Медная роза - Андрей Михайлович Дышев
– Ты перевязку делал? – спрашивает она.
– Утром мама… твоя мама делала, – отвечает Глеб, поправляя несвежий и разлохмаченный с краю бинт. – Но я потом надумал форточку отремонтировать, чтобы плотнее закрывалась, и нечаянно отверткой по ране саданул.
– Сдалась тебе эта форточка? – ворчит Ольга, доставая аптечку.
– Она не плотно закрывалась. Соседи могли услышать мой голос…
Она разматывает липкий бинт. Хочет показать, что эта процедура ей – как наказание, и всё же старается, чтобы Глебу не было больно. Она слышит, как он кряхтит, скрипит зубами. Видит жуткий рубец с мясо-красными воспаленными краями. Кровь стекает Глебу на локоть и капает на стол. Его боль передается ей. Она видит результат своего поступка. Кем бы ни был Глеб, но по ее вине он страдает. И Ольга уже не злорадствует, уже жалеет, что так жестко сказала ему о следователе.
– Я бы позвонил директору, – говорит Глеб, – а вдруг засекут твой телефон, и у тебя начнутся неприятности.
– Ты думаешь, что у меня их нет?
– Лучше через почту отправить факсом заявление об отпуске. И тогда на работе меня не будут искать. Нет меня. Уехал на месяц. Сел за руль и уехал. Никто не знает куда. Правильно?
Ольга рассматривает рану. По краям она начинает гноиться.
– Не нравится мне, как врач тебя заштопал, – бормочет Ольга и вскрывает упаковку со стерильным бинтом.
– Да черт со мной! – равнодушно отвечает Глеб и его взгляд становится отстраненным и безжизненным, как бы обращенным куда-то вглубь себя, в беспросветную тьму. – Жизнь кончилась…
– Ой! – нарочито скептически восклицает Ольга. – Чья бы корова мычала. Жизнь твоя кончилась… Это ты чуть не лишил человека жизни! А сам, вместо того, чтобы на нарах сидеть, кайфуешь у меня под крылышком.
– Разве это кайф – видеть, как ты удаляешься от меня? – возражает Глеб. – Я ведь здесь остался, потому что еще надежда жива. Думаешь, мне спрятаться больше негде? Думаешь, я не мог нанять киллера? Если бы не любил тебя, так бы и сделал. Но разумом я уже не владел, ревность играла со мной по своему разумению.
– Не дергайся!
– Да брось ты этот бинт! Не нужна мне повязка. Ничего я не хочу. Зачем макияж наводить, если голову рубить будут? Ты скажи, Оля, ты не стесняйся: мне уйти?
– Да сиди уже, не трави душу!
– Одно твое слово – и я уйду. Я, конечно, заноза в твоем сердце, но ты меня не жалей. И не переживай, когда меня за решетку кинут. Я там долго не задержусь. Месяц, два – и меня вынесут из камеры ногами вперед. Не тот я человек, чтобы смириться с судьбой. Слишком много души тебе отдано, чтобы выжить в разлуке…
– Замолчи же ты!
– Как молчать, если слова словно слезы, и их не удержишь?
Ольга склоняется над рукой Глеба, пытается надорвать зубами бинт, чтобы связать его узелком, но Глеб вдруг обхватывает ее голову ладонями и начинает неистово целовать ее волосы.
– Глеб, – сквозь зубы цедит Ольга. – Я тебя ударю…
– Ударь, – шепчет он. – Ударь, милая. Добей меня. Зачем мучить подраненное животное? Я – прожитый день, прочитанная книга… Вытри об меня ноги, выкинь на мусорную свалку…
Он рывком поднимает ее на ноги, жадно целует в лоб, щеки, подбородок. Ольга прячет лицо, сопротивляется.
– Глеб!
– Ударь же меня опять… Схвати нож… Освободи меня от пыток видеть тебя…
– Ты… ты подонок…
Она не в силах совладать с ним. Глеб хватает ее в охапку, несет в комнату и опускает на диван. Она бьет его по лицу. Бинт разматывается, падает ей на шею, как петля. Близко-близко она видит малиновую рану, и кровь срывается с нее тяжелыми каплями.
– Любимая моя, единственная моя, – бормочет Глеб. – Всё у меня забрала… Ничегошеньки мне не оставила… Скажи только слово – я встану и уйду… Только слово, и ты меня уже никогда не увидишь…
Она плачет, кусает губы. Может, чтобы не закричать от бессилья, может, чтобы не сказать то, о чем он просит.
* * *Застегивая на ходу белый халат, Ольга подбежала к двери, дернула за ручку так сильно, что зазвенело стекло. Дверь приоткрылась ровно на столько, что можно было просунуть кончик туфли, и Ольга тотчас это сделала.
– Поздно уже! – громко сказала пожилая санитарка, заслоняя собой проход. – Посещения закончены!
– Я так торопилась, – заговорила Ольга, продолжая проталкивать себя вперед. – Электричка опоздала, на работе задержали, я со всех ног неслась, едва в магазин успела забежать…
– Поздно, девушка! – уже не так категорично произнесла старушка, и тут посторонилась, чтобы позволить кому-то выйти из хирургического отделения. Воспользовавшись этим, Ольга немедленно проскользнула за дверь и вдруг нос к носу столкнулась с Катей.
Катя была сама на себя не похожа. Щеки ее полыхали румянцем, малиновые пятна покрывали шею и верхнюю часть впалой груди, не прикрытую широким воротником блузки. Глаза ее словно обмелели и стали тусклыми, веки обессилено опустились, волосы растрепались. Не узнав Ольгу в первое мгновение, Катя уже намерилась оттолкнуть ее, чтобы освободить себе путь, как вдруг ее тонкие губы разомкнулись и надломились, как от страшной и резкой боли.
– Ты-и-и-и! – протянула она, мгновенно придя в бешенство. – Тварь! Что ты с ним сделала!
Ольга не успела сообразить, как Катя вцепилась ей в волосы и попыталась притянуть ее голову к своим худым коленкам, чтобы ударить по лицу.
– Эй, эй! – закричала санитарка. – Вы что ж это! Запрещено!
– Тварь! Тварь! – громко вопила Катя, таская Ольгу за волосы, но не устояла, тонкий каблук хрустнул, нога девушки подломилась и, чтобы сохранить равновесие и не упасть, Катя разжала пальцы. Санитарке этого было достаточно, чтобы оказаться между девушками.
– Запрещено! – сильным голосом объявила она, отталкивая девушек подальше друг от друга. – Вы что ж
