Тело с историей - Николай Иванович Леонов
Можно примириться с отсутствием нормальных декораций, но свет-то должен быть! Так и быть, пусть солнце изображает желтый софит, море – синий, призрака Гамлета-старшего – черная тень, а лунный свет – люстра. Но ведь она, Мария, неоднократно напоминала осветителю не применять к ней синий и на сотый раз нарушения данной просьбы устроила краткий, но темпераментный скандал. Он лишь кротко улыбнулся:
– Я совсем забыл, простите.
Теперь эти как бы актеры. Иные бестолково метались по сцене, понятия не имея, куда девать руки, некоторые в другом пальто позабыли прекрасные голоса… то есть петь они объективно умели, но когда требовалось одновременно еще и играть, то превращались в безголовых болванчиков.
Вот со стороны музыки, как бы ни орал Алексей-Клавдий, претензий нет. Гитарист Яша, то ли за ум взявшись, а скорее всего, поимев разговор с сиром и осознав, что казны тот может и лишить, пока завязал и держался. Хотя и ностальгически ворчал на недостаток вдохновения и тремор конечностей, ведь Ситдиков-старший был склонен прощать людям до семижды семи и более раз, снисходя к слабости старого друга.
На удивление, эти двое – гитарист Яша и ударник Упырь – оказались отличными малыми, терпеливыми, трудолюбивыми и несклочными. Они быстро сыгрались и обрели полное взаимопонимание с остальными музыкантами – скрипачом, соло– и бас-гитаристом. Вот только безынициативные они, смирные и неперечные. Это единственное, что можно предъявить Яше и Упырю: высказывая свое мнение, были способны его обосновать, но особо не настаивали и в дискуссии не вступали.
Мария не выдержала:
– Неужели вам абсолютно все равно?
Упырь, промакивая трудовой пот чистым полотенцем, удивленно ответил:
– Конечно, нет! Но ведь вам виднее. Это же вы видите, как надо.
– Целиком то есть. Всю картину, – пояснил Яша, с отвращением отхлебывая минералку.
«Ничем не объяснимое смирение. Допустим, Сид держал их в ежовых рукавицах все эти годы, подавлял – так сам бог велел расправить крылья, показать, кто на что способен!» Они не стремились к самовыражению, они играли свои партии и ничего иного не хотели – достойно уважения. Но непонятно».
Несуразицы, ляпы, пускаемые «петухи» и фрагментарные нестроения – все было. Но картина постепенно выстраивалась, и интересная картина, причем именно за счет того, что в основе своей создавали ее люди, не имеющие ни малейшего понятия о том, как это делается «правильно».
По-хорошему удивлял Ситдиков-младший. Осунувшийся, побледневший, он зубами вгрызался в образ до такой степени, что начинал иной раз и пугать. Гримеры в этой тени театра тоже эволюционировали с подозрительной скоростью: каким-то образом им удавалось его теперь так отштукатурить, что и намека на подделку не было. На сцену выходил не ряженый подмазанный пацан, но Клавдий, поживший, прожженный, повидавший, причем такого рода Клавдий, в которого королева Гертруда вполне могла по уши влюбиться.
Правда, все перевоплощение заканчивалось, когда доходило до объятий – тогда изящная Мария ощущала себя мешком с картошкой, который ощупывает особо недоверчивый оптовик.
– Алексей! – возмутилась она как-то. – Просто обнимайте, у меня от вашего жамканья ребра болят!
Ей пришлось не раз пожалеть об этом: совершенно спекшись, он пытался исправиться и постоянно отдавливал ноги. Пришлось навсегда распроститься с каблуками.
Алексей изображать любовь не мог, весь такой красивый и раскованный, он стеснялся, и это было видно.
Восхищала Лялечка. Поскольку до появления Марии Юляша была единственным профи в театре, то после кончины Сида, как будто это само собой подразумевалось, она в этом шекспировском ералаше стала за режиссера.
Мария втихомолку удивлялась. Во время учебы они как-то не особо пересекались, разве что на учебных спектаклях, и то Юлию чаще задействовали в музыкальных постановках. Считалось, что в актерском плане она особо не блистала, возможно, в связи с огромным подражательным даром, который она и не думала в себе душить. Сама по себе обладающая нейтральной, невнятной внешностью, она с поразительной точностью преображалась в того, с кем говорила, – точь-в-точь как марсианин Рэя Брэдбери. И голос преображался тоже. Многие, в том числе преподаватели, искренне недоумевали: чего она не пошла в ту же Гнесинку? Не просто голос у нее был, это был прекрасный инструмент, сильный и разнообразный, уже давно и на совесть поставленный, и потрясающая способность к подражанию.
Тогда, когда Мария уже заявляла о себе как о приме, Юлия ходила в клоунессах, пародистках, вечных организаторах и всесоюзных старостах. Ибо подобных небесталанных актрисок много, но, кроме нее, никто не умел так все улаживать, утрясать, сглаживать и решать.
Все эти ее качества для нынешней работы оказались как нельзя к месту. Юлия режиссерствовала добросовестно, внимательно, скрупулезно, позволяя индивидуальности актера говорить самой за себя, при этом как-то умудрялась вписывать все эти уникальности в общую канву.
Авторитет ее был огромен. К тому же на первой спевке, походившей более на сейшн в подземном переходе, она умудрилась посеять в актерах острое чувство неполноценности, исполнив, «для примера, не настаиваю!», арии Призрака, Гамлета и Полония. Все, челюсти отпали, а Лялечкино слово приобрело силу закона, хотя она вроде бы этого не требовала.
«Нет, это не преображение, это перерождение! Эмпатия, возведенная в абсолют, – понимала Мария, наблюдая за этим увлекательным процессом, – она врастает в кожу другого, становится им – и после этого, знакомая с каждым жестом, интонацией, особенностями голоса, мягко ставит на нужное место. Удивительно!»
При этом Юляша неизменно держалась тихо и скромно, а то и в тени, ничего авторитарного, режиссерского не допускала. Ощущала, как у кого-то сдают нервы, задолго до того, как это становилось очевидно самому психу, – и немедленно делала так, чтобы этот зловонный нарыв не прорвался.
Роли всеобщего решалы-миротворца способствовала и ее внешность – выглядела она по-прежнему как девчонка-подросток, несерьезно, беленькая, худенькая, глазастая, ходила в каких-то куцых курточках, джинсах и смешных шапочках, городской рюкзачок на одной лямке через плечо, тяжелые высокие ботинки. Манера говорить – тихо и ласково, и непоказное добродушие, и искренняя доброжелательность. И неизменное внимание к замечаниям самих актеров. К тому же она, сама огромный любитель импровизации, умела стимулировать к тому же
