Павел Генералов - Юность олигархов
— Ворошилов, — предостерегали другие, — ты ляжешь под них как дешевая вокзальная проститутка. А ежели взбрыкнешь, то долго–долго будешь отмываться от грязи или вообще окажешься в сточной канаве. Хорошо, если без дырки в голове…
Климу, однако, казалось, что возможен и третий, серединный путь — именно по нему он и пытался развивать свои отношения с «Росметом». Иногда получалось. К тому же один спонсор — это и всего одна проблема, пусть и большая.
Домик Клим и вправду начал строить, правда, не на Рублёвке, а на Калужском шоссе, но домик, тем не менее, вовсе не хилый. Три этажа, подземный гараж, да вот ещё и сауну с бассейном задумал.
В собственно творческую часть металлические парни не лезли — их вполне устраивало, что по рейтингам прессы «Московский вестник» входил в первую десятку.
Так что до самого последнего времени паритетные отношения с «Росметом» удавалось выстраивать. Однако на железного Бокова вдруг сильно наехали из федерального центра — видно, посчитали, что слишком уж много он власти и денег пытается прибрать к рукам: там, у себя в далёкой Сибири. Дело запахло жареным, тем более, что поводов для полномасштабного уголовного преследования Виктора Бокова набиралось предостаточно. Пришлось «Московскому вестнику», что называется, задницей отрабатывать финансовые вложения. Это была уже даже не «джинса». Скорее — круговая оборона с редкими марш–бросками в сторону противников.
Формально газета по–прежнему оставалась совершенно независимой. Но сотрудники уже привыкли к хорошим зарплатам, а домик Ворошилова рос, как гриб, прямо на глазах после каждого спонсорского транша.
Краник открывался просто. Траншы выплачивались после каждой серьёзной заказухи. Клим уже прикинул, что денежек, полученных им лично за последнюю серию еженедельных статей, хватит на внутреннюю отделку всего первого этажа на Калужском и на кафель для бассейна.
Ко всему привыкает человек, привык и Герасим, — подобной сентенцией из русской классики успокаивал свою свободолюбивую натуру редактор–демократ Клим Ворошилов…
Второй звонок раздался в десять, когда Клим уже варил традиционный утренний кофе. Звонила Маша Звонарёва:
— Клим, у нас беда! — голос её дрожал, что было странно. Звонарёва никогда не страдала истерией.
— Помер что ли кто? — с обычным журналистским цинизмом усмехнулся он.
Внеплановые смерти знаменитых людей, бывало, срывали графики работы редакции — приходилось работать до ночи, срочно перевёрстывая первую полосу. Но вроде как никто из великих вчера не умер.
— Да нет, Клим, у нас газету подменили! — она орала так, что Клим даже отодвинул трубку подальше от уха.
— В каком смысле, Маша? Кто? Что? Зачем? Почему? — выстрелил он вопросами. Что за хрень сегодня с утра происходит? Вроде не тринадцатое…
— Не всю газету, — вопила Звонарёва. — Только третью полосу!
— В смысле? — повторил Клим.
— Ну, как ты не понимаешь! Наша газета вышла с другой третьей полосой, — наконец, она перестала орать и заговорила почти нормально. — Вместо материала «Укротитель металла» там стоит «Железный дровосек». Абсолютно отстойный текст!
— Стоп! Не части. А анонс? А фотографии?
— Я ж говорю, Клим, только третья другая! — отчаянно объясняла Маша. — Анонс наш, а третья…
— Фото, я спрашиваю! — рявкнул Клим.
— И фото совсем другие. Тут наш Боков в таком виде! На пьянке–гулянке с главными сибирскими авторитетами и ворами в законе! Его даже в кружочек обвели…
— Так, Маша, — Клим был весь мокрым от прошибшего его пота. Но всё ещё не верил в то, что рассказывала Маша. Кто мог так пошутить? — Как это могло произойти? Ты же дежурила по номеру!
— Я вычитала и подписала все полосы в печать. Всё переправили в типографию. Как обычно. А ночью кто–то заявился в типографию и полосу подменил…
— Может, это только для нас экземпляр? — Клим всё ещё надеялся, что это такой розыгрыш. Ну, как это принято сейчас у новых русских: прислать другу в офис «налоговую полицию» и чего–нибудь типа того.
— Нет, весь тираж такой! — Маша снова начала орать.
— Да… — Клим был уже не просто мокрым, но и холодным. — А что, статья очень отстойная?
— Клим, это просто ужас! — простонала Звонарёва.
— И ты считаешь, что меня теперь повесят за яйца?! — кофе с шипением вылился на плиту, потушив конфорку.
В трубке на какое–то время зависла тишина, а потом хрипловатый Машин голосок уже спокойно, без визгов и всхлипов, подтвердил:
— Да, Клим. Похоже на то!
— Я вам дам, мать твою, похоже! — теперь орал уже Ворошилов. Приватизированные у маршала гены дали о себе знать. — Я вам, бездельники хреновы, всем ноги повыдергиваю! Зажрались на высоких зарплатах! А трудовая дисциплина? Самой, твою мать, надо было ехать в типографию и сидеть там до победного!
— Да ведь, Клим Сергеевич, — растерялась Маша, — давно так не делаем. Всё шло по накатанному…
— Всё, Звонарёва. Писец! Разговор окончен. Скоро приеду, — Клим вынужден был с пол оборота свернуться: запиликал мобильник. Да так требовательно, как хозяин. Блин!
Это был Сергеев, глава московского представительства «Росмета»:
— Ты, Клим, что!.. — далее следовали слова и выражения, окрашенные излишне эмоционально. Табуированная лексика в чистом виде. Самыми пристойными и деликатными из Сергеевских пожеланий были следующие: — Подотрись своей сраной газетой!.. Подмойся слезами!.. И готовься вставать раком!..
Клим пытался что–то объяснять, приводя примерно те же доводы, что и дура Звонарёва. На что и получил столь же адекватный ответ:
— Сам должен был задницу оторвать! И с придыханием, слышишь, говнюк, с придыханием отслеживать процесс непосредственно в типографии.
— Да это же ваши, ваши враги всё устроили! — попытался Ворошилов перевести разговор чуть в более иную плоскость.
— У Бокова нет врагов, — отрезал Сергеев жёстко. — Понял? У него есть только партнёры и жертвы. Ты — выбрал!
— Подожди, Константин Сергеевич! Что мне делать–то теперь? — взмолился несчастный Ворошилов. О боги! Какая подстава! Он даже застонал.
— Я ж тебе всё объяснил! — устало проговорил Сергеев, но ясно было, что после чудовищного эмоционально–нецензурного выброса он и сам задумался:
— Ну, сам понимаешь, о траншах ты можешь теперь навсегда забыть. Я попробую что–нибудь для тебя лично сделать. Хотя разговор мне предстоит малоприятный. Вообще бы я тебе посоветовал сейчас лечь на дно и затихнуть… Глядишь, рыбкой и отлежишься.
— Так что мне, газету что ли остановить?
— Да хоть и останови! Экая ценность! — усмехнулся Сергеев. — Кому теперь нужна твоя грёбаная газетёнка! Или тебе собственная шкура не дорога? Только ещё дам один совет — и не пытайся раскручивать эту историю в прессе. Сейчас только я да ещё несколько человек знают, что ты идиот. Начнёшь свистеть — вся страна узнает! Притом, учти — посмертно! — Сергеев, не прощаясь, бросил трубку.
Наверное, ему тоже звонили. По другому мобильнику. Из далёкой Сибири.
***До Домодедово Нур мог бы доехать, наверное, с закрытыми глазами. Он знал на этой дороге все выбоины, не говоря уж о постах ГАИ — официальных и тайных, в кустах.
Сегодня, к сожалению, рейс из Уфы прибывал вовремя. Так, во всяком случае, сообщала справочная. Хорошо хоть, что Сафины летели не утренним, а дневным рейсом. Нюшу он еле растолкал утром, она никак не хотела вставать.
— Нур, — бормотала она сонная, не раскрывая глаз, — а может они сами доедут?
— Хочешь, оставайся, а я поеду? — сжалился Нур, уже придумывая, как объяснит Иреку Нурисламовичу и Зере наличие в его квартире прекрасной спящей красавицы. Если тем вдруг вздумается посмотреть, как живёт в Москве их будущий зять и муж.
— Ладно, встаю! — сжалилась над несчастным Нюша. — Так сколько же у тебя всего родственников?
— Ну, — прикинул Нур, — под тысячу, думаю, будет.
— Да, — вздохнула Нюша, — крепкое семя было у пра-Сафина…
Он довёз её до самого подъезда. В машине с невыключенным двигателем они целовались на прощание так долго и так сладко, что Нур даже всего три раза взглянул на часы. Прервало поцелуй Нюшино хихиканье.
— Ты что? — удивился Нур.
— Волосы у тебя длинные, — объяснила Нюша. — Щекотно.
— Хочешь, подстригусь? — предложил Нур. Ради любимой он был готов на любую жертву. Хотя… Нет, всё же усы он сбрить не готов. К тому же они короткие и, руку на сердце, не слишком–то густые, чтобы щекотаться.
Нюша будто услышала его мысли:
— Слышь, Нурчик, — задумчиво сказала она, накручивая на указательный палец прядь Нуровых волос, — вот странно: у тебя волосы мягкие, а усы жёсткие!
Не дожидаясь ответа, она открыла дверцу:
— Пока, чао–какао! — она вылезла из машины и, не оборачиваясь, пошла к подъезду.
