Воскреснуть, чтобы снова умереть - Ольга Геннадьевна Володарская
— Хату продай.
— Она и трети не стоит. Но я могу отработать. Устройте мне встречу с боссом, я с ним договорюсь.
И договорился. Взял несколько рисковых заказов, за выполнение которых с Кристины списали долг. Она валялась в ногах у Латыша, каялась и благодарила, благодарила и каялась. А еще просилась на аборт. Говорила, что не может рожать после пережитого стресса. Ребенок точно с отклонениями будет! Но Латыш уже хотел этого малыша. В нем он видел новый смысл своей жизни. Ради ребенка он будет стараться и выберется-таки из дерьма.
Гошан увез беременную Кристину в деревню. Там и соблазнов меньше, и спокойнее, и жизнь дешевле. Сам в городе остался, чтобы сорвать сокровенный куш. Не зря бабушка говорила: «Бог дает ребенка, даст и на ребенка!» Вскоре подвернулось такое дельце, о котором можно было только мечтать. Деньги огромные, а риск минимальный. И что символично: добыча — алмазы! Правда, подставить надо пару человек, столько же убить, но все это для того, чтобы ментам не попасться. В тюрьму Гошану сейчас нельзя, у него вот-вот киндер родится.
И у Латыша все получилось! Он наконец разбогател! Сорвал свой большой алмазный куш.
А Кристина родила ему сына. Симпатичного, здоровенького. А что еще нужно?
Ребенку — мать, это да…
Но не такая!
Когда Кристина откормила мальчика грудью, Латыш задушил ее. Скончалась без мучений, с улыбкой на устах. Как будто давно о смерти мечтала…
А спустя неделю вслед за ней ушел их сыночек. Заболел воспалением легких и умер у отца на руках. Кристина забрала его с собой!
Латыш тогда чуть с собой не покончил. Впервые в жизни руки на себя наложить хотел и не единожды брался то за пистолет, чтобы в рот себе выстрелить, то за веревку, то за бритву. Но что-то его останавливало. Не страх уж точно. Не верил Латыш в загробную жизнь, поэтому не боялся ада. Ад тут, на земле. А там… Пустота!
Он вынужден был уехать из города, который считал родным. Квартира бабушки давно была продана, все связи разорваны… Кроме одной! Когда Латыш только начинал работать на свалке, имелась у него зазноба. Настюхой звали. Была она из приличной семьи, но имела большие странности. Не нравилось ей жить, как все люди ее круга. Обитать в обставленной югославской мебелью квартире. На работу в школу ходить (имела она педагогическое образование). Замуж тоже не хотела. Была Настюха вольной птицей. Мечтала путешествовать, спать под открытым небом, отдаваться всем, кто приглянется, читать на площадях стихи собственного сочинения, купаться голышом. Для всех она была бродяжкой, но саму себя Настюха называла «хиппи». Она постоянно сбегала из дома, но ее находили и возвращали. Чтобы удержать, сажали под домашний арест, а однажды положили в психушку. Но благочестивые родственники, как и врачи с их таблеточками, так и не сломили Настюху. Она осталась верной себе и идеологии хиппи.
Латыш укрывал ее на свалке после того, как она дала деру из дурдома. У них был роман и вполне серьезный. Но Настюха сбежала и от Гошана. Увиделись они спустя полтора года, когда неугомонную хиппи опять изловили. Встречаясь, они снова воссоединялись, когда на месяц, когда на сутки, и отлично проводили время. Связь все годы поддерживали через письма. А оставляли их в забытом всеми почтовом ящике, прикрепленном к стене полуразрушенного сарая. Когда-то именно в нем Латыш укрывал Настюху, и в те времена сарай был еще крепок.
Перед тем как покинуть город навсегда, Гошан отправился к тому ящику. Решил оставить прощальное письмо, но нашел в нем такое же от Настюхи.
«Мой драгоценный Игорек, — писала она. — Я всегда начинала свои послания с приветствия, но это станет исключением. И в конце ты не увидишь привычных слов: «До новой встречи! Мы не увидимся больше, увы. Я умираю (если уже не умерла), и это письмо прощальное. Я благодарна судьбе за тебя. Игорек, ты единственный человек, к кому мне хотелось возвращаться. Быть может, потому, что ты меня не держал?
У меня рак поджелудочной четвертой стадии, и родители хотели положить меня в больницу, чтобы продлить жизнь на месяц-другой. Они все еще думают, что лучше меня знают, что такое счастье. Я снова убегаю, теперь в последний раз. Надеюсь, времени хватит на то, чтобы я добралась до Черного моря, на которое я так ни разу и не попала. Хочу искупаться в нем голышом! Если получится, я умру счастливой…
Р.S. Я родила от тебя сына. Его зовут Виктором, ему шесть с половиной лет, скоро в школу. Родители не знают о нем (они отобрали бы мальчика и сделали его своей послушной куклой), как и никто другой. Сын живет в поселке Ф на попечении Марины Андреевны С. Я отправляла деньги на содержание Виктора, но не видела его с момента родов. Если захочешь встретиться с ним, купи бананов, он их очень любит. И мечтает о пожарной машине!»
Прочитав письмо, Латыш заплакал. От облегчения! Как хорошо, что он не покончил с собой…
И как хорошо, что ему теперь есть ради чего жить.
В поселок Ф он поехал в тот же день. Бананов купил целый ящик. И разных машинок, в том числе огромную красную, с мигалками, выдвигающейся лесенкой, фигурками пожарных в кабине.
Марина Андреевна встретила его настороженно. Но Латыш задобрил ее долларами. Можно сказать, осыпал ими. Купюры были некрупные, и сумма получилась не такая уж внушительная, но для жителя поселка Ф — баснословная.
— Где Витя? — спросил Латыш.
— Спит, поздно уже. Разбудить?
— Я взгляну на него сначала. Можно?
— Да похож он на тебя, похож, — успокоила его Марина Андреевна. — Я теперь вижу, вы на одно лицо. И почему Настюха скрывала от тебя отцовство? Ты, сразу видно, мужик серьезный, порядочный, при бабках опять же.
Она еще что-то бубнила, а Латыш смотрел на спящего Витю и умилялся. Чистый ангелок! Волосики мамины, светлые, кожа румяная, а черты лица его, отцовские. У Настюхи грубые были (она дурнушкой считалась), а у Латыша правильные. Но не сейчас — в детстве. До переломов носа и челюсти. До шрамов и выбитых зубов. Но это исправить можно, и тогда он с Витенькой точно будет на одно лицо.
Гошан склонился над ребенком, чтобы поцеловать его в лобик. Но задел старую машинку без одного колеса, что лежала рядом, и она с грохотом упала на пол. Потревоженный Витя открыл глаза и уставился на Латыша. Тот думал, заплачет. Его рожей как раз детей пугать!
