Белая сирень - Маша Ловыгина
Он сам занимался покупкой и строительством этого дома в Плещеево. В стороне от дач, на живописном холме недалеко от речки, это чудесное место находилось всего в паре километрах от Чудова. Они с Макаровым оформили его на фирму «Ника», организованную пять лет назад, когда почувствовали, наконец, что постепенно всё улеглось, затихло. Прекратились разговоры и гнетущее ожидание, перестали трястись поджилки, и в воздухе запахло свободой. Не в смысле наличия или пресечения свободы, чем профессионально занимался полковник Макаров, а свободой действия, которую они сначала осторожно пробовали на вкус, всё больше и больше распаляя в себе потребность и желание иметь её всю без остатка. А почему бы и нет, если у них достаточно мозгов и умения распорядиться ею. Друг другу не мешали, но очень чётко очерчивали границы. Так было проще, привычнее, безопаснее. Всё-таки Морозов был отличным учителем в ведении подобных дел.
Три года назад Герман лишился части того комфорта, к которому привык. Не стало Ники. Удивительным образом эта девушка, словно олицетворявшая своим именем фирму, привязала Тищенко к себе, приручила его мятущуюся душу. Потом были другие, но ни одна из них не смогла заменить Нику. Простая белёсая деваха с сомнительными манерами и привычками, никогда ничего не требовавшая от него, как же быстро она нашла к нему подход, как аккуратно и ненавязчиво, без всякого сценария, умела довести его до ощущения полёта и животной эйфории.
Герман тяжело вздохнул и нажал кнопку пульта, чтобы открыть высокие металлические ворота. Никто не выйдет ему навстречу, не поставит его в неудобное положение своим присутствием и не заставит отводить глаза. Он здесь хозяин.
Припарковав автомобиль во дворе, Герман не спешил покидать тёплый салон. Он отключил телефон, зачем-то порылся в бардачке, опустил зеркало до уровня глаз, и тут же закрыл его обратно. Посидел, откинувшись на кожаный подголовник, выравнивая дыхание. Маленький мальчик перед экзаменом. Ученик, получивший низший бал. Мамин сын, готовый получить за это наказание. Она обязательно накажет его за двойку, которую сама же ему и поставит.
Герман взглянул на циферблат серебристых «Омега» и с нежностью провёл по стеклу. Снял пиджак и бросил его на соседнее сидение. Сверху аккуратно положил часы. Пора.
Вдоль дорожки до самого входа в дом нежно голубела тонкая нить светодиодной ленты. За территорией бесшумно следили встроенные видеокамеры. Герман выписал их у одной немецкой фирмы, специализирующейся на подобных девайсах. Всё продумано до мелочей. Дай волю Макарову, и это уютное место сразу бы превратилось в обычный третьесортный бордель. Он до сих пор подшучивал над Германом и его финансовыми тратами, которые приходилось вкладывать в безопасность. При этом сам Степан частенько оставался в доме один, напиваясь и отсыпаясь, чувствуя себя максимально защищённым. Макаров редко привозил с собой девиц. Необходимости в этом просто не было. Он предпочитал получать желаемое от жриц любви в специально отведённом для этого месте. Они были для него лишь товаром, сырьём, побочным бизнесом, которым он негласно управлял несколько лет по всей области.
Единственная, кто жила в доме несколько месяцев, была Ника. Где Макаров её отрыл, Герман не знал, и даже тогда, когда всё произошло, не спрашивал. Какая разница, если она сама приняла правила игры и в итоге сама же отказалась от них? После исчезновения Ники Степан злился, досаждал Германа вопросами, намёками и подозрениями. Так продолжалось какое-то время, потом он отстал. Это было по-дружески. Может же быть между двумя мужчинами лёгкая недоговорённость? Макаров был грубым неотёсанным мужланом, но даже он заметил, как эти разговоры разделяют их. А это было неправильно. Через месяц Степан, не поставив Германа в известность, опубликовал фотографию Ники в местной газете, но официального дела не завёл. Её паспорт так и остался у него. Герман в недоумении разглядывал чёрно-белое фото и словно не узнавал. Вчитывался в фамилию и имя, но не испытывал при этом никаких чувств, кроме досады. Он постепенно стирал из памяти её образ. Но каждый раз, с математической точностью, он всплывал на повороте к дому, и к этому никак не получалось привыкнуть. Герман злился, ведь внутри осталось ещё лёгкое сожаление и раздражение от того, что до сих пор ему не удавалось получить равноценную замену.
За массивной дверью Герман ослабил галстук. Под потолком зажегся приглушённый свет. Ничего лишнего: ни плебейских ковров, ни вазочек, ни пошлых постеров на стенах. Чёткие линии, белый холодный цвет, серый камень и металл. Мужчина прошёл в хромированную кухню и тщательно вымыл руки. Сплит система при его появлении мягко выдала порцию тёплого воздуха. Герман задержал взгляд на стоящих в ряд бутылках спиртного и прислушался к себе. Нет, это было бы лишним.
Гостиная с кожаным диваном, стеклянный столик на квадратном чёрном постаменте. Герман заметил на нём пыльные разводы и поморщился. На окнах, словно высеченные изо льда, толстые рифлёные ставни из закалённого стекла. С улицы невозможно разглядеть, что происходит внутри. В одной из спален, куда Герман, со свойственной ему педантичностью, заглянул мельком, пол усыпан осколками тёмно-зелёного стекла, и тут же рядом валяются пустые бутылки из-под шампанского. Покрывало на кровати сбито, подушки разбросаны. Кажется, недавно Степан пьянствовал не меньше двух суток. В воздухе ещё слышен кисловатый запах алкоголя.
Когда Ника жила здесь, дом сверкал чистотой. Готовить она не любила, да и не умела. Герман сам привозил продукты. Носила то, что он ей покупал. Выполняла все его требования, кроме одного – раз в неделю ходила в церковь. А он был против. Ну какие могут быть молитвы после того, что они делали?
Он никогда не оставлял её одну надолго. Только в те пару недель, когда после симпозиума в Москве он улетел в Италию, то оставил ключи от ворот Нике, чтобы она могла купить себе что-нибудь в магазине. Он не переживал за неё. Синяки были не видны под одеждой. Она умела их тщательно скрывать. Он доверял ей. И не забрал ключи обратно. Это была его ошибка.
Герман прошёл дальше и остановился у входа в подвал. Там была его личная территория. Дверь открывалась снаружи, и мужчина лишь повернул серебристый рычажок замка. Почти стерильно, прохладно, умиротворяюще.
Руки сами потянулись к вороту. Герман провёл пальцами вдоль ряда пуговиц проверяя, все ли они застёгнуты. Постепенно настраиваясь на нужную волну, мужчина заметил, как замедляется его дыхание. Ещё не так, как бы ему хотелось. Сердце продолжало выделывать кульбиты, щекоча в межреберье. В горле пересохло.
Дверь. Вход в помещение есть и с улицы: сначала вниз по
