Варвара Синицына - Муза и генерал
- Так вот чем пахнет! - выдохнул Шкарубо, утирая лицо.
- Папочка, он чистый, я его мыла, - не давая опомниться, частила Маша.
- Где?
- В ванной! - с радостной готовностью ответила она.
Малыш тем временем бесцеремонно развалился на пороге, перегородив путь отступления из кухни. Потрясенный видом мокрого чудовища, с которым пришлось делить ванну, Иван откинулся на стуле, закрыл лицо руками. Маша никак не могла понять по его вздрагивающему телу, по всхлипывающим звукам, плачет отец или смеется. Но ведь папа никогда не плачет. И когда он отнял руки от лица, Маша увидела, что нет, не смеялся, так строго звучал его голос:
- Понимаешь, Маша, я не могу оставить его. Командир не имеет права отдавать приказы, которые сам нарушает.
- А если приказ бестолковый?
- Значит, командир... - вздохнул Шкарубо и с горькой усмешкой добавил: - Приказы не обсуждаются.
Другой ребенок забился бы в истерике, требуя оставить собачку, но только не Маша. Как и положено хорошей хозяйке, она собрала со стола тарелку с недоеденными макаронами, синюю кружку с невыпитым чаем, поставила посуду в мойку и даже вытерла тряпкой стол. Оглядев, все ли в порядке, без единого слова, она переступила через развалившегося Малыша в коридор. Молчал и отец; руками подперев голову, он смотрел на собаку.
- Малыш! Малыш! - донеслось с улицы.
Шкарубо подошел к окну. Прищурившись, рассмотрел одинокую женскую фигуру, бредущую по ночному гарнизону, и даже узнал в этой фигуре прапорщика Киселеву. Отсюда, с высоты пятого этажа, не разглядеть, но он явно представил ее в тяжелой длинной шинели, вспомнил, как, путаясь в развевающихся черных полах, она бежала по плацу. И ветер дышал рыжей копной ее волос. Что-то в ней было от гимназистки, получившей незаслуженную двойку.
- Малыш! Малыш! - будоражила прапорщик Киселева спящую провинцию.
Шкарубо обернулся на звук шагов. Маша, тянувшая Малыша за холку, была полностью экипирована для дальней дороги. Помимо теплой куртки и ботинок, за спиной болтался набитый рюкзак.
- Отчаливаем, Малыш, - сказала она.
Он знал решительный характер своего ребенка; если что надумает - то раз и навсегда. Вот тогда капитан второго ранга Шкарубо, выдвинув ящик, кинул на стол колоду карт.
- Сыграем? - предложил он, кивнув на Малыша.
- А как же приказ? - еще не веря такому раскладу, спросила Маша.
- Карточный долг, долг чести, - сказал Иван, тасуя карты.
- Все равно я проиграю.
- Может, повезет. - Споро, руками опытного картежника, он раскидывал карты.
- Что-то до этого не везло, - заметила Маша, но карты в руки взяла.
Она знала своего отца, который предлагает только один раз. Не снимая рюкзак, Маша забралась с коленями на табурет и посмотрела на остатки колоды, лежавшие между ними.
- Что там козырь? Крести, дураки на месте.
Малыш словно почуял, от какой ерунды зависит его судьба. Поднявшись с насиженного места, пес долго, тревожными кругами ходил вокруг стола: наверное, из любопытства, чем сердце успокоится, смотрел на несерьезные картонки с изображениями, которые игроки припечатывали к столу. И когда ожидание стало невозможным для чувствительного собачьего сердца, а картонки по-прежнему мелькали, Малыш подошел к Ивану и, добросовестно обнюхав со всех сторон, доверил свою великолепную львиную голову его коленям.
- Это не по правилам, - сказал Шкарубо, но уже не так эмоционально размахивал руками.
Маша перегнулась через стол и потрепала Малыша за ухом. Не меняя положения - животом на столе, - она и скинула последнюю карту, пиковую девятку.
- Сдаюсь, - объявил Шкарубо, сгребая в охапку дочь и собаку.
Маша будила соседей восторженным визгом:
- Ура! Я выиграла! Малыш, ты наша собака!
Бескорыстно, на полную катушку, как умеют радоваться только собаки да дети, Малыш крутил хвостом аки пропеллером, словно собрался в полет. Возможно, от его оборотов пес взлетал, и тогда шершавый собачий язык проходился по лицам Ивана и Маши. А может, и не хвост вертел собакой, а что-то другое, более важное, о чем редко говорят люди, а собаки - знают.
Отстранившись от отца, Маша спросила:
- А ты не жульничал?
Шкарубо покачал головой и для пущего эффекта произнес слова клятвы:
- Крест на пузе.
Но Маша не поверила и клятве.
- Чем ты не смог отбиться?
За спиной дочери боевой офицер совершил подлог и клятвопреступление: крестовый туз, зажатый в его руке, был тайно возвращен в колоду.
Говорят, возвращаться - плохая примета. А Наташа вернулась. Нет, с утра, вместе с зарей, она, как все, выскочила из дома на пробежку и даже подтянулась на турнике двенадцать раз. Потом опять был душ, и она вышла из него, закутанная в махровый халат канареечного цвета, особенно оттенявший ее каштановые кудри, потемневшие от воды. Перемолов ручной кофемолкой зерна арабики, Наташа поставила на огонь медную турку. И пока кофе стоял на плите, пока не зашелся коричневой пеной, она подошла к собачьей миске на полу и взяла ее в руки. Наполнила миску водой и вернула на то место, где она всегда стояла.
Уже после кофе, когда дом то и дело хлопал дверями, Наталия высушила феном шевелюру, натянула черную юбку и форменную рубашку с двумя звездами оделась быстро, по-солдатски. Потом снова выскочила из дома и побежала к части. И опять она была как все: и слева, и справа, со всех сторон к плацу спешили женщины в черных шинелях.
Поравнявшаяся с ней Скоморохова бросила на бегу:
- Прекрасно выглядишь, Натали! - и побежала вперед.
Не было ничего обидного в этих словах, но Наташа остановилась. И словно со стороны увидела себя, здоровую, сытую, при погонах и должности, с надежным куском хлеба не только на завтрашний день, но и на всю неделю. На фоне Малыша, преданного людьми, скитающегося где-то в сопках, среди волков, ее благополучие было омерзительно. И тогда Наташа пошла не как все, наперекор толпе.
Она вывернула весь шкаф на пол и вытянула из груды вещей самый вызывающий наряд: расклешенные джинсы с бахромой - в таких завоевывают дикий Запад, - маленький алый топ, сшитый из одних лямок, и джинсовую шляпу с полями. Нарядившись ковбойкой, она вышла из дома. Алый топ, оголявший спину и плечи, был не по погоде, но Наташа не зябла, напротив, ей было и жарко, и весело. Широкими шагами меряя дорогу к штабу, она с вызовом смотрела в амбразуру командирского окна. Каждый новый шаг, приближающий к цели, наполнял сердце девушки отвагой и уверенностью, что все прерии и все мустанги ей по плечу. И даже кольт под сильной рукой казался реально существующим. И она положила руку себе на бедро, словно сжала его точеную рукоятку.
Без всякого стука, ударом ноги распахнув дверь командирского кабинета, она предстала перед Шкарубо. Тот поднялся из-за стола и подошел к ней.
- Что вы хотели? - спросил командир, и по его обычному тону было непонятно, заметил ли он революционные перемены во внешнем виде прапорщика.
Наталья, сняв руку с воображаемого кольта, занесла открытую ладонь и врезала ею по крестьянскому лицу Шкарубо. Гулко, наподобие выстрела, пощечина наполнила кабинет, и Наташа явственно почувствовала запах пороха. Перехватив на излете ее запястье, полыхая наливающейся кровью щекой, Шкарубо молча, как скала, на которую внезапно обрушился ураган, смотрел в ее серые глаза, прозрачные, словно здешние озера. Не предпринимая ни малейшей попытки освободиться, левой рукой она вытянула из кармана обтягивающих бедра джинсов смятую бумагу.
- Читайте!
Таким голосом, какой был у нее, обычно города берут, а уж если голос подкрепляется пощечиной, можно брать и морского волка. По-прежнему сжимая ее руку, Шкарубо зачитал вслух:
- Рапорт. Требую уволить меня из рядов вооруженных сил. Немедленно.
Со стороны, если бы внезапно появился третий, они смотрелись влюбленными голубками, даже во время службы не разжимающими объятий. Словно Наташа пришла к Ивану и он, лаская ее пальчики, зачитывает с листа очередной сонет, посвященный ей, и только ей. Едва Киселева успела подумать о третьем и о том, что сама не знает почему, но отнимает руку, как этот третий, а за ним и четвертый появились в кабинете. Вернее, они всегда были здесь и еще раньше, до ее вторжения, забрались под стол, теперь с радостными воплями и лаем бросились к Наташе.
Лохматый пес Малыш, повизгивая от обуревавших его чувств, облизал Наташины руки и лицо. В танце индейских аборигенов запрыгала смешная девочка Маша. И когда Наталия, желая обнять Малыша, свела руки, Шкарубо оказался столь близко, будто что-то тянуло его к ней. Или ее к нему. От того ли, что нашелся Малыш, живой и невредимый, а может, по другой, ей самой неизвестной причине, слезы подступили с такой стремительной готовностью пролиться озерами, что Наташе, переполненной этими непрошеными слезами, ничего не оставалось, как только запрокинуть голову.
- Разрешите идти, товарищ командир? - произнесла она, разглядывая белый потолок кабинета.
