Жорж Сименон - Неизвестные в доме

- А что ответил Доссен?

- Что это правда, что он самый из всех нас умный и что Маню, если только сумеет, пусть тоже передергивает.

- В течение последующих дней вы часто виделись с Маню? Если не ошибаюсь, вы оба работали на одной и той же улице?

- Первые два-три дня.

- Что?

- Он со мной разговаривал. Потом, когда у него с Николь все пошло хорошо...

Хотя на брюках у него не было складок, все заметили, как дрожат его колени, словно Люска била лихорадка.

- Продолжайте. Мы стараемся установить истину.

- Он перестал интересоваться нами, и мной в том числе.

- Короче, он достиг цели! - отрезал Рожиссар, самодовольно выпрямляя стан. - Благодарю вас. Больше вопросов не имею, господин председательствующий.

Лурса медленно поднялся с места.

Первые же его слова были началом боя:

- Не может ли свидетель сказать, сколько отец давал ему карманных денег?

И, когда Люска живо повернулся к адвокату, сбитый с толку этим вопросом, Рожиссар сделал знак председательствующему.

Но Лурса уточнил:

- Господин прокурор требовал от свидетеля не точных, вполне определенных сведений, а, так сказать, сугубо личного мнения. Да позволит он мне в свою очередь осветить личность Эфраима Люска, называемого Жюстеном.

Не успел он закончить фразу, как Люска стремительно произнес:

- Мне не давали денег. Я сам их зарабатывал.

- Чудесно. Разрешите узнать, сколько вы зарабатывали в "Магазине стандартных цен"?

- Примерно четыреста пятьдесят франков в месяц.

- Вы оставляли их себе?

- Из этой суммы я давал родителям на питание и стирку триста франков.

- Сколько времени вы работаете?

- Два года.

- Есть у вас сбережения?

Он злобно бросал свидетелю вопросы прямо в лицо. Рожиссар снова беспокойно гпевельнулся в кресле и наклонился с таким расчетом, чтобы председательствующий мог услышать его слова, произнесенные вполголоса.

- Больше двух тысяч франков,- буркнул Люска. Лурса с удовлетворенным видом повернулся к присяжным:

- Свидетель Эфраим Люска имеет больше двух тысяч франков сбережений, а ему только девятнадцать лет. Работает он всего два года.

И снова злобно спросил:

- А одеваться вам приходилось на оставшиеся сто пятьдесят франков?

- Да.

- Значит, вы одевались на эти деньги, и тем не менее вам удавалось откладывать примерно по сто франков в месяц. Иными словами, у вас не оставалось на личные расходы и пятидесяти франков. Может быть, вы тоже умеете передергивать в покер?

Люска растерялся. Он не мог отвести глаз от этого мастодонта, от этой лохматой физиономии, от этого рта, откуда, как пушечные ядра, вылетали вопрос за вопросом.

- Нет.

- Стало быть, в покер вы играли честно. Может быть, вы воровали деньги из кассы родителей?

Даже Эмиль и тот оцепенел от изумления. Рожиесар соответствующей мимикой старался показать, сколь ненужным, если не просто скандальным, считает он этот вопрос, и жестами умолял председательствующего вмешаться.

- Я никогда не воровал у родителей. Председательствующий стукнул по столу разрезальным ножом, но Лурса не слышал.

- Сколько раз вы кутили с Доссеном и его приятелями? Не знаете? Попытайтесь припомнить. Хотя бы приблизительно. Тридцать раз? Или больше? Сорок? Что-нибудь между тридцатью и сорока? И вы пили наравне с другими, полагаю? То есть больше четырех рюмок за вечер.

Голос председательствующего прозвучал одновременно с вопросом Лурса, и Лурса, мгновенно утихомирившись, повернулся к нему.

- Господин прокурор обратил мое внимание на то, что вопросы свидетелю можно ставить только через председательствующего. Поэтому прошу вас, мэтр Лурса, соблаговолите...

- Слушаюсь, господин председательствующий. Не сделаете ли вы величайшее одолжение узнать у свидетеля, кто за него платил?

И председательствующий явно неохотно повторил вопрос:

- Потрудитесь сказать господам присяжным, кто за вас платил?

- Не знаю.

Люска не спускал полные злобы глаза с адвоката.

- Не спросите ли вы, господин председательствующий, платил ли его приятель Маню за себя? Рожиссар требует, чтобы все формальности были соблюдены. Пожалуйста! Теперь председательствующему придется, как попугаю, повторять чужие вопросы.

- Вас спрашивают, платил ли за себя Маню?

- Платил ворованными деньгами.

Всего десять минут назад зал был спокоен, даже чуточку угрюм. Но вот публика почуяла, что идет бой, хотя она даже не заметила его сначала. Никто не понял, что именно произошло. Присутствовавшие оторопело глядели на адвоката, который вскочил с места, как дьявол, и громовым голосом задавал какие-то пустяковые вопросы.

Черты лица Эмиля заострились. Возможно, он начал что-то понимать?

А тем временем Люска со своей нимбообразной шевелюрой внезапно почувствовал себя ужасно одиноким среди всей этой толпы.

- Мне хотелось бы знать, господин председательствующий, были ли у свидетеля подружки или любовницы.

Вопрос, повторенный устами г-на председательствующего, прозвучал совсем нелепо. В ответ последовало злобное:

- Нет!

- Чем это объяснялось: робостью, отсутствием интереса или природной бережливостью?

- Господин председательствующий, - протестующе начал Рожиссар, думаю, что подобные вопросы...

- Вы предпочитаете, господин прокурор, чтобы я задавал их в иной форме? Хорошо, поставлю точку над "и". До того как Эмиль Маню вошел в шайку, был ли Эфраим Люска влюблен в Николь?

Молчание. Сидевшие ближе увидели, как Люска судорожно проглотил слюну.

- Один из свидетелей сказал нам вчера, что Люска был влюблен. И сейчас вы убедитесь сами, то этот вопрос немаловажен. Задавая вопросы, я пытаюсь установить, что Люска был девственником, скупцом и человеком скрытным. У него не было приключений, так же как у его приятеля Доссена, который только несколько недель назад обратился к профессионалке с просьбой просветить его.

Гул протеста. Но Лурса не сдавался, он стоял на своем. Тщетно председательствующий стучал по столу разрезальным ножом.

- Отвечайте, Люска! Когда через несколько дней после смерти Большого Луи вы заговорили на углу улицы Потье с девицей Адель Пигасс, впервые ли вы тогда имели сношения с женщиной?

Люска не шелохнулся. Только побледнел и уставился в одну точку широко открытыми немигающими глазами.

- Девица Пигасс, которая посещала "Боксинг-бар" и занималась своей профессией на улочках, прилегающих к рынку, упоминалась здесь не раз, и, надеюсь, сейчас выступит на суде в качестве свидетельницы.

- Больше вопросов нет? - рискнул спросить г-н Никэ.

- Еще несколько, господин председательствующий. Не соблаговолите ли вы спросить у свидетеля, почему он вдруг почувствовал необходимость сблизиться с этой девицей и посещал ее несколько раз?

- Слышали вопрос?

- Я не знаю, о ком идет речь.

Эмиль уже не сидел, он почти стоял. Вцепившись обеими руками в барьер, он так сильно наклонился вперед, что его ляжки не касались скамейки, и жандарм даже придержал его за локоть.

- Не спросите ли вы у обвиняемого...

Лурса не договорил: Рожиссар уже запротестовал.

- Прошу прощения! Не окажете ли вы мне, господин председательствующий, величайшее одолжение спросить у свидетеля, в чем он как-то ночью, лежа в постели с вышеупомянутой девицей, ей признался?

Следовало держать его все время, каждую секунду, на прицеле своего взгляда. Мгновенная передышка-и он, чего доброго, оправится. В нем чувствовался как бы прилив и отлив, падение и взлет, то он весь напрягался, свирепый и жестокий, то, растерянный, искал опоры вовне.

- Не слышу ответа, господин председательствующий.

- Говорите громче, Люска.

На этот раз Люска глядел на Эмиля, на Эмиля, который громко и тяжело дышал, весь нагнувшись вперед, словно собираясь перескочить через препятствие.

- Мне нечего сказать. Все это неправда!

- Господин председательствующий... - попытался еще раз вмешаться Рожиссар.

- Господин председательствующий, я прошу дать мне возможность спокойно продолжать допрос. Соблаговолите спросить свидетеля: правда ли, что вечером седьмого октября, когда Маню, услышав выстрел, поднялся на третий этаж, Люска успел проскользнуть на чердак, где ему пришлось просидеть несколько часов, так как обратный путь был отрезан прокуратурой и полицией?

Маню сжал кулаки с такой силой, что, должно быть, почувствовал боль. В зале никто не шевелился, и Эфраим Люска, он же Жюстен, был всех неподвижнее, недвижим, как неодушевленный предмет.

Все ждали. Никто не нарушал его молчания. А сам Лурса, стоя с вытянутыми руками, казалось, гипнотизировал его.

Наконец голос, идущий откуда-то издалека, произнес:

- Я не был тогда в доме.

Послышался дружный вздох публики, но это не был вздох облегчения. В воздухе пахло нетерпением, насмешкой. Все ждали, обернувшись к Лурса.

- Может ли свидетель подтвердить нам клятвенно, что в тот вечер он был у себя дома, в постели? Пусть он повернется к Эмилю Маню и скажет ему...