Русалки Обводного канала - Виктория Лисовская
Бабушка подпрыгнула на стуле и побежала за доктором, попросив внучку не терять сознание хотя бы полчаса, пока ее врач не осмотрит.
Люба снова улыбнулась и пообещала постараться бодрствовать.
Зоя Филимоновна привела с собой не только пожилого врача, но и радостного младшего сержанта Ильина, который не мог сдержать счастливого взгляда на очнувшуюся Любовь Крылову.
– Любовь Николаевна, доброе утро! Как вы себя чувствуете? Что-нибудь болит? – спросил врач.
Люба удивленно покачала головой:
– Нет, ничего не болит. – Голова действительно не болела, а разве это не чудо?
Доктор проверил ее пульс:
– Замечательно, Любовь Николаевна, а то ваши посетители тут дневали и ночевали, ни на минуту вас не оставляли! – улыбнулся доктор.
– Дневали? Ночевали? Как это? – удивилась девушка.
– А так, вы три дня без сознания провели, еле вас из ваших грез вытащили, вы там все с русалками воевали! Вы не помните, Любовь Николаевна? – ответил врач.
– Три дня? – Снова вздох удивления. Вспомнив про зеленовласых русалок, Люба побледнела, что не укрылось от врача. Тот сунул ей парочку таблеток и стакан с водой, попросив все выпить до дна.
– Снова голова закружилась? – подскочила к ней бабушка. – Держись, Любочка, ты сильная, ты справишься!
– Да, Любочка, держись! – Ее крепко обнял Саша Ильин и нежно погладил по руке, отчего девушка покраснела как маков цвет.
– Ну, я вижу, вам нужно о многом поговорить. Пойдемте, Зоя Филимоновна, я хочу переговорить с вами в ординаторской по поводу специальной диеты и упражнений для Любы. – Доктор увел пожилую даму из палаты, а Саша неуклюже топтался возле больничной кровати.
– Люба, прости меня, пожалуйста. Это все из-за меня, – понуро склонил он голову.
– За что простить?
– Это из-за меня, из-за Обводного канала, из-за этих зеленых чертей ты заболела. Ты в бреду все про русалок говорила, тебе они мерещились. Это все из-за нашего расследования. Не стоило тебя в это вмешивать, – объяснился парень. – Никогда себе не прощу, что ты из-за меня чуть не погибла.
Люба счастливо улыбнулась.
– Саша, да ты что! Это я тебя во все это втянула, я сама привела тебя к Обводному каналу, нашла информацию по истории этого проклятия. Так что, Саша, это ты меня прости, но я не могу жить спокойно, зная, что где-то рядом, в нашем городе, гибнут обычные люди, древнее зло утягивает их на дно канала, а возможно, только мы сможем этому помешать!
– Люба, но мы ничего не можем… Пока ты болела, я пытался обратить внимание начальства на феномен самоубийства на Боровском мосту, обратился к майору Хвостову, а тот просто посмеялся над моими опасениями, обозвал меня параноиком и попросил с такими глупостями идти к психиатру, а не к начальству, – скривился парень. – Зато мне отпуск внеочередной оформили, чтобы здоровье подправить! Хоть что-то хорошее!
– Это замечательно! И чем в твой отпуск мы займемся? – счастливо улыбнулась девушка.
– Я понял, что майор Хвостов прав, это не к нему надо обращаться с этими проблемами, а гораздо выше! – подмигнул ей младший сержант.
– К кому?
– Ты мне вот что скажи, товарищ Семибогатов еще ходит на процедуры к Ивану Даниловичу?
– Да, вроде ходит, – кивнула Люба.
– А ты помнишь, с кем лично знаком Игнатий Степанович? – Глаза Ильина лукаво блестели.
Люба кивнула и захлопала в ладоши.
Санкт-Петербург. Октябрь 1893 г.
После ухода Мирона в кабинете капитана Железнова наступила оглушающая тишина, которую прерывал лишь шорох гусиного пера по бумаге. Семен Гаврилович записывал показания Мирона Ткачевского.
После он отбросил письменные принадлежности и наконец-то обратил внимание на Глафиру, тихонько сидевшую в дальнем кресле.
– Ну, Глафира Кузьминична, что вы об этом павлине думаете? Вам он пришелся по нраву? Он считает, что все женщины должны быть сражены его внеземной красотой, – фыркнул Семен Гаврилович.
– Я ценю в мужчинах другие качества! – улыбнулась Глафира.
– В частности?
– Ум и интеллект, – снова лукавая улыбка.
– Да, на эрудита и интеллектуала Мирон Ткачевский явно не тянет! А как вы думаете, он мог убить Остапа Савицкого и расчленить его на куски?
Глаша встала с места и принялась кругами ходить по комнате.
– Самый главный вопрос: зачем именно разрезали на куски Остапа Савицкого? Когда мы решим эту проблему, то выясним, кто его убил! – принялась размышлять вслух Глафира.
– Ну, с этим как раз все ясно! Разрезали на куски и сбросили в разных частях Канавы, чтобы Остапку не опознали или хотя бы сразу не опознали, – объяснил капитан Железнов.
– А кому и для чего это было нужно?
– Ну, я все-таки думаю, что это Анфиса его укокошила, даже не спорьте со мной, Глафира Кузьминична!
– Я и не собиралась спорить, по крайней мере не сейчас! – улыбнулась Глаша. – В чем я с вами полностью согласна, так в том, что Мирон его не убивал!
– Так я про Мирона ничего не говорил! Откуда вы…
– Ну вы же так подумали, правда ведь? Мирону совершенно не было нужды убивать Остапа, он не мешал гулять с его женой. А жениться такие подонки, как Ткачевский, и не собираются.
– Он мог убить его в драке!
– И в драке на кусочки разрезать? Да нет, чепуха какая! – покачала головой девушка.
– Тогда остается одна подозреваемая – Анфиса Савицкая, – посветлел лицом Железнов.
– А ей зачем мужа убивать?
– Такого мужа, как Остап, чтоб убить, много причин не нужно, достаточно того, каким гнусным человеком он был! Непонятно другое, как она его раньше не порешила, а столько лет такое поведение супруга терпела! – сообщил Семен Гаврилович.
– А больше некому?
– Вы, Глафира Кузьминична, предлагали опросить еще одного якобы подозреваемого. Как его зовут?
– Насколько я помню, некий Степан Коновалов – близкий друг и собутыльник Остапа. Тот точно должен знать, какие грешки водились за Савицким.
– Ну, тогда поехали снова в район Канавы, знаю я парочку мест обитания подобных субъектов!
Петроград. Ноябрь 1923 г.
Игнатий Степанович Семибогатов просто расцвел на глазах, на работе дела шли прекрасно, дома радовала любимая жена, ужасные ночные кошмары практически отступили. Заслугой всего этого товарищ считал уникальный метод австрийского психоанализа, который с большим успехом начал использовать (практически первым в молодой Стране Советов) доктор Иван Данилович Ефимов.
Во время сеанса Игнатий Степанович выплескивал на доктора все свои потаенные желания и мечты, жаловался на пронырливых коллег, делился впечатлениями
