Анна и Сергей Литвиновы - Бойся своих желаний
– Ты бы хоть привстал! – брезгливо бросила она. – Для порядка!
Парень сделал вид, что пытается оторваться от кровати, чуть приподнял свой узкий зад, но потом со стоном, якобы в изнеможении, плюхнулся назад.
«Лет через десять кудри его поредеют, – вдруг подумала Юля, – уже сейчас вон залысины. Глаза выцветут и потускнеют. А лицо станет как свекла – любит он закладывать за воротник. В довершение картины нос покроется красными прожилками. Умом парень не отличается, трудолюбием тоже, учится через пень-колоду. Что остается? Обаяние, артистизм? Ими сыт не будешь… Зачем, спрашивается, моему ребенку такой отец? А с другой стороны, ведь это – его ребенок… И я любила его, да и сейчас, чего уж таить, сердце обмирает, несмотря на все его многочисленные недостатки».
Сесть он ей предложить не удосужился. В поисках места она сняла с единственного в комнате стула гитару, переложила на пол. Села.
– Э-э, – запротестовал Мишель, – гитаре не дело на полу валяться. Давай-ка ее сюда. Или, может, лучше ты ко мне приляжешь?
– Не дождешься, – буркнула Джулия.
А он равнодушно бросил: «Не хо – как хо», что означало: «Не хочешь – как хочешь».
– Паяц, – устало молвила она.
Он в ответ защипал струны гитары, запел дурашливым голосом на мотив хора из рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда»:
Наш колхоз, наш колхозВыполнил план по надою коз!А «Заря», а «Заря»Плану не дала ну ни… Абсолютно!
«Обаятельный и артистичный, – подумалось ей. – Ну, и красивый. И это, конечно, все, что есть в нем хорошего. Просто шут. Гороховый. Но, может, он переменится, когда узнает о ребенке?»
– Ты чего пришла? – вдруг полюбопытствовал Мишель.
– А ты что, не рад?
– Почему же? Просто счастлив.
– Сейчас ты еще больше обрадуешься.
– Ну?
– У меня будет ребенок.
– Поздравляю, – бросил он равнодушно и опять запел, и опять дурашливо, бренча струнами – теперь на мотив битловской «Girl»:
Я вам рассказать хочу одну исторью,Как меня завклубом совратил,Обещал купить он мне бутылку водки —Даже четвертинки не купил!О, герл!
И в равнодушии, и в песне Юле послышалась издевка – особенно гадкая оттого, что мелодия была битловской. Сволочь Мишель знал тайну ее происхождения – проговорилась, дура, проболталась! – и теперь специально дразнил. Глаза девушки наполнились слезами.
Наконец он брякнул последний раз по струнам и прикрыл их ладонью.
– Ну, и чего тебе от меня надо? – спросил высокомерно, словно был большим начальником, а она – назойливым просителем.
– Ничего. Кроме того, чтоб ты знал: ты – родной отец ребенка.
– Ты уверена?
– Пш-шел ты в баню, Миша, – она в ярости вскочила со стула.
– Могу помочь тебе деньгами.
– Лучше штаны себе купи, дебил!
– Ты же сама меня всегда их снять просила, – глумливо ответствовал он.
И тогда Джулия, не помня себя от злости, схватила лежавшую на его пузе гитару – Мишель не успел помешать ей, – взялась за гриф всеми десятью пальцами и обрушила инструмент на железную спинку кровати. Гитара хрястнула, жалобно зазвенела. Парень прикрыл лицо и вжал голову в плечи – испугался, что второй удар последует по его черепушке.
Изломанная гитара полетела в угол, а Юля припечатала:
– Чтоб ты сдох! – И вышла из комнаты.
После того визита Джулия настоятельно стала думать о том, как ей повторить подвиг любимой мамочки – в срочном порядке выйти замуж, пока еще пузо на нос не полезло. Кандидатура подходящая имелась – Евгений. И насколько Мишель по всем статьям был плох (однако у него было единственное достоинство: ее к нему тянуло), настолько многолетний Юлин ухажер имел в противовес ему полный набор плюсов: умен, трудолюбив, честолюбив, на хорошем счету у начальства, делает карьеру – и лишь один минус: он был ей не люб. Но, с другой стороны, что такое любовь? Эфемерное чувство. Она, как известно, приходит и уходит – а кушать хочется всегда. Ведь ее папочка покойный, великий хоккеист Валерий Монин, кажется, так и не узнал, что Юля – не родная его дочь. Евгений тоже может до конца своих дней оставаться в неведении, что он воспитывает чужого ребенка.
Юля никогда раньше не думала, что способна на такую рассудочность. Еще полгода назад она бы назвала ее подлой. А вот теперь, глянь-ка!.. Наверное, обязательства перед будущим младенцем делают принципы более эластичными.
Евгений, правда, сдержал свое обещание – то самое, что дал на морском берегу. Юля его отвергла – и он, вернувшись в Москву, перестал появляться и звонить. В чем, в чем, а в гордости ему не откажешь.
И снова, уже второй раз на протяжении недели, она сделала шаг первой.
Едва только дверь его квартиры открылась – Джулия поняла, что она напрасно сюда приехала. Потому что отворила ей не кто иная, как сволочь Жанка, с которой Евгений коротал время – пережидая (по его словам), покуда Юля отлюбит своего Мишеля. И вот теперь эта неразборчивая грымза стояла на пороге, как полновластная хозяйка, что подчеркивал халатик, а также яростное блистание толстого обручального кольца на безымянном пальце правой руки.
– Заходи! – пропела Жанна.
Она, разумеется, узнала гостью и не могла не ведать, какие чувства питал к ней муж, и теперь явно возмечтала насладиться торжеством по полной программе. Тут бы Джулии развернуться и уйти – но проклятое любопытство и приступ безволия заставили ее принять приглашение, скинуть плащ и сапоги, покорно надеть тапки и проследовать вслед за Жанкой на шестиметровую кухоньку.
– Тебе, конечно, Женя снова понадобился? – подъелдыкнула Жанна. – Должна тебя огорчить: его нет в Москве. Хочешь чаю?
– Нет, спасибо.
– Может, водочки?
– А где Евгений? – вопросом на вопрос ответствовала Джулия.
– В Париже, – с торжеством объявила хозяйка.
– А что ж ты не с ним?
– Пока не положено. В следующий раз.
– Квартиру сторожишь?
– Ну, мы уже в кооператив вступили, скоро заселение, трехкомнатная, кухня десять метров, в доме улучшенной планировки, в Крылатском.
– Поздравляю. Значит, ты его пока у себя прописала? – уколола Юля Жанку. Глаза у той дернулись.
– Ты думаешь, все вокруг такие, как ты? – прошипела она. – На квартиры пятикомнатные мужиков ловят? Мы жилье, между прочим, снимаем.
– Ох, Жанка, брось собачиться, – вздохнула гостья. – Ты уже победила. Я пойду. А ты Евгению, когда он из своего Парижа вернется, расскажи, что я заходила. Пусть он мне позвонит. – И по лицу соперницы поняла, что ничего та, конечно же, не передаст и никуда Евгений, как следствие, звонить не будет.
На третьем месяце беременности Юля осталась совсем одна – без мамы, папы и хотя бы потенциального кандидата в будущие отцы. Только она сама, да еще бабушка с дедушкой. Юная девушка и двое пожилых людей – вот и все наличные силы для противоборства судьбе.
18. Одиночка
Прошло пять лет
Август 1991 года, Москва
В графе отец стоял прочерк. А дочку Юля назвала Мишель.
Ее долго отговаривали в загсе, даже отказывались регистрировать девочку. Но Джулия уперлась: «Хочу – и все. По какому закону запрещено?» Конечно, не стала распространяться перед загсовыми тетками: почему-то уверилась, что будет мальчик, и выбрала ему имя, и именно Мишель, а не Миша. Мишель – в память о той ночи на берегу моря, когда ребенка зачинали, и тех песнях, что тогда пел смазливый дурак, будущий отец, не захотевший, в итоге, стать отцом. И еще Мишель – напоминание о семейной тайне, о битлах: как-никак один из них карапузику приходится родным дедушкой. А когда вдруг родилась девочка, получилось, что Мишель в женском варианте даже лучше, чем в мужском: «Мишель, ма бель…» – чем не колыбельная для хорошенькой малютки?
Жизнь матери-одиночки, конечно, была сложна. Что говорить! Ночные крики, отупение и постоянное желание уснуть, и мечта просто погулять по улице (а не нестись в молочную кухню или с коляской в детскую поликлинику). Все через это прошли – а кто не прошел, того никакие слова, описывающие сей кошмар, не проймут.
Однако Джулии все-таки пришлось легче, чем миллионам советских мам, имевшим несчастье родить, когда советская эпоха начала трещать и рушиться. У нее был дедушка (прадед, возлюбивший новорожденную Мишель страстно, нежно и пылко). Человеком Петр Ильич Васнецов был непростым. Он преодолел опалу и почетную ссылку в Нью-Йорк. И теперь, при Горбачеве (с которым они подружились во время поездки последнего в Америку), он стал ни много ни мало секретарем ЦК КПСС и правой рукой секретаря Генерального. Как следствие – Юли с младенцем не коснулась нехватка всего и вся, характерная для страны на рубеже восьмидесятых и девяностых. Не пришлось Джулии стоять в очередях ни за яйцами, ни за подсолнечным маслом – которые растягивались прямо на улицах на четыре-пять часов. Девушка даже (в отличие от прочих москвичей, не говоря уж об иногородних) сыр и ветчину видывала, и суп варила из настоящей курицы (ее приносила бабушка и почему-то называла «академической»).
