Джеймс Суэйн - Ва-банк!
– Потому что она уже слишком глубоко во всем увязла. И сейчас просто прикрывает задницу.
– С чего это вы так уверенно об этом говорите?
– Просто я уже наблюдал такие сцены сотни раз.
– То есть?
Валентайн повернулся к Уайли:
– Когда обстоятельства позволяют, большинство людей непременно жульничают. Такова человеческая натура.
– Что значит «большинство»? – спросил Уайли.
– Я имею в виду большинство игроков, – ответил Валентайн. – Возьмем, к примеру, мою бабушку. Даже она жульничала, когда играла в карты с родными. Она держала в одной руке карты, а другой перебирала четки. Я-то думал, она молится, раз шевелит губами, но как-то раз я вышел из комнаты, а потом тихонечко вернулся и стал позади нее. Так вот бабуля моя считала карты, а четки служили ей чем-то вроде счетов.
– Ваша родная бабушка! – воскликнул Уайли, совершенно потрясенный этим рассказом.
– Да, эта история и открыла мне глаза на человеческую натуру, – заявил Валентайн.
Машина Лонго притормозила у дорожки к дому Нолы, точно такому же, как все дома на ее улице. Господи, подумал Валентайн, как можно прожить среди этих одинаковых коробок десять лет и не сойти с ума?
Ник припарковался на другой стороне улицы. Они выбрались из машины и подошли к стоявшим на лужайке перед домом Хиггинсу, Лонго, закованной в наручники Ноле и ее адвокату.
– Давайте постараемся проделать все это быстро, – сказал Лонго, нацепив полицейскую бляху: давал окружающим понять, что он при исполнении.
– Я тоже хочу взглянуть на письма, – сказал Ник.
– Они настоящие, – ответила Нола. – Сами убедитесь.
На тротуаре собралась группа мальчишек. Нола подняла скованные руки и крикнула:
– Привет, Джонни, Тейлор и Джош! Все у вас в порядке?
– Да, мадам, – ответили мальчишки хором.
– Я меняла пеленки, кажется, всем мальчикам в этом квартале, – пояснила Нола своему адвокату.
– Им, наверное, очень неприятно видеть вас в таком вот положении, – заметил адвокат.
– Еще бы! – Нола подсунула скованные руки под стоявший у входной двери горшок с кактусом и сказала: – Ключ здесь, лейтенант.
Лонго приподнял горшок и вытащил ключ.
– У вас установлена охранная система? – спросил он, вставляя ключ в замок.
– Нет, – ответила она. – И собаки тоже не имеется.
– Вот и хорошо.
Лонго открыл дверь, и их окатила волна ледяного воздуха. Валентайн стоял первым, поэтому основной удар пришелся на него. Уайли отошел назад к тротуару, достал бумажник и раздал мальчишкам по доллару:
– Вот, ребята. Сделайте одолжение, исчезните.
Ребята исчезли, но недалеко – отошли к углу и снова уставились в их сторону.
На пороге возник Лонго:
– Все чисто.
Первыми в дом вошли Нола и адвокат, следом за ними Хиггинс, потом Ник и Валентайн. Но когда на пороге возникли Сэмми Манн и Уайли, Лонго сказал:
– Шестеро – это уже толпа. Вы останетесь здесь.
– Но почему? – обиделся Уайли. – Мы же тоже в этом участвуем.
– Знаю, – ответил Лонго. – Вы на нее указали. Именно поэтому вы и остаетесь.
И лейтенант захлопнул дверь.
Вернувшись в машину Ника, Уайли спросил:
– Ну и что нам теперь остается делать?
Сэмми включил двигатель и принялся вертеть ручки настройки кондиционера. Но вентилятор гнал раскаленный воздух: Никовы машины вечно барахлили, хотя он был верен им куда больше, чем своим женщинам.
– Хут эдук бе тесук у шуфут, – ответил Сэмми.
– Что это ты такое сказал?
– Это по-арабски, – пояснил Сэмми. – Любимое выражение моего папаши.
– Вот уж не знал, что ты араб.
– Что ж, теперь вот знаешь.
– Ну и что это означает?
– Засунь палец в задницу и свистни.
– Тогда и ты засунь, – сказал Уайли.
Валентайну показалось, что Ника вот-вот хватит удар.
Ступив в убогий Нолин домишко, Ник принялся топтаться и озираться с таким видом, будто на него обрушились давно забытые воспоминания. Он схватил Валентайна за руку и воскликнул:
– Господи Боже, да я помню это место!
– Неужели?
Ник кивнул и показал вниз:
– Тот же дешевый оранжевый ковер! Уродливее него только покрытие в моем собственном казино! – Он тихо засмеялся, продолжая оглядывать гостиную.
– Может, она не могла позволить себе купить другой, – предположил Валентайн.
– И в доме все по-прежнему, Тони. Ничего с той самой ночи за эти десять лет не изменилось.
Валентайн сходил в кухню и принес Нику стакан воды.
– О какой ночи вы говорите?
– Мы ссорились, – ответил Ник. Он подошел к раздвижной стеклянной двери и уставился на «сад камней» в заднем дворике. – Господи, я вспомнил все, словно это было вчера. Я стоял вот здесь, а Нола – там, где вы сейчас, и она орала на меня что было сил.
– А из-за чего?
Ник потер лоб:
– Не знаю. Наверное, я что-то такое сказал. Ну, знаете, как с женщинами бывает: скажешь что-нибудь и – бах! – они взрываются, как двести тонн тротила.
Он уставился в пространство, силясь вспомнить:
– Она швырнула в меня горшок с цветами, чуть в голову не попала, а потом как заорет: «Я тебе член отрежу, ты, сукин сын!»
Ник поперхнулся и умолк.
– В чем дело? – спросил Валентайн.
– А может, это не Нола крикнула, а какая-то другая цыпочка? – спросил сам у себя Ник. Поскреб живот и добавил: – За эти годы столько их перебывало! – пожаловался он. – Я уж всех и не припомню, все как в дыму: пьянка, секс, эти безумства, чтобы произвести на них впечатление! Ну, знаете, как бывает.
Валентайн не знал: он был из тех странных особей, что всю свою взрослую жизнь провели с одной-единственной женщиной.
– И вы теперь жалеете об этом? – спросил он.
– Ну конечно, – ответил Ник. – Надо было хотя бы записывать.
Откуда-то из глубины дома донеслись жалобные возгласы Нолы. Валентайн с Ником поспешили по коридору к остальным, собравшимся в ее спальне. Комнатка была маленькой, темной – жалюзи никто не поднял. Нола, с которой сняли наручники, стояла на коленях перед картонной коробкой, которую она, видимо, вытащила из-под кровати.
– Но электронные письма, которые я получала от Сонни и потом распечатывала, были здесь, – причитала она со слезами в голосе. – Я хранила их в одном конверте со свидетельством о браке. – Она в отчаянии глядела на них снизу вверх. – Я клянусь, Богом клянусь!
– Может, вы положили их в какое-то другое место? – попытался помочь ей Хиггинс. – Подумайте хорошенько.
– Нет! – воскликнула она, снова перерывая все бумаги в коробке. – Здесь они были! Наверняка он сюда забрался и выкрал их!
– Кто? – спросил Хиггинс.
Нола опустила голову и горько разрыдалась:
– Сонни меня подставил! – рыдала она. – Я снова впустила его в мою жизнь, и вот что этот сукин сын со мной сделал!
Она в отчаянии раскачивалась из стороны в сторону, отказываясь принимать этот последний удар. Даже у Валентайна сердце дрогнуло. Ник вытащил шелковый носовой платок и протянул ей: он уже жалел, что затеял всю эту историю.
– Не делайте этого, – предупредил Лонго, но Ник все равно опустился на колени рядом с Нолой.
– На, возьми, – сказал он.
– Спасибо, Ник. – Она вытерла глаза.
– Скажи-ка мне вот что, – спросил грек. – Я помню, что когда-то уже бывал здесь. И мы с тобой ссорились.
– Ссорились? Да это было сражение на уровне третьей мировой войны!
– Я что, вывел тебя из себя?
– Еще как!
Ник неуверенно глянул на Андермана: стоило ли вести этот разговор в присутствии ее адвоката? И все-таки спросил:
– А что я такого сделал?
– Неужели не помнишь?
Ник покачал головой.
– Что ж. Может, вот это освежит твою память…
И Нола, с разрешения Лонго, прошла в ванную комнату. Открыла шкафчик, достала баллончик с лаком для волос и протянула его лейтенанту.
– Сейф я себе позволить не могу, – пояснила она.
Лонго перевернул баллончик. Никакого лака в нем не было – он оказался имитацией, с отвинчивающимся дном. Лейтенант открутил донышко, и в руку ему выпала маленькая коробочка. Лейтенант присвистнул и протянул ее Нику:
– Узнаете?
Ник в недоумении уставился на обручальное кольцо с бриллиантом, которое все эти десять лет хранилось у Нолы в ванной. Судя по чистоте камня, кольцо было куплено у Мордехая, лучшего в городе ювелира.
– Это я тебе подарил? – спросил он в изумлении.
– Ты стоял на коленях в этой самой гостиной и просил выйти за тебя замуж, – рявкнула Нола, позволив горьким воспоминаниям вырваться наружу. – Просил меня стать твоей женой, твоей радостью, твоим счастьем! Только все это была брехня!
Ник закрыл коробочку: теперь он вспомнил. Он заплатил за кольцо двадцать тысяч. Наличными. Нола была лучшей из его женщин. Ну, по крайней мере, в тот момент ему так казалось.
