Марина Серова - Ваша карта бита
— На место!
И тот действительно, как пес, поскуливая, метнулся, поджав хвост, к своей комнатенке с диваном и телефоном.
Скопцов плюхнулся в кресло бандерши, раскорячился, скрыл лицо в ладонях и шумно вздохнул.
Наступившая тишина показалась бандерше еще страшнее только что отгремевшей бури. Она едва осмелилась нарушить ее, почти прошептала:
— Водички, Андрей Семенович? Пивка?
— Что? — отнял он от лица руки и рассмеялся мелко и дробно, как ненормальный. — Пивка? Водки! Стакан! И чтоб с краями!
Водка была подана незамедлительно, на подносе, в запотевшем стакане, как было сказано. По соседству с тарелочкой, на которой лежали несколько свежайших бутербродов с икрой и бужениной. Скопцов вытянул водку, как воду, мелкими глотками, остановившись на полдороге, чтобы передохнуть, но не отрывая стакана от губ.
— Сигарету! — потребовал он, возвратив стакан на поднос и отталкивая его вместе с рукой бандерши. — Прикури и дай. И скажи этому придурку, чтобы от телефона — ни на шаг, понятно? И не пускал бы никого, кроме ребят. Всех остальных — к черту! Шкуру спущу!
Мало-помалу успокоился Андрей Семенович настолько, что слова стал выговаривать, а не пролаивать, как до этого, потребовал плед, для того чтобы прикрыться, а когда выяснилось, что ничего подходящего под рукой нет, вместо пледа усадил к себе на колени саму бандершу, все еще обмиравшую.
Вес женского крепкого тела умиротворил Андрея Семеновича окончательно. Женщина с готовностью подставляла себя под его руки и, когда надо было, по-кошачьи выгибала спину, демонстрируя удовольствие. А когда прошло достаточно много времени и до возвращения посланных, по всем расчетам, оставалось всего ничего, он спровадил ее и отправился проведать камрада, глянуть — не сдох ли еще Бонза после преподанного ему урока.
Бонза не сдох. Он оправился настолько, что смог встретить слишком беззаботно шествующего к нему по темному коридору Андрея Семеновича крепким ударом в лоб, нанесенным с плеча, как молотом, торцом перекладины деревянной швабры.
Голое тело мягко осело на пол. Сергей аккуратно, чтобы не упала и не наделала шума, поставил швабру к стене и за ноги поволок тело своего врага к заботливо прикрытой для сохранения тепла двери парной. В предбаннике, на свету, он задержался, всмотрелся в обезображенное лицо Скопцова и сплюнул с досады — слишком легкой и недостойной такого гада показалась ему смерть Андрея Семеновича.
Эпилог
Артемий поставил передо мной чашечку из настоящего китайского фарфора, но с отколотой ручкой и щербинкой на краю, придвинул сахарницу, солонку и водрузил на стол исходящий паром чайник.
— Командуй сама, Юленька, по своему вкусу.
Банка с кофе оказалась нераспечатанной, и я кончиком ножа проткнула фольгу и прорезала ее крестом.
Артемий щелкнул выключателем, и над столом загорелся светильник — теремок из деревянных планочек с разноцветными стеклами по бокам. Самоделка. Руки у Базана золотые и пригодные для многого — и тостер починить, и машину взорвать, и такое вот чудо сотворить из того, что на улице, можно сказать, под ногами валяется.
— Нравится? — попросил похвалы Артемий, видя мой интерес к необычному светильнику.
— Очень. Свет от него мягкий, цветной.
— Цветной по сторонам только. А стол, видишь, освещен нормально. Да, кроме стола, ничего и не освещено. Хочешь, тебе такой сделаю? Вот только стеклышки подходящие найти надо.
— И много за работу возьмешь? — пошутила я.
— Много, — ответил он неожиданно серьезно. — Заплатишь обещанием не портить больше хорошие приборы.
— Опять ты за свое!
— Кстати, — он отодвинул свою кружку с чаем, поднялся, оперевшись руками о край стола, и неуклюже скакнул к кухонному шкафу, белевшему дверцами в зеленом полумраке. Громыхнул там какой-то жестянкой и, повернувшись, положил и двинул ко мне по поверхности стола пачку долларов, перетянутых резинкой.
— Твой гонорар, Багира. Согласись, неплохо за два дня работы?
— За полтора, — уточнила я. — Но зато в выходные. А в выходные, сам знаешь, ставки повышенные. Так что хоть и неплохо, но — по норме.
— Ну, ты даешь! — поразился он и в притворном возмущении развел руками, едва не потеряв при этом равновесие.
Я дернулась его поддержать, но Артюха уже вцепился в подоконник, как ни в чем не бывало задернул занавески и опустился на свое место.
— Юль, — он заглянул в свою кружку, поболтал в ней ложечкой, — как же ты монокуляр кокнула? Все-таки такой футляр у прибора…
— Способности надо иметь, — пробурчала я. — Давай выкладывай, что там ко мне у Грома?
Гром работой моей доволен не был, это я чувствовала. Не позвонил, не поздравил с успешным завершением дела. Такое на него совсем не похоже.
— Какие претензии? Ругал сильно?
— Остыла, зараза! — проворчал Артемий, подливая в кружку заварки. — Вообще все на этот раз не слава богу. Аппаратуру ты сдала только на третий день, я уже и ждать перестал. Подопечный пострадал — пальца лишился. Контроль над делом был утерян, все было пущено на самотек. Так что не блеснула ты на сей раз, сама знаешь.
Я нарочито медленными движениями положила в чашку еще одну порцию кофейного порошка, налила кипяточку.
— Хорошо еще, что кончилось все как надо, — продолжил Базан, не дождавшись от меня оправданий.
— Расскажи, Артем, чем все кончилось, — попросила я, умиротворенная кофе.
— Вот видишь, ты даже этого не знаешь. Что за равнодушие к делу, Юль? Уж не влюблена ли ты?
— Рассказывай! — потребовала я, смеясь.
— Ну, если только в двух словах. Все детали-то я не знаю. Ты о них у Грома спроси.
— Давай без деталей, — согласилась я.
— Значит, так. Эти наши Ивлев и Скопцов крупно повздорили. И я подозреваю, и основания у меня для этого есть, что произошло все между ними не без твоей подачи. Так вот. Ругань промеж себя они завели в бане Скопцова, в спорткомплексе, ну, ты знаешь. Джентльменами эти типы не были, поэтому выяснение отношений вылилось в безобразную сцену. Я так понимаю, Скопцов был крепко несдержан в выражениях, а чем же еще объяснить то, что Ивлев, не долго думая, шарахнул приятеля по репе чем-то твердым и пробил ему лоб, отчего тот и скончался. Бонза, так, по-моему, его друзья называли, попытался удрать, но тут, на его беду, подоспели двое из числа подданных Скопцова и, разгорячившись, устроили над Ивлевым суд Линча. Юль, не поверишь, они раздели его догола, избили и бросили в бассейн сауны. Но этого им показалось мало. В том бассейне, по бокам, как мне Гром рассказывал, есть такие гребенки, вроде фонтанчиков, из них вода вверх и в стороны бьет, для удовольствия купающихся. Так вот, эти отморозки пустили через эти гребенки кипяток.
— Они сварили его заживо? — перебила я, содрогнувшись, Артемия.
— Нет. Ошпарили. И заставили нырять, спасаясь от кипятка. Захлебнулся Бонза. Утонул. Безобразие!
Безобразие, прав Артюха. Не знала я, и лучше бы мне этого не знать. Пришлось успокаиваться еще одной, очередной чашечкой кофе.
— Артем, может, врут люди, сочиняют ради живописности? Уж больно зверски все как-то. Слишком изощренно, согласен? Откуда все известно-то стало?
Базан хрюкнул от возмущения.
— Когда это от Грома ты имела недостоверную информацию?
— А Грому откуда…
— От ментов, Юлька! — воскликнул Артюха, до глубины души оскорбленный моим недоверием. — Ведь двойное убийство! Следствие идет. Этих, что с Ивлевым так обошлись, посадят, конечно. Всех собак на них повесят, — махнул Артемий рукой. — Хватит об этом. Уж больно мрачно. На ночь-то глядя… Ты вот что, — он подпер рукой подбородок и посмотрел на меня горестно, — ты лучше покайся, облегчи душу, расскажи, как монокуляр кокнула.
— Это не я. Это Том.
— Кто?
Артемий свел брови к переносице и уставился на меня непонимающе и сердито.
— Том это, кот. Понимаешь, решила я кота завести. Давно хотела. А тут попался мне один, сирота горемычный. Я его — в сумку. Везла, несла… Умаялся он дорогой, изнервничался. А монокуляр в той же сумке был. Дома уже кот из сумки выпрыгнул и в лямке монокуляровой запутался. Испугался, рванулся.
— И что? — не сводил с меня Базан недоверчивых глаз.
— Ну, что! Кот, как конь в упряжке, с лямкой на шее сиганул со стола на пол, а прибор объективом — об угол табуретки. Стеклышко и треснуло.
— Треснуло, треснуло, — ворчал беззлобно Базан. — А все твоя, Юлька, торопливость, неаккуратность. Приборы надо в футлярах перевозить, полагается так, тогда они об табуретки разбиваться не будут. Ты коту уши-то хоть надрала?
— Новоселам уши драть нельзя, — ответила я, — обидеть можно.
Я взяла Базана за руку, погладила ее нежно и попросила жалобно:
— Прости меня, Артемушка. Больше такого не повторится. Томом клянусь!
