Это странно, ведь ты так о нем заботилась.
- Да, заботилась. Но пойми: он подумал, что я собираюсь выйти за его сына, а это означало, что моя доля все равно попадет в руки Джима. Я его не корю. Я хорошо представляю, что он чувствовал. И потом, в последнее время, он был уже не в себе. Это тоже надо понимать.
Я обнял ее за плечи.
- Ах, Эвелин, ты всех умеешь понимать! Послушай, если эта безумная затея Марселя осуществится, ты... ты согласилась бы разделить его дар со мной?- Сердце мое гулко забилось, так что перехватило дыхание, но я изо всех сил старался говорить спокойно: - Если ты считаешь, что я должен принять на себя подобную ответственность, то уж по крайней мере помоги со всем управиться.
Эвелин слегка от меня отстранилась и отвела глаза.
- Там видно будет, дорогой Джейк,- покорно произнесла она.- Пока рано думать о таких вещах.
- Но ты не совсем-совсем против?- допытывался я, сам испуганный и распаленный собственной дерзостью.
- Нет,- тихо, но твердо сказала она.- Иначе бы я не была тут с тобой.
Я наклонился, чтобы ее поцеловать, но она мягко меня остановила.
- Давай обсудим это попозже, не сейчас, пока действительно не стоит...
- Но почему?- еще сильнее распаленный ее сопротивлением, спросил я.- Ты же знаешь, что я люблю тебя, ну и тебе тоже вроде бы нравлюсь. Правда, сначала я подумал, что тебе нравится Джим, а потом - Марсель. Почему бы нам самим не принять решение насчет будущего, но ничего пока никому не говорить?
Она покачала головой.
- Они наверняка догадаются. Даже и говорить не нужно, неужели ты думаешь, что сумеешь сохранять равнодушный вид? Твоей выдержки хватит минут на пять, не больше, мой миленький. Если я сейчас приму твое предложение, это... это ведь будет означать, что мы помолвлены, ведь так? И ты надеешься, что эта новость не будет написана у тебя на лице? Урсула сразу все поймет, и Марсель - тоже, он человек неглупый, хотя порою и слишком эксцентричный. И еще... и еще...
Она нервным жестом стиснула ладони, и знакомые страдальческие морщины перерезали ее гладкий белый лоб.
- Еще что, милая? Что еще тебя пугает?
- То же, что всегда,- с безысходностью произнесла она,- всегда происходит одно и то же. Как только они узнают, постараются все расстроить, и любым способом от тебя избавиться. Джим... вспомни, как он рассвирепел, даже когда ты просто со мной разговаривал. Думаешь, он смириться с тем, что ты собрался отобрать у него не только дом, но и меня? Урсула, естественно, будет действовать более изощренно. Начнет рассказывать тебе обо мне всякие гадости...
- Нет,- перебил ее я,- она совсем не такая уж злая!- перед моими глазами как наяву возникла идиллическая утренняя сценка: две названые сестренки, деловито склонившиеся над гроссбухом.- Но даже если ты окажешься права, пусть болтает что угодно. Ей не удастся заморочить мне голову!
Однако на Эвелин моя пылкая речь не произвела должного впечатления.
- Это ты сейчас так говоришь,- вздохнула она,- ты еще не знаешь, какая она прилипчивая, ложь, особенно если ее часто повторяют. Поначалу ты действительно не будешь верить, но постепенно возникнут сомнения, ты начнешь думать, а вдруг за этими сплетнями и впрямь что-то кроется? Потом ты, сам того не замечая, начнешь за мной следить, будешь пытаться подловить. А кончится тем, что ты будешь домысливать то, что я тебе сказала, подгонять под эти проклятые сплетни. Так все и будет. Так всегда бывает, вот что самое грустное. Поэтому,- она посмотрела на меня с улыбкой, хотя в глазах ее блестели слезы,- давай больше не будем говорить на эту тему, хорошо? Но если через полгода твои чувства не изменятся...
Полгода! Это слово гулким эхом отозвалось в моем мозгу. Мне вспомнились вчерашние слова Марселя: "Ты не представляешь, до какой степени могут перемениться твои самые нежные чувства месяцев через шесть". Сейчас эти шесть месяцев казались мне вечностью, но я искренне готов был поклясться в вечности своих чувств. Да, гораздо проще было сейчас же поклясться в вечной верности, чем думать о том, что будет происходить через полгода. Тем не менее я мужественно проявил благоразумие:
- Ладно, будь по-твоему, раз ты считаешь, что так будет лучше, не смею настаивать.
Однако теперь вся моя радость и торжество, связанные со счастливыми надеждами, вмиг исчезли. И снова повисло неловкое молчание. Совсем скоро мы поднялись и стали спускаться вниз.
Когда мы ехали назад, солнце еще ласково пригревало, а небо ярко голубело. Однако для меня вся эта теплая нежащая краса как-то разом померкла, на душу легла тяжесть. Я бодрился, старался весело болтать, но выходило все неловко и невпопад. Обсуждать наше будущее после того, как она попросила оставить эту тему, было глупо. Что, если мое предложение лишь добавило ей забот и проблем? Хотя я, видит бог, хотел облегчить ей жизнь. Но чем же, чем она так сильно встревожена? Вряд ли ее так уж удручала враждебность Урсулы, не важно, мнимая или на стоящая. За этот год она должна была как-то с этим свыкнуться. Мне показалось, что Эвелин вообще человек терпеливый и стойкий. В любом случае, не это ее мучило, нет, не это. Тогда что же? Что за тайна была ей известна, которую она не решалась доверить даже мне?
Ответ, неожиданно вспыхнувший в моем мозгу, был слишком очевиден, слишком прост, и тем не менее... А вдруг и в самом деле? Она же сама только что пожаловалась, что всегда происходит одно и то же. Значит, она боится Джима или... или боится за него. Возможно, ей точно известно то, что все мы только предполагаем: это Джим отправился на встречу с Хьюго, после того как убежал из гостиной. Ведь Эвелин сказала, что Хьюго здесь неподалеку. Увидев воочию парня, который скоро разрушит все его привычное благополучие, Джим с его бешеным нравом поддался очередному приступу необузданной ярости и... и выстрелил в темневший на боковой тропке черный силуэт, вырисовывавшийся на фоне залитого лунным светом сада. Носить в себе подобную тайну тяжко всякому, тем более такому нежному ранимому существу, как Эвелин. Подумав об этом, я ужаснулся. Каково ей, бедняжке, все время гадать, выдал Джим себя полиции или нет? Отрыли эти ищейки какие-нибудь улики или пока еще нет?
