Леонид Словин - Хозяин берега
Старик кивнул. Он сидел на пристроенном к стене лежаке. Короткие его ножки в узких брючках со смешными манжетами на добрый вершок не дотягивали до пола.
- Я отказался платить! И через месяц уже сидел...
- Вы Пухову говорили об этом?
- А что Пухов? Что Сергей мог сделать? Он направил в Москву бумагу, в Главрыбвод. Все написал. Так у него же и сделали обыск! Искали черновики письма и негативы... Вот как все обернулось!
- Странные дела...
В студенческом исследовании моей жены - "Поведение браконьеров в конфликтной ситуации" - инспекторам рыбнадзора предлагалось дать оценку личностных качеств браконьера: "хороший" - "плохой", "умный" - "глупый", "щедрый" - "жадный" и так далее. При обработке полученных данных выявилась обратная зависимость между стажем инспекторской работы и величиной негативной оценки. С увеличением стажа работы инспектора отрицательная оценка имела тенденцию к сглаживанию, уменьшению. Видимо, Пухов, которого все одинаково характеризовали как опытного инспектора, был в силах подняться до понимания человека, ставшего браконьером в силу сложившихся вокруг него условий, и даже воспользоваться его помощью.
Я прибег к тому же.
- Чью лодку сжег рыбнадзор перед тем, как ночью подожгли инспекцию? спросил я. Мазут не дал мне договорить:
- Баларгимова.
Мне показалось - я ослышался.
- Баларгимов платил им за одну лодку, а ловил двумя... - пояснил Мазут. - И кто-то его продал.
Я начал понимать.
"Вот почему в ту же ночь пытались сжечь "козлятник" Касумова!" Браконьерские войны переносились на Берег.
Мазут поднялся, включил стоявший на электроплитке чайник, достал из шкафчика заварку. Подумав, он снова полез в шкафчик - вынул три граненых стакана, и сразу же появилась бутылка.
Я молча смотрел, как мутноватая, здешнего производства "Русская горькая", булькая, освобождает емкость. Видел бы сейчас меня Генеральный! Водный прокурор участка. С граненым стаканом. В "козлятнике". С браконьерами.
Мы выпили.
- Вам известно - кому Баларгимов платил деньги? - спросил я.
- Нет. - Касумов не поднял глаз. Старик тоже смотрел куда-то в сторону.
- Давал, но кому конкретно... - Мазут пожал плечами.
Я понял, что заговор молчания - омерта - перестает действовать только против тех, кто уже не опасен: убит или арестован.
- Вы доставили записку из тюрьмы от Умара Кулиева, - сказал я. - Я не спрашиваю, кто вам в этом помог... Пухов знал о ней?
- Только о первой...
- Другую Мазут должен был привезти в ту ночь, когда Пухова убили... Керим пошевелил маленькими, в коротеньких брючках, ножками.
- Должен был, да застрял! Человек, через которого шла бумага, в чем-то проштрафился, попал в изолятор. Мне пришлось сутки ждать...
Я все понял.
- Вы можете мне ее показать? Она у вас? Я обещаю, что без вашего согласия ни она, ни вы, ни те, кто вас послал, - никто не будет фигурировать в этом деле.
- Это можно. - Касумов поднялся. - Можете ее взять себе. Тем более что за доставку заплачено.
- Кем?
- Женой Умара.
Мазут подошел к окну - на полочке, рядом с подоконником, сушилось несколько сигарет, знакомые коробки с изображением Циолковского Евтушенко.
- Откуда эти спички? - спросил я.
- Садыку привезли несколько ящиков. Он раздавал всем.
Мазут выбрал одну из сигарет, подал мне. На ощупь сигарета была совершенно обычной, я раскрошил табак. Внутри лежала маленькая, свернутая трубочкой бумажка.
Я поднес ее к свету. Написанная острозаточенным, как игла, графитом записка была короткой:
"Отец он меня у говорил взять все на себя перед приговором в автозаке он обещал, что все сделал, что расстрел дадут только чтобы попугать если вы не поможете, я буду третья его жертва".
Громкий крик донесся неожиданно со стороны метеостанции. Еще через минуту дверь "козлятника" была отброшена сильным ударом ноги. Огромный лысый казах, которого я уже видел раньше, впихнул внутрь маленькое, выпачканное кровавой краской верещавшее существо, в котором я узнал крохотного карлика Бокассу.
Казах прокричал Касумову несколько слов на своем языке, бросил на стол нож с наборной ручкой, похожий на финку, мотнул головой на забор.
На берегу уже были сумерки. Вместе с Касумовым я бросился к машине, там причитали женщины. В тусклом свете фары, установленной на метеостанции, я увидел лежавшего на заднем сиденье капитана Мишу Русакова, на нем была моя синяя, с белыми полосами, ветровка из Кельна, по ней ползли, ширились страшные, не меньше чем сама смерть, коричнево-бурые пятна.
Миша был жив, он попытался улыбнуться, но было видно, что это ему дается с трудом. В ногах у него, рядом с сиденьем, валялись брошенные убийцей спички со знакомым портретом - Бокасса, видимо, предлагал Русакову прикурить.
Вдвоем с Касумовым мы быстро сняли с Миши одежду, я достал аптечку, как мог, затампонировал рану под лопаткой, сел за руль.
- Бокассу возьмите! - крикнул кто-то.
Я только махнул рукой.
Касумов устроился на заднем сиденье, рядом с Мишей, аккуратно привалил его к себе.
Нападение на Русакова было, очевидно, повторением того, что произошло с Пуховым. В том же месте. Пользуясь неожиданностью. Сзади.
"Только против Пухова в ход пущен был пистолет, а не финка!"
Исполнителем обоих преступлений оказался психически неполноценный человек, послушное орудие в руках, которые его направили.
Мы отъехали не мешкая.
Время от времени Миша тихо стонал, особенно когда я, стараясь ехать быстрее, попадая на выбоины.
"Что я знаю о Мише? Женат? Есть ли у него родители?" Из больницы надо было срочно звонить дежурному.
- Как он? - спрашивал я Касумова, не услышав очередного стона.
- Порядок, - отвечал Мазут.
Казалось - дороге не будет конца, я уже подумал, что еду словно по закрученной поверхности ленты Мебиуса, когда впереди неожиданно блеснули тусклые огни. Восточнокаспийск был уже рядом.
- Где лучше проехать? - не оборачиваясь, спросил я, лишь только мы въехали в город.
- Все время прямо, я скажу, где свернуть...
По территории больницы мы с Мазутом несли Русакова на руках, благо приемный покой оказался в нескольких десятках метров.
Пока шла операция, я прошел к телефону в кабинет главврача, поднял на ноги дежурного и Буракова и дал указание выехать на место и арестовать Бокассу. Потом мы еще долго вместе с Мазутом сидели в коридоре, пока не приехала маленькая светловолосая женщина с девочкой-школьницей - мать и сестра Миши Русакова.
Так мы сидели, когда из операционной появился грустный хирург - в колпаке, домашних тапках и непривычном, зеленого цвета, халате.
Хирург подошел к нам и вместо слов, которые висели в воздухе: "Мы сделали все, что могли, но тщетно... Мужайтесь!" - сказал:
- Он будет жить. Все в порядке. Ничего опасного...
Я прослезился и - страшно сказать! - тут же забыл о Мише, потому что голова моя была крепко забита тем, что я узнал и что временно просто отошло в сторону, пока я занимался раненым.
Из кабинета главврача я снова дозвонился до водной милиции - к счастью, Хиджинур был на месте.
- Ты по-прежнему в бригаде по раскрытию убийства Пухова? Изменений нет?
- Разумеется, Игорь Николаевич... - Он один делал вид, что не замечает событий, происходивших вокруг опального водного прокурора.
- Можешь говорить?
- Да.
- Слушай внимательно. Смертный приговор Умару Кулиеву вынесен областным судом 5 января...
- Слушаю.
- Нужно найти тех, кто мог находиться в тот день в автозаке вместе с ним...
- Арестованных?
- Ну да. Восточнокаспийск - город небольшой. Я думаю, конвой был один. По дороге мог захватить людей и в районные суды... Понял?
Во дворе я увидел Агаева с московскими проверяющими. Они ждали машину. Увидев прокурорскую "Ниву" и меня в ней, Агаев увлек собеседников чуть в сторону. Это избавляло его и меня от взаимных приветствий.
"Плохи, Игорь, твои дела, - подумал я. - Агаев уже прекратил с тобой здороваться".
В дежурке на столе перед капитаном Барановым стояли три "кейса", принадлежавшие гостям, и три одинаковых, средней величины, целлофановых пакета.
- Сувениры в Москву... - объяснил мне по-приятельски Баранов. Мы были в дежурке одни.
От него я узнал также, что неназванная сила, имеющая власть на Берегу, отменила запрет на эксплуатацию установки на сажевом комбинате. Отмена была оговорена множеством предупреждений - "в виде исключения...", "учитывая насущную потребность промышленности...". Правительственная комиссия, которая должна была расследовать случившееся, переложила свои функции на республиканский комитет народного контроля. Смысл был ясен: Кудреватых победил.
Я поднялся к себе. Начальство только еще покинуло здание, а сотрудники уже бросили работу. В коридоре, и на лестнице курили. Дым стоял коромыслом.
Методы устрашения, к которым прибегал мой однокашник, могли лишь вызвать имитацию дисциплины. Я снова вспомнил лягушачью лапку в формалине, дергавшуюся под влиянием раздраженного нерва. С прекращением активного воздействия на нее мертвая лапка мгновенно замирала.
