Пробуждение в «Эмпти Фридж». Сборник рассказов - Денис Игоревич Воронцов
Для трех часов ночи «за окном» слишком светло. Наверное, у голограммы сбились настройки времени. Или я забыл, как по пьяни переключил ее на часовой пояс родного Плимута. У меня однажды была такая мысль. Правда, в последний момент я передумал, так как это показалось мне некомфортным: к искусственному пейзажу рано или поздно привыкаешь как к настоящему, а разница во времени сбивает с толку и даже давит на психику. К тому же, для лондонского времени «небо» сейчас кажется слишком темным, поэтому проблема скорее всего в настройках. Как бы там ни было, никакая электронная штуковина не заменит реальный вид из окна.
Единственное, что придает каплю бодрости в конце дня, это перспектива повидаться с Мэй. На стене висит двое часов, и я точно знаю, что у нее сейчас обеденный перерыв. А значит, скоро она выйдет на связь (если, конечно, нашу перекличку с десятиминутной задержкой можно назвать связью). Еще немного, и мы снова будем вместе. А пока что остается довольствоваться допотопным синемаскопом, показывающим рой помех с едва различимой картинкой на заднем фоне. Но никак не наоборот.
Часто тех, кто не бывал дальше Луны, удивляет, почему в век компьютерных технологий общение проходит при таких дерьмовых условиях. Но так повелось, что за скорость и доступность сигнала приходится платить качеством изображения. Иначе наши разговоры стоили бы по сотне кубометров воздуха за час, в лучшем случае восьмидесятого. Или затягивались бы на сутки, что сделало бы их беспрерывными. Я, конечно, не прочь болтать с Мэй целыми днями напролет, но рано или поздно наш космический телефонный провод перерезали бы ножницы под названием «безденежье». И в тот же день отсекли бы кислородный шланг от моей комнаты, что тоже не совсем приятно.
Хорошо, что я уговорил Мэй вернуться домой, пока еще была такая возможность. Конечно, я не наврал ей о том, что собираюсь полететь следом, как только проверну небольшое дельце и достану денег на еще один билет. Но кто же знал, что моя махинация с перепродажей чипов прогорит, как бенгальский огонь, а остаток денег уйдет на то, чтобы компенсировать ущерб и хоть как-то отвертеться от суда. Так я и стал коренным жителем Оазиса, надеющимся, как и все, рано или поздно покинуть эту дыру.
Хуже всего осознавать, что всего этого можно было избежать. Стоило лишь получше изучить технологию криоконсервации, прежде чем одобрять и запускать ее в массы. А теперь, когда «заморозку» признали опасной для жизни и запретили — конечно, билеты назад стали всем не по карману. Признаться, я бы рискнул собственной шкурой, чтобы под видом консервы улететь отсюда, будь это возможно даже на нелегальном уровне. Но правительство строго следит за тем, чтобы все оставалось на своих местах.
А на первый взгляд идея казалась неплохой. Полет занимает минимум два года, и все это время пассажирам нужно чем-то питаться, не говоря уже о прочих потребностях. Будучи простой и дешевой, криоконсервация позволяла экономить уйму ресурсов и денег. С ней путешествие в Оазис стало таким же доступным, как перелет в другой конец земного шара.
Но особого искушения побывать в «красном городе» добавляла возможность подзаработать на добыче терция. Вот и я купился, бросив не такую плохую работу на судостроительной верфи Плимута, и угодив с женой в капкан размером с планету (иронично, что мне посчастливилось застрять здесь, с учетом того, что на Марсе нет как таковых морей).
Идея насчет терция тоже с треском провалилась. Точнее сказать — взорвалась, вместе с комплексом по его добыче и переработке «ОАЗИС-1». Говорят, это был теракт, устроенный фанатиками, которые верили, что четвертая мировая начнется именно с этого места. А она началась и закончилась как всегда на Земле. Вот так неожиданность.
Никто не будет восстанавливать этот завод ближайшие лет сто, а тем более строить новый. Как бы ни был полезен терций в промышленности, после случившегося в Оазис больше не сунется ни одна живая душа. По крайней мере, пока не найдется новый способ свести к минимуму затраты на перелет. А пока что игра не стоит свеч, тем более в век всемирного кризиса.
Тем же, кто застрял здесь, остается работать на кислород, время от времени хватаясь за возможности вроде участия в каком-нибудь чемпионате. И как ни странно, самым популярным видом спорта в Оазисе стали гонки. Причем не столько на скорость, сколько на выносливость — так называемые ралли Меридиана, ради которых все плато обставили громадными железными дугами. Ведь нужно же как-то избавиться от сотни ржавеющих электрокаров, завезенных сюда каким-то старым коллекционером (прах которого давно развеян над Олимпом). А заодно — от сотни лишних ртов, день изо дня поглощающих кубы воздуха.
Валяюсь на кровати уже около четверти часа, думая, во что ввязался. Наконец, на синемаскопе загорается желтая кнопка, и стена начинает пестрить пикселями, как будто в комнату влетели красно-синие пчелы. Из колонок доносится голос, настолько искаженный помехами, что кажется, сигнал облетел вокруг Солнечной системы и вернулся обратно. Но все равно это лучшее, что я услышу за весь день, и никакие помехи не отнимут у меня этого ощущения. Это голос Мэй.
— Мы ведем репортаж прямиком из Плимута…
Как всегда весела и жизнерадостна, и мне хочется верить, что это правда. Однажды она позвонила после того, как попала в аварию на своем Тандерберде, в которой сломала бедро. И если бы не костыль в углу комнаты, по ее виду я бы и не понял, что что-то произошло. Оказалось, прядь волос (помню, тогда она еще красилась в рыжий) закрывала половину ее лица тоже не просто так — под ней Мэй пыталась прятать стесанный лоб и зашитую бровь. И ей почти это удалось, если бы не что-то, что я назвал бы ментальной связью. Уж в этом у нас с ней никогда не бывает помех.
Через некоторое время появляется картинка, и сквозь рябь различаю лицо Мэй. Серые глаза, высокие скулы, ямки у щек. Даже если бы весь сигнал растерялся в пустоте космического пространства, а до меня долетело всего три пикселя, я все равно распознал бы ее черты.
Мэй подходит к окну и открывает его. Замечаю, что в небе ни облачка, несмотря на то, что
