Андрей Константинов - Умельцы

И каждый день — штормовое предупреждение. Но, кажется, его никто не слышит.

Петрухин вернулся через полчаса. Шлепнулся на сиденье, закурил.

— Ну, что? — спросил Купцов.

— Проиграл десять баксов.

— Да ты хоть сто проиграй! Я про Лену спрашиваю.

— Видел. Рыжая, как Маруся Огонек.

— Какая еще, к черту, Маруся Огонек? — возмутился Купцов. Но потом сообразил, улыбнулся. — Ты что, имеешь ввиду героиню-медсестру из польского сериала? «Четыре танкиста»?

— Ага. «Три поляка, грузин и собака»… «Шарик, шукай Янека». Каждые каникулы крутили. Помнишь?

— Мне больше «Капитан Тэнкеш» нравился, — сказал Купцов. — Так что Маруся Огонек? То есть Лена Рыжик.

— Около двадцать пяти. Естественно, рыжая. Симпатичная. Сидит на кассе. Баксы приняла, глазом не моргнув. Сменяется в девять утра. Они здесь сутками работают. Сутки через двое. Не представляю, как они в этом бедламе сутки выдерживают.

— А куда же им деваться? — пожал плечами Купцов. — Ладно, завтра утром мы ее встретим.

— И проводим до дому, — согласился Петрухин.

Брюнет, кажется, был не очень доволен. В принципе, ему все это было уже не нужно. Но виду Виктор Альбертович не подал. Когда Петрухин позвонил и доложил ситуацию, Брюнет сказал:

— Ну что же, орлы, работайте. Моя помощь нужна?

— Возможно, нам понадобится привлечь дополнительные силы, — ответил Петрухин. — И еще нужен автомобиль.

— Я же тебе джип строговский давал. Ты сам отказался.

— Джип для наших игр не годится. Слишком броский. Дай мне «фольксваген», из-за которого весь сыр-бор разгорелся.

— Забирай, — сказал Брюнет.

— Он мне нужен будет уже завтра в восемь утра.

— Хорошо, я распоряжусь. Ключи, документы и чистый путевой лист будет на вахте. Заполнишь сам?

— Не вопрос, Альбертыч. Из топора суп сварим, — весело пообещал Петрухин. И, чтобы «простимулировать» Брюнета, рассказал ему, какие дивиденды Брюнет заработает в прокуратуре, если сам сдаст им Трубникова-Матвеева. — Вот те и «Саша из „Трибунала“!» А, Альбертыч?

Брюнет согласился, что да, мол, это будет круто. Ежели самим вычислить Сашу — это будет круто. Тогда можно и пиар хороший сделать.

— А как же?! — сказал Петрухин. — Всех отпиарим в хвост и в гриву. Портвейном писать будут… Лепота!

Утро было дождливым и холодным. Ветер выворачивал зонты, трепал полы плащей и пальто. Трамваи, автобусы и маршрутки подвозили людей к метро. Спальный район уезжал на работу. Двери «Пионерской» качались туда-сюда, заглатывали утреннюю человечину. Эскалаторы везли человечину вниз, вниз, вниз, чтобы выпустить на поверхность за много километров отсюда. Вместе с ними спускались под землю бригады карманников. Домушники еще спали. Их время наступит позже, когда большая часть граждан будет зарабатывать на хлеб насущный.

Петрухин и Купцов сидели в автомобилях врозь, в пятидесяти метрах друг от друга. Они не знали, в какую сторону и на каком транспорте поедет Лена по окончании смены. Возможно, она живет в трехстах метрах от своего «казино» и пойдет пешком. Возможно, в нескольких остановках… тогда — трамвай, автобус, троллейбус. Возможно, она живет где-нибудь у черта на куличках.

Тогда вероятней всего — метро. «Антилопу» и «фолькс» придется бросить, нырять под землю.

Партнеров все это нисколько не смущало. Они знали, что ни в коем случае не упустят неискушенную в конспирации и замотанную суточным дежурством женщину. Да и с чего бы ей конспирироваться?.. Однако — чтобы уж окончательно исключить всяческие случайности — партнеры дополнительно подстраховались. Их страховка стояла возле дверей метро и выглядела пожилым мужичком в плаще и кепке. Этот пожилой мужичок износил за свою жизнь много пар обуви, «прогуливаясь» по улицам Питера. Он «гулял» по ним без малого тридцать лет. В любую погоду. Он прошел пешком, проехал в трамваях, автобусах, метро, серых, невзрачных «Москвичах» и «Жигулях» сотни тысяч километров. Его «прогулки» почти никогда не имели определенного маршрута, но всегда имели определенную цель. И за этой целью невзрачный мужичок шел, как идет самонаводящаяся торпеда. Он знал все (или почти все) проходные дворы старого Санкт-Петербурга. Однажды его ударили ножом. Однажды он сам попал под пристальный взгляд такого же невзрачного мужичка. Тот мужичок оказался соседом из конторы глубокого бурения.[15] О невероятно тяжелой, неблагородной и очень скучной на первый взгляд работе этих мужичков-офицеров «семерки»[16] нужно рассказывать отдельно.

…Лена вышла из своего «казино» в девять ноль девять, направилась в сторону метро. Петрухин, мужичок и Купцов двинулись следом. Лента эскалатора неторопливо несла их вниз. Лена выглядела усталой, безучастной. Под глазами легли синеватые тени. Тяжелое это дело — торговать азартом двадцать четыре часа в сутки… Петрухин подумал, что в вагоне Лена может уснуть, но этого не случилось. Женщина встала у дверей, прикрыла глаза. Веки слегка подрагивали. На «Черной речке» она вышла из вагона. Петрухин, Купцов и мужичок, ехавшие в соседних, тоже вышли. На эскалаторе Петрухин приблизился к мужичку, незаметно передал ему купюру. Негромко сказал:

— Спасибо, Валерий Иваныч. Дальше мы сами.

— Справитесь, Дима?

— Груз легкий, Иваныч. Донесем… Спасибо тебе.

— Ну смотри… Понадобится помощь — звони.

От метро Лена пошла пешком. Купцов и Петрухин шли за ней по разным сторонам улицы. Валерий Иванович зашел в кафешку «24 часа», взял сто граммов водки, пиво и бутерброд. Денежка, которую дал ему Петрухин, значительно превышала пенсию ветерана МВД, досталась Валерию Ивановичу, как он считал, даром.

Лена шла по улице, под ярким зонтом. Не оглядывалась. С чего бы ей оглядываться? Откуда ей знать, что следом за ней идут два мужика, которых она не знает и не хочет знать, но которые уже влезли без спроса в ее жизнь. Дождь шелестел по синтетическому грибку зонта, усталая женщина спешила к любимому человеку. Он был убийца, законченный циник. Негодяй. Но и этого она не знала. С ней он был ласковым, нежным и щедрым. Для нее он был ХОРОШИЙ. Добрый и сильный. Настоящий мужчина. Их роман начался совсем недавно, но Лена уже успела влюбиться. Она потеряла голову. Она совершенно потеряла голову и втайне надеялась, что «роман» перейдет в нечто большее.

Лена шла к любимому человеку. Она сильно устала после дежурства, и больше всего ей хотелось лечь спать. Но Сашке — она знала это точно — захочется близости. Он прямо в прихожей положит ей руки на бедра и прильнет губами… и к черту усталость! Женщина шла к любимому человеку. Вслед за ней шли два мужика, которые собирались его отнять. Для них он был просто убийцей.

Мы не знали, куда приведет нас бабенка. Может, к Матвееву. А может — нет. Может, она идет к себе домой. К мужу, детям, к парализованной бабушке.

Вполне возможно, что нам придется ходить за этой Леной неделю. Но в любом случае, рано или поздно, она приведет нас к «Саше Т.»… Здравствуй, Саня. Очень хотим с тобой познакомиться. Тебе это, конечно, не очень приятно, но уж извини! Если бы ты, Шурик, жил по-другому, наша встреча, скорее всего, никогда бы не состоялась. Ты запросто мог бы продолжать работать грузчиком в Вологде. Но ты решил поехать в Питер и «заняться бизнесом». Я ничего не имею против бизнеса. Но твой бизнес, Александр Сергеевич, воняет порохом. А вот это уже не очень здорово. Такой парфюм я не люблю. Не нравится он мне… И запах прозекторской мне тоже здорово не нравится, господин Матвеев. И когда мы — как и положено по законам жанра — защелкнем все-таки на тебе не очень эстетичные, но прочные «браслеты»… извини, но ты сам выбрал этот путь. Анжелке ты сказал, что привык добиваться поставленной цели. Это хорошо. Но мы с Димоном, с капитаном Дмитрием Борисовичем Петрухиным, тоже привыкли добиваться цели… извини.

Много лет я приземлял разных ребятишек. Иногда я даже сочувствовал кому-то из них…

Обстоятельства иногда так складываются — мама не горюй! Мне доводилось даже выводить человека из-под уголовного преследования, хотя формально он был преступник, и я — мент — обязан был его закрыть. Отмазывая его от тюрьмы, я сам совершал преступление, но я спокойно на это шел и совесть моя чиста. Но тебя, Саша Трубников-Матвеев, я подведу к воротам «Крестов». И совесть моя будет чиста. Как там у Вознесенского?

Вызываю тебя, изначальная алчь!Хоть эпоха, увы, не Ламанч.Зверю нужен лишь харч.Человек родил алчь,Не судья ему нужен, а врач.Друг, болеет наш дух.Ночью слышите плач?Это страсть одиночек — алчь.[17]

При всем моем уважении к Вознесенскому, я думаю, что нужен и палач. Для некоторых характерных мальчиков нужен палач. И строчка в газете «…приговор приведен в исполнение». Расстрел, господа гуманисты, это не наказание. Это защита. Защита человека. Недаром же в послереволюционные годы расстрел именовался «Высшей мерой социальной защиты». И каждая сволочь должна помнить, что за убийство положена пуля… Вот это и есть гуманизм.