Сновидения - Робертс Нора
– Миссис Деладжо, – тихо заговорила Пибоди, когда голос у Розетты опять задрожал. – Вы все сделали правильно, и мотивы ваши были совершенно правильными.
– Спасибо. Спасибо вам за это. Полиция подняла тревогу, ее искали. И я искала. Искали соседи, люди проявили участие. Но проходили дни и ночи. И она так и не вернулась. Больше я ее никогда не видела. Если бы могла, она пришла бы домой. Я уже тогда это поняла. Наверняка ей было очень страшно. Как подумаю, что она, бедняжка, перепуганная, хотела ко мне, хотела домой…
– Вы что-нибудь помните о тех поисках? – спросила Ева. – Какие-то ваши разговоры с людьми? Что-то необычное?
– Одни говорили, что видели ее тут, другие – там. Люди звонили на… как это называется?
– На горячую линию, – подсказала Ева.
– Да, и полиция проверяла, но всякий раз это оказывалась другая девочка. Детектив Хэнди была очень добра к нам. Мы с ней до сих пор перезваниваемся. Ой, мне же надо ей сказать…
– Я с ней уже говорила, – сказала Ева.
– Я с ней тоже поговорю. Она ведь до сих пор не перестала искать. В ней была вся моя надежда, хотя мы обе понимали, что, если она и найдет Лупу, это будет… это будет как сейчас. Я все записывала на бумагу, каждый вечер, на протяжении многих месяцев. У меня эти дневнички сохранились.
– Вы не могли бы их нам дать на время? Мы обязательно вернем.
– Да, конечно.
– Я принесу, – поднялся Хуан. – Я знаю, где ты их держишь. Я отпрошусь с работы и позвоню твоему начальству. Мы сегодня останемся дома. Надо заняться приготовлениями.
Она что-то прошептала ему на испанском, и глаза ее впервые наполнились слезами. Он тихо ответил на том же языке, после чего вышел из комнаты.
– Когда я потеряла Лупу, мы с Хуаном еще не были знакомы. Они бы друг друга полюбили. Он и сейчас ее любит, потому что ее люблю я, и он тоже ее долго искал. Мы с ним оба захотим заказать поминальную службу, он сейчас об этом говорил. Можно будет… Можно мне будет ее забрать, чтобы отпеть и похоронить как полагается?
– Может быть, чуть позже, но я прослежу, чтобы вам ее отдали.
Она кивнула и тыльной стороной ладони утерла слезы.
– А другие девочки… те, которые вместе с ней, – у них остались родные?
– Это мы пока выясняем.
– Нам с Хуаном еще повезло. Если есть девочки, у которых никого нет, мы были бы рады помочь похоронить любую.
Когда они вышли из дома, Пибоди порылась в бездонных карманах своего пальто и выудила бумажный платок.
– Прости, – пробормотала она, промакивая глаза и сморкаясь. – Я держалась, пока она не спросила разрешения помочь похоронить других девочек.
Ева молчала, пока они не дошли до машины и не сели внутрь.
– В большинстве своем люди – дрянь. Это, наверное, закон больших чисел, особенно в нашей работе. А потом тебе попадаются такие люди, как эти. С ними случилась беда, страшная беда, но они все равно остаются людьми и переживают ее с достоинством.
Она протянула Пибоди дневники. Старомодные, подумала она. Небольшие книжечки в обложках, куда заносились записи карандашом или ручкой.
– Надо просмотреть это все. Может, она записала что-то важное, но сразу не придала значения.
– Одну из жертв могли бы похоронить мы с Макнабом. Уж это-то организовать нам по силам.
– Пибоди!
– Не думай, что я начинаю принимать все близко к сердцу или терять объективность, – возразила Пибоди, отлично понимая, что лжет. – Просто это будет справедливо.
Ева ничего не ответила, а Пибоди достала новый платок.
– Заедем к Девинтер. Проезжать будем мимо последнего адреса, по которому была зарегистрирована Стубэкер, так что заскочим, поспрашиваем, вдруг ее кто-нибудь да вспомнит. А может, у кого-то и вовсе есть какая-то новая информация.
Это было все равно что пересечь границу и оказаться в другой стране. Район, где когда-то жила – или числилась – Шелби-Энн Стубэкер, был застроен дешевыми и приземистыми жилыми домами, какие строили в первые послевоенные годы. Они перемежались развалюхами еще более ранней постройки. Все стены были испещрены граффити, на каждом шагу попадались бесчисленные ломбарды, салоны тату и пирсинга, секс-клубы и обшарпанные забегаловки. Здесь никто не нанимал прислугу для выгуливания собак, зато у многих наверняка были запрограммированные на нападение роботы-доберманы. И в руках у местного люда были не портфели, а заточки.
С помощью своего универсального ключа Ева справилась с замками в металлической входной двери восьмиэтажного здания, стоящего посреди квартала омерзительных трущоб.
В вестибюле стоял застарелый запах мочи и рвоты, едва ли перебиваемый химическим хвойным ароматом профессионального моющего средства, которым какая-то упорная душа тщетно пыталась его устранить.
Никаких шансов, подумала Ева и стала подниматься по лестнице. Здание провоняло насквозь.
– Когда суд постановил ее забрать из семьи, она жила в триста пятой, с матерью – и, как следует из материалов дела, нескончаемой чередой мамашиных дружков. Из этого и будем исходить.
В подъезде стояла какофония. Стены в доме были такими хлипкими, что казалось, какая-нибудь обдолбанная башка легко может пробить их ударом кулака.
Теперь запахи можно было различить: здесь пахло грязными пеленками вперемешку с подгоревшим завтраком.
– Если бы я жила здесь, мне бы потребовался респиратор, – прокомментировала Пибоди. Она старательно избегала касаться стен и липких перил. – И камера для обеззараживания.
Где-то надрывался малыш – так истошно, будто ему поджаривали пятки. Наверное, запах грязных пеленок исходил от него. Какая-то добрая душа реагировала на страдания малыша, барабаня в тонкую стенку.
– Заткни своему ублюдку глотку!
– Как мило. – На третьем этаже Пибоди смерила внимательным взглядом коридор. – Если бы я здесь жила, я бы тоже плакала. Это же настоящий ад – расти в такой дыре.
В первые восемь лет своей жизни Ева бывала в таких местах – а то и похуже. Так что она могла подтвердить: это действительно ад.
На четвертом этаже ребром сжатой в кулак ладони она постучала в дверь бывшей квартиры Стубэкеров. Никакой охранной сигнализации, разумеется, не было, зато имелся дверной глазок и два захватанных замка с задвижками.
Уловив тень за глазком, Ева постучала снова.
– Полиция Нью-Йорка. – Она поднесла к глазку жетон. – Открывайте!
Раздался лязг и скрежет отодвигаемой ржавой задвижки, затем какие-то щелчки, и дверь приоткрылась на несколько дюймов. Она была на массивной цепочке.
– Какого хрена вам надо?
Часть женского лица, которую она видела, производила неутешительное впечатление. Взору представали явные следы вчерашней косметики, основательно размазанной после сна. Ева попробовала представить, что собой представляет подушка этой женщины – должно быть, похожа на какое-то произведение абстрактной живописи, которую Ева, впрочем, никогда не понимала.
– Лейтенант Даллас, детектив Пибоди. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
– И не подумаю с вами разговаривать, пока не будет ордера. Я свои права знаю!
– Мы всего лишь хотим задать вам несколько вопросов, касающихся бывшей квартирантки.
В обведенных, как у енота, темными кругами глазах женщины появилось хитрое выражение.
– И бабла дадите?
– Это зависит от того, что вы можете предложить. Вы были знакомы с прежней квартиранткой?
– А то! Мы с Трейси вместе работали в клубе. «Ва-Вум» назывался. Мы же с ней, как-никак, танцовщицы были.
– Не знаете, где мы ее можем найти?
– С тех пор как она смоталась из города, ни разу ее не видела. Уж лет десять как, не меньше. Я эту дыру сдаю, все по чесноку. У нас тут аренда законом регулируется.
– А дочь ее вы знали?
– Паршивку-то эту? Конечно. Эта задолго до Трейси ноги сделала. За словом в карман не лезла, та еще оторва была. И подворовывала частенько. Бывало, в клуб завалится, так непременно в гримерке что-нибудь стащит. Трейси пробовала ее ремнем учить уму-разуму, а толку-то? Некоторые дети прямо рождаются негодными, и с этим ничего не поделаешь. Я так понимаю, Трейси приходилось даже бухло в доме прятать, не то девка все выхлестала бы. Один раз Трейси рассказывала, как пришла домой и увидела свою доченьку в стельку пьяной, а лет-то ей, между прочим, было десять, не то одиннадцать. Так мало того, что напилась, еще и на мамашином парне повисла. Еще пыталась на него все свалить – дескать, он ее напоил и приставать начал. Эта девка врала – как дышала.
