Эрик Сунд - Голодное пламя
Виктория снова ложится на кровать, думает о Солес. Девочке, которая сделала пребывание на Вермдё сносным. Солес стала суррогатом, который ее отец употреблял почти шесть месяцев. Пробыв на Вермдё семь месяцев, Солес уехала.
Виктория дергается – на нижнем этаже хлопнула входная дверь. Из кухни донеслись торопливые голоса. Вигго и еще кто-то.
«Опять Швед? – думает Виктория. – Кажется, да».
Она не различает слов, а старый пол искажает голоса, не пропуская высоких звуков, так что голоса просто глухо бубнят, но Виктория узнает интонацию.
Явно Швед. В третий раз на этой неделе.
Виктория осторожно вылезает из постели, выливает воду из стакана в цветочный горшок, стакан ставит на пол и прикладывает ухо к донышку.
Сначала она слышит только свой собственный пульс, но внизу снова начинают говорить, и теперь она отчетливо слышит, о чем.
– Забудь об этом! – Это голос Вигго. Шведу, хоть он и прожил в Дании несколько лет, трудно дается ютландский диалект, и Вигго всегда говорит с ним по-шведски.
Она терпеть не может шведский Вигго – нарочитый акцент, медленная речь, Вигго словно разговаривает с идиотом или маленьким ребенком.
В первые ее недели здесь он и с ней говорил по-шведски, пока она не решила отвечать ему по-датски.
Обращаться к нему первой – это нет.
– Почему «забудь»? – Голос у Шведа раздраженный.
Вигго несколько секунд молчит.
– Это слишком рискованно. Понимаешь?
– Я полагаюсь на русского, и Берглинд за него ручается. Если ты доверяешь мне и Берглинду, можешь доверять и русскому. Какого хрена ты вообще волнуешься?
Русский? Берглинд? Виктория не понимает, о чем они говорят.
А Швед – понимает.
– И что, этот щенок из России совсем никому не нужен?
– Потише. Там наверху есть еще один щенок, который может все слышать.
– А кстати… – Швед издает смешок и продолжает говорить в полный голос, игнорируя замечание Вигго: – Как все прошло в Обурге? С тем ребенком все ясно?
Вигго отвечает после небольшого молчания:
– Последние бумаги заказали на этой неделе. Успокойся, получишь ты своего поросеночка.
У Виктории голова идет кругом. Обург, две недели назад? Это же одновременно с…
Она слышит, как они двигаются там, внизу, шаги стучат по кухонному полу, потом – звук открывающейся входной двери. Отодвинув штору, она видит, как они направляются к сараю.
Виктория достает из ночного столика дневник, заползает в постель и ждет. Лежит без сна в темноте, а рюкзак, как всегда, стоит собранный на полу.
Швед остается в усадьбе до раннего утра. На рассвете они отправляются в путь, и в половине пятого она слышит шум удаляющихся автомобилей.
Виктория знает: они едут в Тистед, на другом берегу Лим-фьорда, и Вигго не будет несколько часов.
Она встает, засовывает дневник во внешний карман, застегивает «молнию» и смотрит на часы. Без четверти пять. Он вернется не раньше десяти, а к тому времени она будет уже далеко отсюда.
Прежде чем выйти из дома, Виктория открывает шкафчик в гостиной на первом этаже.
Там лежит старинная музыкальная шкатулка, восемнадцатый век, Вигго имеет обыкновение заводить ее для гостей, и Виктория решает узнать, такая ли она ценная, как он говорит.
Утреннее солнце уже припекает, когда она входит в Струер, откуда ее на попутке подвозят до Виборга.
В Виборге она садится на отходящий в половине седьмого поезд до Копенгагена.
Мыльный дворец
Сев за компьютер в приемной, она за минуту нашла фотографию Вигго Дюрера. Когда она увидела его лицо, сердце застучало, и она поняла: Виктория хочет ей что-то сказать. Изображение пожилого мужчины с худощавым лицом и в круглых очках с толстыми линзами не говорило ей ничего – только возникло неприятное чувство в груди и воспоминание о запахе лосьона после бритья.
Она сохранила фотографию на жесткий диск и распечатала в высоком разрешении. Потом посидела десять минут за письменным столом, держа перед глазами цветную распечатку и пытаясь вспоминать.
На фотографии Дюрер стоял в три четверти, и она принялась подробно рассматривать лицо и одежду. Бледный, с жидкими волосами, лет семидесяти, но морщин немного. Лицо скорее чистое. Несколько больших старческих пятен, полные губы, узкий нос, запавшие щеки… Серый костюм, черный галстук и белая рубашка; на кармашке пиджака – значок с логотипом адвокатской конторы.
Всё.
Никаких конкретных воспоминаний. Виктория не дала ей ни единого образа, ни единого слова – одну только дрожь.
София положила распечатку на стопку бумаг, вздохнула, сдаваясь, и посмотрела на часы. Ульрика Вендин опаздывала.
Истощенная девушка ответила на приветствие Софии слабой улыбкой.
Повесила куртку на спинку стула, села:
– Я торопилась изо всех сил.
Глаза у нее были как две дыры. Пила несколько дней, подумала София.
– Как ты?
Ульрика криво, смущенно улыбнулась, но ответила сразу:
– В прошлую субботу я была в пивной, увидела парня, который показался мне вроде ничего, и поехала к нему домой. Мы распили бутылку «Роситы» и отправились в постель.
София не поняла, к чему она клонит, так что просто ободряюще кивнула и стала ждать продолжения.
Ульрика хохотнула:
– Я не знаю, действительно ли я это сделала. Я, значит, пошла в пивную, поехала к нему домой… Такое ощущение, что все это делал кто-то другой, но, с другой стороны, я здорово набралась.
Ульрика сделала короткую паузу и достала из кармана пачку жевательной резинки. Вместе с пачкой высунулись несколько купюр по пятьсот крон.
Ульрика живо запихнула их обратно в карман, ничего не говоря.
София молча наблюдала за ней.
Она знала, что Ульрика сидит без работы и едва ли может получать сколько-нибудь большие суммы.
«Откуда взялись эти деньги?» – подумала она.
– С ним я смогла расслабиться, – продолжила Ульрика, не глядя на нее. – Потому что спала с ним не я. У меня вульводиния. Неудобно, да? Я никого не могу впустить в себя по своей воле, но его принять смогла, потому что легла с ним не я.
Вульводиния? Не она спала с парнем? София задумалась, что же сотворил с Ульрикой насильник Карл Лундстрём. Она знала, что одна из предполагаемых причин вульводинии – не в меру старательное подмывание промежности. Слизистые оболочки высыхают и становятся хрупкими, нервы и мышцы повреждаются, и боль становится постоянной.
В памяти возникла картинка: вот она отскребает себя дочиста, часами в горячем душе, от воды идет пар, жесткая губка, запах мыла, но ей так и не удается смыть с себя зловоние этого мужчины.
– Все было отлично, – продолжила Ульрика. – Утром он ушел. Я и не заметила, когда он свалил.
– Он дал тебе деньги? – София кивнула на карман Ульрики. Она сразу поняла, насколько равнодушно прозвучал ее вопрос.
– Нет. – Ульрика покосилась на карман и застегнула «молнию». – Ничего такого. Я этим не занимаюсь.
На самом деле ничто во мне не хотело этого парня.
Ей приходится быть кем-то другим, чтобы осмелиться чувствовать желание, близость. Чтобы быть нормальной. Она поломана навсегда – и это сделал один-единственный мужчина. В Софии все заклокотало.
– Ульрика… – София перегнулась через стол, чтобы подчеркнуть важность своего вопроса. – Ты можешь рассказать мне, что такое наслаждение?
Девушка посидела какое-то время молча, а потом ответила:
– Спать.
– И как ты спишь? – спросила София. – Можешь рассказать?
Ульрика глубоко вздохнула:
– Пустота. Спать – это ничто.
– Значит, для тебя наслаждение – это ничего не чувствовать? – София подумала о собственных натертых пятках, о боли, необходимой ей, чтобы чувствовать себя спокойно. – Значит, наслаждение – это ничто?
Ульрика не ответила на вопрос. Она распрямила спину и зло сказала:
– После того как те козлы изнасиловали меня в гостинице, – ее глаза потемнели, – я пила четыре года каждый божий день. Потом попыталась взять себя в руки, не знаю зачем. Я все время влипаю в какое-нибудь дерьмо. – Взгляд Ульрики наполнился ненавистью. – Конечно, началось все в том гостиничном номере, но потом этот ад продолжился – и все.
– Что это за дерьмо, в которое ты влипаешь?
Ульрика сгорбилась.
– Как будто мое тело – не мое, или оно как будто излучает что-то, отчего люди думают, что могут делать со мной, что хотят. Могут ударить меня, трахнуть меня, им все равно, хочу я этого или нет. Я говорю, что мне ужасно больно, но им без разницы.
Вульводиния, подумала София. Нежеланный секс и сухая слизистая оболочка.
Вот девушка, которая не знает, как это – желать, которая научилась только спать и видеть сны о том, чтобы уйти. Пустота, которую дает сон, для нее означает свободу.
Может быть, поведение Ульрики в пивной содержало необходимый элемент. Ситуация, в которой именно она принимала решение, контролировала положение. Ульрика настолько не привыкла действовать, исходя из собственных желаний, что просто не ощущает саму себя.
