Фридрих Незнанский - Частное расследование
Ладно, едем дальше. Раз им нужен контакт, ну, не контакт, а близость, то, значит, следовало бы им к объекту приближаться. Когда я был в Марининой квартире, «они» могли стоять под дверью, а могли и от соседей, через стенку. А у Сергея на квартире? Ведь призрак Грамова я видел первый. раз там?
Так, значит, и у Сергея надо осмотреть электрощиток. Как это сразу я не сообразил!
Постойте, постойте! А на кладбище, ведь я ж на кладбище — и разговаривал с «покойным», и отрубился там же? Действительно, а как же с кладбищем? Там-то где щиток? Где там море электричества? Где дизель-генератор?
Да нет, все тоже объяснимо. В квартире у Марины им надо было оказать на нас достаточно продолжительное, сильное воздействие, на кладбище же— относительно короткое.
Ну, сколько времени занял разговор? Нисколько же, по сути! Ведь говорил лишь я один. То был не разговор. То был мой монолог фактически. «Покойник» лишь коротко «отвечал». Причем я тут сознательно все говорил, по плану, так сказать, по размышленью. Им надо было только отвечать мне, точней, внушать мне, что я слышу голос громкоговорящей связи. Ответов было мало, ответы были редки и скупы. Так?
Так! Понятненько: отсутствие могучего источника питания. Они накапливали энергию, ну, в конденсаторе, к примеру, а накопив, давали импульс на меня, внушая мне короткий ответ. Правдоподобно.
Стоп-стоп-стоп! Но для того, чтоб отвечать, необходимо слышать! Слышать, что я говорю. Чтоб не ответить невпопад. Резонно. Значит, надо было и подслушать, что я шепчу там, возле памятника. Так. Хорошо!
А про подслушивание я знаю, кстати, много, можно сказать, специалист! С какого расстояния можно надежно зарегистрировать негромкий шепот в условиях кладбища? На сто, ну максимум на двести метров. Направленный микрофон. Такая трубка, спаренная с биноклем. И усилитель. Так-так-так.
Но для того чтобы подслушать, надо ж быть недалеко, не дальше сотни метров, ну пусть двухсот. То есть организовать засаду. Стоп!
Но чтоб засаду качественно организовать, необходимо знать заранее место, где ее организовать!
Могли они об этом знать заранее?
Нет, не могли никак.
Я сам не знал, что поеду на кладбище. Ведь я решил туда поехать уже в машине, когда был в пути. Я четко помню, как тогда подумал, что с духами договориться можно всюду. Уж если духи есть, то есть везде. Но не везде лежит душа поговорить с загробным миром. Для этого есть место, впрочем, вот тут-то и пришла мне мысль ехать на Истряковское кладбище.
Как можно было там заранее организовать ну хоть бы что, хоть хилый наблюдательный пост, когда они, наверно, просто ехали за мной, за мной и на кладбище вошли. Работать им пришлось бы тут, что называется, «с колес». О хорошо замаскированной засаде речи быть не может. Тогда?
Тогда им оставалось лишь одно — сыграть в открытую. Не прячась. Сбутафорить, загримироваться. Так-так. Попробуем напрячься: был там кто-то, недалеко от грамовской могилы, люди были? Вроде нет.
Ах, да! Конечно! Люди были! Могильщики. Их было четверо. Нет-нет. Не очень-то похоже.
А впрочем, стоп! Один из них привлек мое внимание, такой куклуксклановец. Да-да, в вязаной шапке, надетой на лицо и с дырками для глаз, для рта. Действительно, тот день был крайне зябкий. Но тот могильщик как-то странно приковал тогда мое внимание. Пожалуй, даже испугал. Но почему тогда возникло это чувство?
А, вот в чем дело! Закрытое лицо! Закрытое лицо.
Турецкий круто повернул машину, уходя с Садового кольца к трем вокзалам, чтоб по прямой к Преображенке, к Ганнушкину.
Закрытое лицо. Слепой в «Бармалее» — раз! В больнице, пьяница, следил из-за угла котельной. Лицо наполовину было забинтовано. И это два! Куклуксклановец на кладбище — вот три! Старик! Старик в развалинах, в руинах: вся голова в бинтах, из-под бинтов лишь только ухо, глаз и клок бороды, запекшейся от крови. Так, так. Вот и контакт они имели некоторый. Из этого, по крайней мере, следует два вывода.
Вывод первый: меня все время пас один и тот же человек, и, опасаясь примелькаться, он несколько менял личину, скрывал ее под разными предлогами, чтоб мне глаза не намозолить.
Нет, этот вывод слишком «слабый». Подобную задачу можно проще разрешить: очки, наклеенная борода, усы без бороды, теперь, напротив, есть борода, но нет усов, вариантов много тут, на сколько хочешь встреч, с запасом: в зеленом, в красном, в форме и без формы, с брюшком и без брюшка. Нет, тут совсем другое!
Я мог его узнать: вот дело в чем, и только в этом! Ищи теперь среди «своих» — вот первый, очень важный вывод.
Миновав Комсомольскую площадь, Турецкий дал наконец по газам, под «зеленую волну», чтоб — до Сокольников.
А если так, то следует мгновенно вывод номер два. Никак не менее значимый. Вот этот забинтованный старик в руинах, он отозвал меня разжечь костер. Потом был взрыв, я отключился. Зачем он был там, отвлекал меня? Чтобы «взорвать» Марину с Настей?
Нет, конечно! Это глупость. В той ситуации, в той суматохе он мог бы просто застрелить обеих. И закопать потом или завалить, положим. Да просто дать железкой по голове и положить под рухнувшую балку. И кто бы усомнился? Кто б разбираться стал? Никто. Там все могло быть.
Не-е-ет, нет! Этот тип, знакомый тип, и, что более важно, — лично мне знакомый, он поступил иначе, он взорвал их на моих глазах! Не из садизма же? Конечно нет.
Ему свидетель нужен был, свидетель гибели. И я тот самый свидетель! И, более того, я и виновник, в сущности, произошедшего. Виновен, хоть и не хотел. Отсюда вывод: он хотел не смерти девочек как таковой, а лишь правдоподобной до предела инсценировки их гибели.
А цель была иная — «исчезнуть» девочек. Они убиты якобы, погибли, вот это знают все, и это официально зафиксировано. На самом деле они где-то укрыты наглухо от всех.
Когда такую штуку применяют?
Чтоб «сбросить след», к примеру. Ах, он погиб! Ну все. Мстить нам больше некому. Такой-то больше на Земле не существует. Изъять досье из картотеки.
Поэтому меня и не пришили, хоть это я ж тогда «проговорился» на фуникулере, что, дескать, жизнь прекрасна и так далее. Меня ни в коем случае нельзя было пришить: ведь я носитель вести, глашатай, свидетель смерти. Я должен убедить всех в этом.
Да, да, да! Возможно, Марину с Настенькой «исчезли». Причем «исчезли» их не для того, чтоб завладеть архивом Грамова, зачем? У МБ и так ведь был уже архив к тому моменту. И раз сам архив там, в подвалах на Лубянке, то что им опись? Пыль. Пустое. Девчонок, видно, взяло не МБ. Только ребята из конторы могли пришить их. Это по их части. А защитить, спрятать — это не про них.
Нет, спрятать их мог только «свой», условно «свой». И этот «свой» весьма могуч. Что, если так? Ведь тогда их можно найти! Ну, если постараться, потрудиться, повертеться.
Меркулов абсолютно правильно спросил: «Ты видел трупы? Ты не видел трупов!» И он же первый и предположил, что обе живы! Во дела! Ну я, конечно, вроде тоже прихожу к тому же. Но как же он все это враз рассек на основании всего лишь моего подробного рассказа?! Что говорить, Меркулов — голова!
Стоп-стоп-стоп-стоп! А как же Настенькин «полет с балкона»? Ведь если противнику нужна была не смерть, а лишь инсценировка смерти, то что же, не поймай я Настеньку тогда в последний миг, ей-ей, не знаю сам, как удалось мне все ж схватить ее тогда.
А с чего я решил, что это было на самом деле? Может быть, вся эта сцена мне всего лишь пригрезилась? Был же в моей жизни случай странного самоубийства? Был. Ну, так и этот полет Настин мог тоже мне показаться, привидеться. Да, может быть. Но!
Но тут можно противопоставить иное соображение. Как ни крути, даже если это и был сон, то это, безусловно, был страшный сон, жуткий сон. Врагу такого сна не пожелаю. Иными словами, во сне то было или наяву, это были действия не друга, не доброжелателя, не «своего», скажем так.
А вот «замену» моего самоубийства шестью бутылками водки мог сделать, скорее всего, «свой» — ведь выжил же я, действую и даже, что в наибольшей мере странно, обрел надежду.
Заставить меня завезти Рагдая в больницу, перед тем как уехать в Киев, мог тоже скорей всего «свой».
Подкинуть денег в тайник Марины на кладбище мог только «свой», как представляется…
И наконец, если действительно Марину и Настю «исчезли», то это тоже дело рук «своего», а не «чужого». Но!
Но изначально — с чего все началось? С самоубийства этой Оли и Коленьки. Так вот, притягивать к любому суициду — дело рук «чужого». И мальчика «чужой» душил подушкой, ну не «свой» же…
Болезнь Настеньки, ее полет с балкона — тоже дело рук «чужого». И нападение на нас у стен дендрария. Вот сухой остаток.
Похоже, что мы были, а я есть и теперь в каком-то поле противоборства сил, условно говоря, злых и добрых. Мы все являлись (а я являюсь и сейчас) не очень информированными участниками схватки «свои» — «чужие».
