Антон Леонтьев - Отель сокровенных желаний

Роман Романович отошел от софы, а Антонина, еще раз склонившись над телом шеф-повара, промолвила:

— Думаю, тот, кто был посвящен в тайны «Петрополиса»»… Кстати, Евстрат Харитонович, вам известны все эти тайные ходы и секретные двери?

Прасагов усмехнулся:

— Пожар уничтожил все планы архитектора, как, впрочем, и самого архитектора… А мой несчастный родитель, наверняка знавший обо всех этих тайных ходах, как тебе отлично известно, мертв!

Антонина подняла на него глаза и покачала головой:

— Это не ответ на мой вопрос, Евстрат Харитонович. Известны ли вам эти секретные ходы и потайные двери?

Прасагов ничего не ответил и приказал:

— Предоставьте осмотр тела медику. Ты, Антонина, всего лишь горничная! И пора подумать о завтраке для постояльцев, а так как мы за одну ночь потеряли и повара, и управляющую, то придется тебе заняться всем этим!

Но Антонина указала на торчащий из груди Жерома кухонный нож:

— Разве вы не видите следы около раны?

— Какие следы? — произнес, встрепенувшись, Прасагов и приблизился к софе с возлежащим на ней телом.

Осмотрев рану, он процедил:

— В самом деле, след на коже… Тот, кто воткнул нож…

Он смолк, а Антонина сказала:

— Тот, кто воткнул нож, сделал это с такой силой, что оставил след на коже Жерома! Это отпечаток… Отпечаток перстня, не так ли?

Ее взгляд упал на руку Прасагова, и тот злобно рассмеялся:

— Ты что, с ума сошла, Антонина? Думаешь, что это отпечаток моего перстня? Выходит, по-твоему, что это я Жерома кокнул?

— Думаю, что да, — ответила девушка, — ибо он был свидетелем того, как вы убили мадам Розальду, Евстрат Харитонович!

Прасагов выпрямился, всмотрелся в ее лицо и прошептал:

— Ты определенно сбрендила! Зачем мне это делать?

Антонина пожала плечами:

— У вас наверняка имелась для этого причина, Или тоже хотели похитить жемчужины певицы, так как дела у вас не ахти. Или же намеревались поддержать миф о проклятии номера сто восемьдесят четыре, в котором уже до этого скончался ваш батюшка, а еще ранее — старый князь Захарьин-Кошкин!

Прасагов вновь нервно покрутил массивный перстень-печатку и заявил:

— Ты бредишь! Мне не было нужды совершать убийства… И вообще, это может быть и не мой перстень… Например, кто-то, намеренно желая очернить меня, сделал точную копию и оставил след на теле Жерома, дабы свалить его убийство на меня…

Антонина оглянулась в поисках Лялько, но сыщик вместе со своими людьми исчез в секретной комнате.

Раздался чавкающий звук. Обернувшись, Антонина с ужасом увидела, как Прасагов, вынув из кармана платок и обернув им рукоятку ножа, вытащил оный из груди Жерома и нанес еще несколько ударов по бездыханному телу.

— Так-то лучше! — заявил он с ухмылкой, а Антонина закричала:

— Евстрат Харитонович, что вы сделали?! Вы, нанеся новые раны, уничтожили след от перстня! Это неслыханно!

Прасагов, вытирая руки платком, произнес:

— Не ори, Антонина. Теперь никакого следа перстня, моего перстня, на теле Жерома нет. Если будешь держать язык за зубами, то, так и быть, позволю тебе остаться в «Петрополисе». А если нет, то учти, тебе не поздоровится…

Он сделал угрожающую паузу, а затем мягко добавил:

— Ну, и какое решение ты приняла, Антонина?

Роман Лялько, уставившись на Дилю, нетерпеливо пробормотал:

— И какое решение приняла в итоге ваша прабабка?

Они сидели на кухне квартиры Дили, и с того момента, когда журналистка начала изложение истории, что слышала от своего деда, прошло несколько часов, за окнами брезжил поздний октябрьский рассвет.

После того как Роман Лялько выполнил требование и доставил Диле письменные извинения, заверенные его отцом и им самим, девица смягчилась и в итоге согласилась поведать молодому человеку то, что ей было известно о дореволюционных происшествиях в «Петрополисе».

Диля залпом выпила остывший чай, так как от долгого повествования у нее пересохло в горле, и ответила:

— Не притворяйтесь, что не в курсе! Потому что ваш предок наверняка все досконально зафиксировал в своих неопубликованных записках! А также и тот факт, что после роковой ночи моя прабабушка уволилась из «Петрополиса» и ушла работать в «Европу», где и была старшей горничной до самой революции…

— Ну да, я, конечно, знаком с этой историей в изложении моего предка Романа Романовича… — согласился детектив, откусывая половинку баранки, которыми вновь угощала его хозяйка. — Правда, у него выходило не так увлекательно и образно, как у вас, но все события изложены верно…

Диля сухо заметила:

— Я не имею привычки обманывать…

Поперхнувшись, Роман долго кашлял, а потом примирительным тоном произнес:

— Я ведь не это имею в виду! Однако в записках прадеда не было этого финального эпизода, переворачивающего все с ног на голову…

— Или ставящего с головы на ноги, — усмехнулась Диля. — Конечно, этого ваш Роман Романович видеть и слышать не мог, потому как вместе со своими людьми изучал в самый неподходящий момент секретный ход. А когда вернулся, то Прасагов, ничтоже сумняшеся, заявил, что это Антонина вытащила нож и всадила его несколько раз в труп Жерома!

Роман кивнул:

— Да, упоминание об этом имеется, правда, в качестве ссылки, которую мой предок потом в черновиках своих неопубликованных записок перечеркнул с явным намерением удалить. Как упоминается и версия Антонины, что на самом деле все это дело рук самого Прасагова!

Диля хмыкнула:

— Отрадно, что Роман Романович хоть где-то сохранил эту информацию…

Лялько продолжил:

— Но эта сноска помечена надписью красным карандашом «Ложь!!!». Именно что с тремя восклицательными знаками…

— Конечно, ложь! — заявила Диля. — Роман Романович понял, что Прасагов облыжно обвиняет Антонину, однако слова богатого владельца известной гостиницы были против слов безродной горничной. И что здесь поделаешь? Поэтому убийство Розальды списали на Жерома, а убийство самого Жерома — на Викентия с Аглаей. И дело было закрыто!

Роман покачал головой и произнес:

— А на самом деле убийцей, вернее, одним из убийц, был Прасагов?.. Кто бы мог подумать! И он, в отличие от прочих злодеев, остался на свободе и продолжал возглавлять «Петрополис» вплоть до революции…

Диля добавила:

— Так оно и было! Антонина ушла работать в «Европу», но продолжала наблюдать за Прасаговым и происшествиями в «Петрополисе». Причем ее четыре раза за эти годы пытались убить! Наверняка за всеми попытками стоял Евстрат Прасагов. Однако он был крайне осторожен и новых эксцессов в «Петрополисе» себе не позволял. Еще бы, ведь гостиница благодаря всем жутким происшествиям и, что важнее, презентованным публике разоблаченным убийцам, убийцам мертвым, — приобрела бешеную популярность и в одночасье начала приносить более чем солидный доход! И ему не имело смысла резать курицу, несшую золотые яйца! А Антонина…

Девушка вздохнула:

— Она обосновалась в «Европе» и по-прежнему помогала вашему Роману Романовичу вести расследования преступлений, пусть и не таких сенсационных… Затем наступила революция, и все кардинально переменилось.

Роман вскочил, прошелся по кухне и произнес:

— Прасагов, насколько мне известно, умер то ли от тифа, то ли от вооруженного нападения бандитов в тысяча девятьсот восемнадцатом году или в начале тысяча девятьсот девятнадцатого, однако у него осталась жена и двое маленьких детей, один из которых был дедом нашего уважаемого Михаила Георгиевича…

Диля кивнула, а Роман, взглянув на нее, продолжил:

— Кстати, вы заметили, что у него до сих пор сверкает на руке фамильный перстень-печатка?

Диля усмехнулась и ответила:

— Тот самый, след которого остался на теле зарезанного Жерома! Кстати, несмотря на то, что прошло уже более века, на печатке вполне могли сохраниться застарелые следы крови. Было бы хорошо исследовать кольцо, но вряд ли это возможно…

Роман замер и после паузы произнес:

— Отличная идея! Думаю, я смогу это устроить… Но выходит…

Журналистка завершила фразу вместо него:

— Выходит, что убийцей мадам Розальды, отдавшей богу душу в номере сто восемьдесят четыре, был Прасагов. И если уж вы вели речь о династии убийц, то это может означать, что убийство несчастной Вики Селезневой совершил…

Роман кивнул:

— Тот человек, который нанял меня для проведения расследования, — Михаил Георгиевич Прасагов!

Михаил Георгиевич Прасагов поднялся из-за стола и, отшвырнув от себя листы бумаги, проревел:

— И что это, на милость, означает? Вы что, идиоты, обвиняете меня и моего прадеда в убийствах?